Отрочество 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" (бесплатные версии книг txt) 📗
Разбег наш с пологого склона, смотрели, наверное, все буры…
– Отпускай! – поджимаю ноги, и воздух мягко подхватывает парусиновые крылья. Руки неуверенно пытаются вспомнить, как надо управлять неуклюжим летательным аппаратом, а в голове – эйфория!
… впрочем, скоро закончившаяся. Пролетев пару сотен метров, я так и не поймал восходящие потоки, и приземлился, гася скорость бегом. Оборачиваюсь…
… и вижу Корнелиуса, несущегося галопом на неосёдланной лошади. На морде лица – восторг неизбывный, как у человека, узревшего Чудо. За ним буры, братья… все вперемешку, в глазах сияние небесное.
Назад дельтаплан несли чуть не полсотни человек, настолько всем хотелось прикоснуться к Небу. Снова разбег, подживаю ноги, вдевая их в петлю, и… лечу!
И это не сон, подо мной – Африка! Крохотные фигурки людей машут руками, а у меня – счастье.
– Небо будет нашим! – ору я истошно, а на глазах – слёзы.
[i] Иуда Маккавей стал одним из величайших вождей в истории еврейского народа. Одержав несколько побед над регулярной царской армией, Иуда в декабре 164 г. до н. э. овладел Иерусалимом и очистил храм от остатков языческого культа (отсюда пошел праздник «освящения» – ханука).
Марк Твен «Приключения Тома Сойера».
Глава 34
Круша африканскую твердь, мотыги мерно вгрызаются в землю, зарываясь всё глубже. Раз за разом вытягивается кожаное ведро на верёвке, и красноватая глинистая земля высыпается на растущий отвал земли.
Наконец могильщики выбираются из глубокой ямины и садятся на отвалы, закуривая трубки. Глаза сухие и кажется, даже умиротворённые, но…
… это только кажется. Кто сам не хоронил близких, умерших от болезней или злой бескормицы по весне, никогда не поймёт…
Короткая молитва, проповедь, пение псалмов, и маленькое тело Клааса, зашитое в парусину, опускается на протянутые руки.
– Никогда, наверное, не привыкну, – вздрогнул Санька, заслышав шорох осыпаемой земли, отворачиваясь с прикушенной губой.
Не первая смерть после освобождения, и скорее всего, не последняя.
Первым умер старый Франс с вытекшим от побоев глазом, всё радующийся, што умирает свободным и просящим похоронить его непременно на пригорке.
Потом Стэйн укусила какая-то ядовитая членистоногая гадота, и хотя обычно от укусов этой гадоты не умирали, но женщине, ослабленной длительным недоеданием, хватило.
Теперь вот четырёхлетний Клаас. В лагере ещё маялся животом, да так и не отошёл. Тяжело уходил, долго, искричался весь, а под самый конец – исхрипелся. Так вот…
– Я тут подумал, – начал Санька после ужина, да и замолчал, отвлёкшись на мысли.
– Ну?
– Ась?! А… о маскировке подумал, – брат подбросил дровишек в костёр, и пламя, затрещав искристо, начало облизывать смолистую толстую ветку, – У бриттов вон, поначалу все в красных мундирах были, а сейчас шалишь! В хаки переодеваются от бурских глаз, прицеливание штоб затруднить, да и так – не высмотришь уже колонну издалека.
– Ну и… – он взглянул на меня остро, – я тут за небо подумал. Эта… летадла твоя, она грязно-белая, так што сразу и не заметишь.
– Точнее, – он захмыкал весело, щуря глаза от дыма, – даже если глаза заметят, мозги не поверят.
– Ага, – весело отозвался Мишка, – люди не летают, и точка!
– Вот! – Санька вздел указательный перст, снисходительно кивнув Пономарёнку с видом гимназического учителя, и некоторое время они весело пихались, сталкивая друг дружку с брёвнышка, – О чём это я? А… И если немножечко помочь, раскраской… а? Контуры разлохматить, например – одни белее, другие серее. Штоб не треугольник твоей летадлы в небе виднелся, а такое себе… облачко рваное. Для обману глаз.
– Тогда и мне што-то шить надо.
– Угу… угу, – ещё раз повторил Мишка, меряя меня взглядом, – сейчас и начну.
– Охота тебе глаза трудить у костра!
– Охота или нет, – рассудительно отозвался брат, – а надо. Сам постоянно примочки к глазам после каждого полёта прикладываешь, а тут – тьфу! Тебе ж, по сути, два мешка балахонисто сшить, делов-то!
– Пойду баб озадачу, – поднялся Санька, – они тутейшие, наверняка ведь красят ткани, не могут не знать нужных трав.
Поутру подошёл ко мне папаша, выбранный в капитаны каравана, как местный и имеющий соответствующий опыт. Взгляд такой себе… между виноватым и задиристым. Когда человек осознаёт, што не прав, но и виноватым себя не считает, и как бы выпячивает, што если бы вдруг ещё – так же поступил бы!
Дёрнул губой на моё невставание с бревна, но смолчал, присев рядом с кружкой кофе и тощей лепёшкой в руках, поверх которой лежал кусище мяса фунта на полтора. Помолчали, подавили друг дружке нервы…
Я после его нарушенного слова перестал вести себя как бурский малолетка, равно как и Санька. Ну а што? Для маскировки, так больше и не надобно, а ради уважения… так разве только к возрасту, но – зась! Не уважаю.
Мишка же… я не сразу понял его слова насчёт переговорить и повлиять. А он, на минуточку, авторитетный боевой офицер, притом не назначенный, а выбранный в коммандо, што для европейца, а тем паче малолетки, такое себе ого! Собственно, даже и не ого, а единственный пока, прецедент.
И в лагере потом, из обмолвок буров, уверенно себя поставил… и мал-мала британцев построил, што и вовсе – не каждому дано. Мягко говоря.
Для меня-то он по-прежнему тот самый застенчивый хромоножка, вздыхающий на гоняющих мячик футболистов, а оно вишь ты как интересно вышло?! На деле же – офицер, притом настолько для буров свой, насколько это вообще возможно.
Будь у него опыт вождения именно караванов, хрен бы там Ройаккеру капитанство бы обломилось! Папаша наш не из последних людей, но среди освобождённых есть народ поавторитетней. Вылез он отчасти как местный, то бишь знающий местность до последней сурочьей норки, а отчасти – как освободитель. Но ни я, ни Корнелиус не намерены скрывать и не скрываем, што план по освобождению – мой!
Такая вот у нас в караване ерундистика, с высокими отношениями. Сложно закрученная.
– К полудню надо будет решать, куда поворачивать, – неспешно сказал папаша, кусанув мясо.
– Взлечу, – отвечаю после короткой паузы. Посидели так, поели… не то штобы хлеб переломили, но – вместе. Может, и в самом деле… моральный долг и всё такое? Надо будет уточнить у брата, што это вообще такое в понимании буров.
Трое мальчишек, выслушав Ройаккера, унеслись вдаль на рысях, разведывать подходящую площадку для подлёта. Я же забрался под… хм, летадлу, прячась от солнца.
Совестно немного вот этак, чуть не в паланкине ехать, а куда деваться? Ветрище на высоте ажно веки выворачивает, и без очков типа шофёрских – зась! Пялиться-то надо вовсю, навстречу ветер, на насекомые, ети их насекомьих мамаш!
После первого полёта глаза промывал, да с примочками лежал. Вот и сейчас – лежу, пока летадлу вместе со мной тянут по вельду три бабьих силы. А куда деваться?!
Переть-то я могу, сила в ногах есть, а вот глаза поберечь надо. Вслепую же по вельду тащиться, так это не до первой норы или кочки, так до второй! Вот… барствую.
… разбег…
– Пускай! – поджимаю ноги, вкладывая в лямки, и ощущая всеми крылами, как меня подхватывает ветер. Летадла моя тяжеловата в управлении, и вот ей-ей, есть там што править и переделывать! Но потом. А пока так, как есть, ибо работает – не тронь! В полевых-то условиях.
На высоте довольно холодно, и если бы не надетая заранее одёжка с преизбытком, да мешковатая братова парусиновая шинелка с ногами, так и совсем бы зазяб! Несколько минут набираю высоту, кружа вокруг да около каравана, и старательно примечая всё-всё…
Начинаю кружить по кривым спиралям, охватывая всё большую и большую территорию, и остро жалея об отсутствии фотоаппарата. Такие кадры! Но вот ей-ей, в Претории понаделаю – придумал уже, как и што. Единственная заковыка, так это выставить нужное расстояние, но и то – решаемо.
