Республика - победительница (ЛП) - Щерек Земовит (книги онлайн читать бесплатно txt) 📗
- Ну, и как оно идет?
Липа усмехнулся.
- Как-то идет, но эта вот германскость здесь уж сильно присутствует. Хотя бы потому, что немцы здесь тоже присутствуют. Вся эта их Самбия все так же нависает над нами, только уже не в качестве угрозы, но как своего рода спасения. Потому что, понимаешь, - сказал Адам, указав на окно своей квартиры, из которого был виден германский уже остров Книпава, - здесь мы функционируем в двух реальностях. Лицей я посещал в Крулевце, но от универ закончил уже в Кенигсберге. В китно частенько хожу в Германию, и в театр, не говоря уже о концертах. Впрочем, там ведь очень интересная художественная жизнь. И многие поляки в ней участвуют. Вместе с немцами мы создаем новые проекты. Получается интересно.
- А как выглядит ситуация в самой Пруссии?
- Ну, - ответил Адам, нельзя сказать, чтобы это был самый богатый или самый красивый регион Польши. То есть, ну ты понимаешь, там где озера, там красиво, там же имеются и деньги от туризма, но вот тут, на севере, мы имеем дело с голой правдой: Польша с этим регионом не справилась. Сейчас это просто запущенная провинция, к тому же, доводящая до состояния развалин все то, что построили немцы. Удивительно, что через семьдесят лет люди не очень-то знают, как этим всем пользоваться. Хотя как-то оно меняется, но медленно, очень медленно. Только люди так до конца не чувствуют здесь себя дома. В старинных костелах надписи по-немецки, на кладбищах – тоже. Правда, уже имеются и польские костелы, польские кладбища. Не такие эффектные, как старые, - криво усмехнулся Адам, - но на все это нужно время.
- И что будет с польской Пруссией?
- А что должно быть? Она будет развиваться. Войны нет, о новой как-то никто и не думает, так почему бы Пруссии и не развиваться? Как-то оно пойдет.
А парой дней позднее я был на Кресах. Еще в Вильно взял в прокат автомобиль, польский внедорожник PZI, вроде бы как идеальный для здешних дорог, и поехал на юг, в сторону Полесья. Сентябрь к этому времени несколько посерел и уже не был таким золотым. Время от времени припускал дождик. Начинало становиться просто холодно. Местность, через которую я ехал, выглядела мрачно. Она было плоской и какой-то березистой. Асфальтовых шоссе все так же было не слишком много, во многие деревни можно было проехать по грунтовым дорогам, которые уже начали размокать и покрываться грязью. Я даже представлять не хотел, как все это должно выглядеть в ноябре. Сами деревни вызывали чудовищное впечатление. Как будто бы время сто лет назад здесь остановилось. Большая часть домов были деревянными, некоторые обиты дешевым пластиковым сайдингом. Кое-где возникали параллелепипеды из пустотелого кирпича, соответствующие местной, Боже упаси, архитектуре, как зайцу стоп-сигнал. Жители выглядели опустившимися и согласившимися с судьбиной, как будто совершенно не понимали, будто бы где-то существует мир более лучший, более цветной. Ибо те, которые это понимали, давным-давно отсюда выехали. А на Кресах, как могло показаться, остались одни старики.
В местечках, расположившихся вокруг огромных заасфальтированных или замощенных булыжниками площадей, еще как-то существовала еврейская жизнь. Впрочем, это были только остатки жизни. Евреи отсюда тоже выехали – либо в Израиль, либо в Вильно, либо в Варшаву. Лишь кое-где осталась маленькая пекаренка, продающая байгеле [93], перед синагогамии на лавочках сидело по несколько пожилых бородатых мужиков и молча глядели вдаль. Перед костелами никто не сидел, в них ходили исключительно по воскресеньям. На площадях подторговывали морковкой, петрушкой, картошкой, дешевым тряпьем – чем только было можно.
Дома вокруг этих площадей-майданов были низенькими, чаще всего, одно- или двухэтажными. Все это вызывало впечатление, словно бы старую, деревянную застройку снесли и воспроизвели ее заново, только уже из кирпича. Некоторые местечки выглядели паршиво, некоторые – вовсе даже ничего: они были как-то подрихтованы, хотя рихтовка эта заканчивалась сразу за рынком.
- Польша нас бросила, - сказал Уладзимир Бакуновыч или, как было написано в удостоверении личности, Влодзимерж Бакунович. Он был директором школы одного из кресовых местечек, в которых большинство составляли белорусы. Уладзимир преподавал белорусский язык. – Кресы умирают. Здесь ничего не происходит, а, впрочем, что здесь должно происходить. Промышленности нет, ведь Кресы это, собственно, буфер Польши, который должен защищать ее перед Востоком, перед Россией, и больше ничем. А этот буфер в любой момент может быть занят. И с этим, по крайней мере, необходимо считаться. Мы играем роль аграрной идиллии, какой-то восточноевропейской Руритании, самой селянской из всех селянских земель, только правда такова, что Кресы – это бедность, безнадега, безработица, алкоголизм, наименьшая продолжительность жизни и инфраструктурная пропасть. И ведь ничего здесь не изменится, потому что не известно, что тут менять и как за это браться.
- Ну а Беларусь? – спросил я. – Белорусы?
- Беларусь… - Бакунович махнул рукой. – Беларусь умерла, прежде чем родиться, а белорусы гибнут. Правда такова, что этот регион мог бы развиться тогда и только тогда, если бы не представлял собой провинции чего-то большего, а был бы центром лишь для самого себя. А так… вечная провинция, вечный буфер. Но сами мы править не будем. У нас нет силы. Молодежь полонизируется, уезжает. Или дегенерирует в этой бедности. Та же часть Белоруси, что находится за границей, то уже не Беларусь, то Россия. Там уже даже по вёскам по-русски говорят, а не только в городах, а ведь весь, деревня всегда была основой белорусского духа. Это конец, это конец давнего Великого Княжества. Так заканчивается старая Литва: разделенная, обнищавшая, превращенная в поле для маневров, в военный буфер, с одной стороны полонизированная, а с другой – русифицированная.
- И что? – спросил я. – Никто не сражается?
- Сражается, - печально усмехнулся Бакунович. – Имеется несколько национальных организаций. Но когда сражается лишь горстка смельчаков, то, как часто такое и бывает, большинство считает их сумасшедшими. Впрочем, я и сам, - вздохнул он, - тоже считаю их всех немножко того…
Львов был красив. Я обожал слушать здешний акцент. Тот пробивался сквозь слова местных, даже когда те говорили на стандартном польском языке. Кафе были заполнены до отказа – и неважно, идет осенний дождик или нет. Повсюду царила атмосфера вечной центральноевропейской фиесты. По вечерам город превращался в одну громадную пивную. Студенты и туристы, пьяные в дым, пытались петь местные песенки попеременно с пьяными припевками. Мне это нравилось. Степенные мещанские кварталы, окружающие центр, жили в своем ритме. Пожилые мужчины просиживали долгие часы в садиках при пивных. На улицах ежеминутно можно было встретить небольшие группки сплетников обоего пола: люди здесь не спешили, они не перемещались из точки А в точку Б, они позволяли свободно нести себя уличной жизни. Здесь была старая, добрая Центральная Европа.
Но в то же время Львов был осажденной крепостью. Достаточно было выехать за городские рогатки, чтобы увидеть военные патрули, бронетранспортеры и дорожные знаки, которых нигде больше я не видел: их поставили для механиков танков. На неплохо поддерживаемой трассе из Львова в Станиславов меня остановили и пару раз проверяли документы: сразу на выезде из Львова и на въезде в Станиславов. По дороге я видел больше вооруженных солдат, останавливающих другие автомобили, которые по какой-то причине показались им подозрительными.
- И что, - спросил я у солдата, проверявшего мои документы, - вы вот так уже несколько десятков лет поддерживаете здесь военное положение?
- Пан украинской национальности?
Солдат проигнорировал мой вопрос, он перелистывал мой паспорт.
- Какое это имеет значение? – ответил я. – А если бы и был?
