Чего стоит Париж? - Свержин Владимир Игоревич (книги бесплатно полные версии txt) 📗
– Вы правы, Генрих. Но разве содержать в чистоте не означает сметать пыль и стирать грязь, накапливающуюся с годами? Взять, предположим, обычную книгу. Стоит коснуться ее немытыми руками, и на страницах остаются грязные пятна. Пятна сии – суть грязь. А грязь – не что иное, как скверна. Скверна же, в свою очередь, есть основное деяние того, кому и прозвище-то дадено – Нечистый. Стало быть, вера, которая несравненно больше любой книги и которую ежечасно трогают немытыми руками тысячи тысяч невежд, должна постоянно очищаться, дабы не послужить надежным кровом врагу рода человеческого.
– Что ж, с этим трудно спорить, – согласно кивнул я.
– С этим вредно спорить, сын мой. Тот, кто спорит с истинным – поет под дудку лукавого.
– И все же, брат Адриэн, чем же вам не угодили прежние-то десять заповедей?
– Мне? Кто я в сравнении с Господом? Только-то человек. Всего лишь подобие Всевышнего, сотворенное несказанной мудростью его. Но вот что я скажу. Один еретик некогда заявил, что пророк Моисей, узревший Господа в кусте огненном, известен миру как автор десяти самых нарушаемых законов с первого дня творения. С этими словами, увы, приходится соглашаться. Нет такой заповеди, которую бы человечество, прекрасно осознающее греховность своего деяния, не нарушило бы многократно. Я много размышлял об этом, пока однажды не вспомнил о словах Спасителя, узревшего как-то на пути своем бедного землепашца, в субботний день возделывающего в поте лица крохотное поле. «Как?! – накинулись на усталого работника ученики Христовы, шедшие рядом с Мессией. – Разве не знаешь ты, что от первой звезды пятничной до первой звезды субботней никто не должен трудиться, но лишь радоваться и восхвалять милость Божью?» Бедняк смутился от стольких упреков и сбивчиво начал объяснять, что у него большая семья, что он вынужден работать семь дней в неделю, дабы только прокормить ее. Ученики продолжали бранить его, но сын Божий остановил их, сказав: «Если знаешь ты, что делаешь, то делай. Ибо не человек для субботы, а суббота для человека». Вот, – выдохнул он, давая себе передышку после пламенной тирады. – Так и с прочими заповедями.
– По вашим словам, святой отец, выходит, что если ты осознаешь, что грешишь, то можешь себе грешить спокойно?
– Мои ли то слова, сир?! Я лишь говорю, что осознание греха и есть путь к его искуплению. Но, посудите сами, разве мог Господь, в предвечной мудрости своей лучше всякого осознающий несовершенство природы человека, дать ему такие законы, чтобы тот всю свою жизнь страдал от невозможности их соблюдения, а после смерти с целым возом грехов отправлялся в ад страдать за них дальше. Так ли уж ему любезны праведники, вся доблесть которых – не более доблести придорожного камня, который также не убивает, не крадет, не создает себе кумира… В такое тяжело поверить. Я думаю, что поскольку жизнь человеческая есть вечная борьба добра со злом, то заповеди – суть грань, отделяющая одно от другого. В часы войны, будь то мирская или же война духовная, ибо невозможно точное сохранение границ здесь, никто не обходится без засад и отступлений, без поджогов и кровопролития, без мародеров и наемников, но также без благородства и истинного героизма. И если мои духовные искания верны, в день Великого Суда никто не спросит восставших из праха грешников, соблюдали ли они заповеди, но перед престолом Господа каждый будет судиться по деяниям его. Возьмем, скажем, святого Христофора. Не служил ли сей великан-силач разбойникам, царю и даже самому Сатане, прежде чем прийти на службу к Христу?! Нынче же он свят, ибо деяния его искупили все прежние прегрешения.
Увлеченный беседой, я едва не пропустил речушку – один из притоков Марны. Солнце уже стояло высоко, и, пожалуй, стоило остановиться, чтобы дать передохнуть лошадям нашей упряжки. Да и нам следовало перекусить и переждать в тени полуденный жар. Бедняжка Конфьянс, изрядно вымотанная событиями прошедшей ночи, похоже, только сейчас осознала отсутствие рядом некоторой части «сопровождающих» и не замедлила поинтересоваться их судьбой. Услышав, что Мано умчался за войсками в Мезьер, она печально вздохнула и впала в меланхоличную задумчивость. Так что, по-моему, дальнейшие мои слова о причинах отсутствия Лиса пролетели мимо ее слуха. Она кивнула невпопад и, повинуясь зову мамаши Жози, приглашающему нас отобедать, чем Бог послал, молча направилась к импровизированному столу. Повеселевший от сытной трапезы брат Адриэн на время оставил неизменное богословие и теперь, дирижируя в такт словам полуобглоданной костью, всласть разглагольствовал о знаменитом на всю Францию «винном петухе» и угрях в аквитанском вине с черносливом и шоколадом. Уж и не знаю, можно ли было причислить наш скромный завтрак к чревоугодию, но то, что, слушая кулинарные повествования благочестивого спутника, мы в помыслах своих невольно впадали в этот грех, казалось несомненным.
Конфьянс была молчалива. Жозефина, со всем жаром принявшая на себя заботу и попечение над молодой аристократкой, пыталась было отогнать мрачные мысли девушки, но, убедившись в бесполезности этой затеи, подключилась к монологу смиренного клирика, настаивая, что лучшим вином для приготовления молодого петушка является «пино-де-шарант».
Я слушал их спор вполуха. Еще в самом начале «пикника» в голове возник голос Лиса, настойчиво требующего к себе внимания, а вслед за тем и картинка, наблюдаемая в этот момент его глазами. Рейнар стоял перед часовенкой позднеготического стиля. Судя по торчащим из стен молодым порослям березы, это заброшенное строение уже давно перестало служить местом общения с Господом. Война ли послужила причиной такого запустения, или же просто пожар, следы которого виднелись на полуобглоданном скелете устремленного ввысь конического купола, но хроническая обезлюденность церквушки не вызывала сомнений.
– Капитан, шо ты скажешь за эту монументальную руину? – радуясь непонятно чему, проговорил д’Орбиньяк.
– Должно быть, когда-то была красивая часовня. А сейчас печально наблюдать такую картину.
– Душераздирающее зрелище, – согласился Лис. – То, шо доктор прописал. Эх, жаль, нет рядом брата Адриэна. А то б ему как раз по случаю продемонстрировал, как изготавливаются чудеса. Токо бы ненароком не убиться. Ночью-то темно будет. Надо загодя хвороста для костерка подготовить.
Он направился в церковь и, оценив наметанным глазом степень разрушения, сноровисто начал карабкаться вверх, тщательно ощупывая каменные зацепки, балки перекрытий и бормоча себе под нос малопристойные поминания местной пожарной службе и обществу охраны памятников. Еще несколько минут, и он уже был на крыше. Высокие деревья, выросшие на территории старого церковного подворья за последние лет сорок, протягивали свои ветви к каменному остову часовни, едва не касаясь ее стен и переплета крыши.
– Так, один тросик закрепим здесь. Другой… – Рейнар оценивающим взглядом ощупал ближайшие толстые ветви, – закинем вон туда. Тут, пожалуй, веревочку придется подвязать сверху к ветке, чтобы ее с земли не видно было. М-да, таки надо будет здесь кое-шо доделать. Природа, блин, потрудиться не пожелала. Давно я не играл в Маугли. Капитан, кстати, ты, часом, не знаешь, почему люди не летают, как птицы?
– Нет, – не вдаваясь в пространные объяснения, ответил я.
– Вот и я не знаю. Когда-то в школе ответил, шо это ж шо ж будет, ежели, не дай бог, такая птичка решит кому-нибудь на голову гадить. Так мне за это двойку влепили. С тех пор бьюсь – не могу найти ответа. Думал, может, ты знаешь. Ладно, не буду тебя отвлекать от еды. Ничего не попишешь, придется потрудиться над усовершенствованием мирового несовершенства…
– …А вот, скажем, взять сладкую шарантскую дыню, заполненную ее же мякотью, смешанной с очищенной клубникой и виноградом, да залить молодым «пино»! – вдохновенно вещал брат Адриэн. – Попробуйте ее охлажденной в жаркий день – вы пальчики оближете!
– А желе из черной смородины на кларете! – в тон ему отвечала Жозефина. – А клубника в выдержанном красном вине! А фруктовый салат в мускате! Разве они хуже?!
