Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Махно, до которого послы Белой Армии добрались именно в те дни, тоже имел талант к шуткам, а еще имел волшебное черное зеркальце. Так что крымского полковника провели по волнам персидских ковров, по черному кумачу, в шатер алого шелка, освещенный прыгающим пламенем четырех масляных светильников, с жутким скрипом раскачивающихся на треногах закопченой бронзы.
Посреди шатра на пирамиде самых настоящих черепов — полковник-фронтовик видел, что черепа без обмана людские — восседал Батька в черном анархистском бархате с меховыми оторочками, с золотой цепью на шее, важный донемогу. Вокруг теснились разодетые в пух и прах соратники Махно, увешанные скальпами, подобно дикарям из читанных полковником в детстве романов Фенимора Купера. Сверкали золотые цепи, павлиньи перья на собольих шапках. Переливались лиловые и черные шелка, сафьяновые сапоги. Вспыхивали самоцветы на старинных саблях — словно бы напитанное кровью оружие потело в удушливой полутьме шатра густыми багровыми каплями.
— Переправу вы ловко спроворили, — Батька не дал послу и рта раскрыть. — А вот казнь… Казнь — это напрасно. Даже у мусульман предательство доверившегося суть страшный грех… Неотмаливаемый!
Полковник вскинулся было, но Махно заткнул его единственным взглядом. Да полно, спохватился полковник. Мы там, в Крыму, думаем, что Россия суть балы, паркет, гвардионцы, «окно в Европу», дворцы, парады. А Россия вот она: ледяная скифская степь и провонявший кровью вождь с присными на горе черепов. Обязательно на горе черепов, без них не то, что враги — свои же не признают!
По незаметному жесту Махно из стены шелков и мехов соткался высокий детина с пудовыми кулаками, тихим стелющимся шагом вышел за полог. Полковник поежился — то ли морозила спину затекшая в открытый полог декабрьская ночь… То ли иное что затяжелило дыхание.
— От казни доверившихся поход ваш проклятием проклят, — медленно выговорил Батька. — Теперь ни в чем вам не станет удачи. Ты отнесешь Мамантову мои слова. Спутники же твои…
Втащили трех связанных посольских, уткнув их лицами в ковер перед синими сапогами Махно.
— … Здесь полежат, — Махно пристукнул кулаком по верхнему черепу. Сейчас же всем посольским задрали головы и перерезали глотки, с ног до головы облив полковника горячей, тошнотворно пахнущей кровью.
— Не нравится, полковник?
Полковник мотнул головой, вовсе не находя слов. С ужасом подумал: а ну как выйду — и там совсем не двадцатый век, но времена Батыевы?
— Это мы тебя одного кровью заляпали. А вы всю Россию под нож тащите. Не будет вам удачи. Помни об этом, полковник!
Сразу же подхватили офицера под локти, сунули за пазуху обмотанный черным шнуром свиток. Мешком вынесли под волчье солнышко, с размаху кинули на седло его собственного дончака:
— Пошел, контра! Моли бога за доброту Батьки, да впредь не попадайся!
Свиток развернули в передовой ставке Деникина, в Чернобаевке, чуть севернее Херсона. В крупном городе Антон Иванович штаб не поместил. Первое, что искать ставку в малом поселении вряд ли станут. Второе, что шпионов-диверсантов ловить проще в малом городке, где все чужие сразу на виду. А третье, по правде сказать, важнейшее — пропах город Херсон горелой человечиной хуже свежей могилы, и лед на его улицах все больше красный. Подкрепления для Мамантова и Врангеля старались миновать Херсон днем, не сооблазняясь даже ночевкой в тепле. Но, куда бы ни направились войска Зимнего Похода, над ними отныне висело незримое, удушающее облако жгучей ненависти.
Так что ответ Махно никого решительно в ставке не удивил; большая часть образованных людей помнила бессмертные строки по «Истории Запорожья» Дмитрия Ивановича Яворницкого: «… Твоего войска мы не боимся, землею и водою будем биться с тобою! Числа не знаем, без календаря мыкаем. Месяц на небе, год в книге, а день такой у нас, как и у вас — поцелуй за то в задницу нас!»
Полковника отмыли от крови, переодели в чистое, щедро отпоили водкой и сообщили, что миссия к Григорьеву получилась лучше. Атаман согласился войти в переговоры, но потребовал себе высший царский орден — Андрея Первозваного — и великую княжну в жены. После Херсонских казней никто ложным стыдом уже не терзался; да и полно княжон в семье Романова, хоть на что-то сгодятся, все не зря кормили. Жаль, посетовал кто-то из-за плеча полковника, не догадались тому же Махно сразу фотокарточку послать. По такому случаю можно было расстараться и в неглиже. Авось бы выбрал кого, подобрел. Ну и что, что женат? Скифу с троном из черепов можно и наложницу, и даже не одну. Зато бронепоезда провели бы по железке через Токмак — Синельниково — Екатеринослав сразу на самую Полтаву, и зубы об Кременчуг стачивать не надо.
Полковник пил всю ночь, так и не сумев совместить в голове Осенний Бал — на котором эти же самые бесы вели себя вполне по-рыцарски, вполне по-людски — с посиневшими телами на крестах, над оледеневшей от ужаса рекой. Выходило, что с горы черепов Махно изрек правду не анархистов-сицилистов, нахватавшихся образования по Европам — а самую мужицкую, черную подземную правду. Пустили вас большевики в Крым, оставили жизнь, оставили землю. Что же вы лезете, как упырь зимой из могилы, что же вы несете опять по земле кровь?
Хапун Григорьев и тем не заморочился: попросту резал и жег, не подводя под сие никакой идейной базы. Вот его и купили висюлькой да девкой — союзничек теперь, тля!
Под утро полковник взял револьвер, приложил к виску… Бог послал осечку; черт наколол второй капсюль. Тело сползло с лавки. Мертвая рука смахнула на пол записку: «Вениамин Павлович, возвращайтесь в Крым немедленно. Мы спасли Его Величество из проклятого дома Ипатьева, но теперь, похоже, надо спасать их из Ливадии. Полагаюсь на вас, ибо мне места среди людей теперь нет.»
Записку затоптали при выносе трупа. Студент Смоленцев, по завещанию полковника получивший его донского жеребца, не растащенные припасы и оружие, не получил, однако, предупреждения. Теперь Вениамин в составе Шестой Ударной Бригады двигался маршами на Снегиревку — Баштанку — Бобринец — Кропивницкий — Александрию, чтобы принять участие в штурме Кременчуга.
Корпус Мамантова несколько замедлил движение, но с каждым переходом все густел, обрастал догоняющей пехотой; по расчетам, перед Кременчугом уже подвезут и выгрузят шестнадцать проверенных английских «ромбов».
Навстречу Мамантову из давно уже большевицкого Харькова, через Полтаву, мерным шагом двигалась Первая Конная армия Советской Республики под рукой Семена Михайловича Буденного. Большевики тащили с собой пехоту, обозы и пушки, и кое-что еще, так что двигались медленно, по десяти-двенадцати верст в короткий зимний день, а иногда и стояли целый день, выжидая чего-то, известного лишь усатому командарму.
Красные только-только попробовали жить по-людски, не рискуя быть поротым, не отдавая последнего управляющему, не ломая шапки перед всяким урядником. И вот: с востока Колчак. Из Эстонии, как привидение из шкафа, то и дело выползает Юденич. Так мало того, теперь еще с юга на Москву выступил уже настоящий вурдалак: Мамантов с отборными частями, нарочно перевезенными по Черному Морю с Дона через Кавказ. Все поголовно добровольцы. Разведка доносит, что все сплошь «ударные батальоны» или «батальоны смерти».
Разъезды Мамантова не пересекали пока Днепр и потому не доносили о Буденном. А и донесли бы, так отступать казак не планировал вовсе: некуда. Либо вернуть себе Москву, заново раздать сподвижникам усадьбы с крепостными, оскандалить перед Лигой Наций предавших царя союзников и под сим претекстом отказаться покрывать их кредиты — либо голодом вымирать на французских подачках в Крыму, Константинополе и где там еще пошлют Русский Легион отрабатывать займы.
Над обеими армиями распространилось облако злобы, физически воплотившееся в дыму костров и тучах бесстрашных наглых ворон. Биваки обоих войск с птичьего полета бугрились чумными язвами. Темнело каждый день все раньше, и тоска все крепче сдавливала людские сердца. Не пронимали уже добровольцев молитвы святых старцев, не отзывались и первоконники на пламенные речи комиссаров. Стылая степь без огонька, без живого дыхания, обнимала костры молчаливой холодной глыбой: наученные гетманской вартой, крестьяне бежали от реквизиций кто куда. По всему пути словно бы вымер край. Одни только волки страшно выли в костяках перелесков, с животной хитростью не показываясь под выстрел, да собирались бессчетно вороны, как собирались они над полками со времен Святослава.
