Вторая жизнь Арсения Коренева книга третья (СИ) - Марченко Геннадий Борисович
— Сам-то пензенский? — спросил я
— Угу, кривозеровский. У нас свой дом был, два года назад в пожаре сгорели и мамка с папкой, и бабушка. Они пили до ночи, а я спал уже. Проснулся от дыма, ну и сиганул в окошко в одних трусах. Никого из родни у меня не осталось.
Кривозерье было западной окраиной Пензы, и частных секторов там хватало. А в таких микрорайонах и пьющих всегда было предостаточно, так что эта история не выглядела удивительной. И всё равно парню не позавидуешь, да и его родным, заживо сгоревшим, само собой.
— А что вас, в детдоме, плохо кормят?
Марат болезненно поморщился, глядя в сторону.
— Да кормят… Только все голодные после такой еды остаются. Ещё и старшие пацаны…
Он замолчал, но я его подбодрил:
— Чего там старшие чудят? Еду отбирают?
Мальчишка кивнул и шмыгнул носом, глядя себе под ноги.
— Я поначалу не хотел отдавать, так они мне юшку пустили.
И снова шмыгнул, на этот раз вытерев нос рукавом видавшей виды курточки.
Я вздохнул. К сожалению, в этой схеме с дедовщиной ничего нового нет. Всё начинается с таких вот детдомов и интернатов, продолжается в армии, а зачастую в местах не столь отдалённых. Хорошо если педагоги и воспитатели попадутся нормальные, в противном случае ребятня устанавливает свои правила, где прав сильный. Такая вот республика ШКИД.
— Ну а вообще, как там житьё? Если бы не старшие ребята, то было бы не всё так плохо?
Марат пожал плечами.
— Ну… Наверное.
— А как вашего директора звать?
Парнишка поднял на меня испуганные глаза:
— Вы что, хотите ей на меня нажаловаться⁈
— Нет, конечно, с чего ты взял… Просто хочу посмотреть, что из себя представляет ваш детский дом, может, помочь чем-то получится. Если боишься, я даже не скажу, что знаком с тобой.
— Тогда ладно, — согласился пацанёнок и даже сделал попытку улыбнуться. — Виктория Павловна директора нашего звать. Она строгая.
— Учту, — тоже улыбнулся я.
На том мы и расстались. Я снова купил себе кулёк клубники, причём это была последняя и частично не такая крупная, как в прежней партии, но это меня отнюдь не расстроило. В моей голове бурлили мысли о том, как помочь воспитанника детского дома. По-любому детдом финансируется если и не по остаточному принципу, то уж никак не завален денежными средствами.
В пятом часу вечера позвонила вернувшаяся домой из института Марина.
— Ну что, чем всё закончилось? — спросила она дрожавшим от напряжения голосом.
— Да ничем, — ответил я. — Только начали меня обсуждать, как Артамонова куда-то срочно вызвали. Вернулся сам не свой и заявил, что обсуждение моего личного дела отменяется. В чем причина — можно только гадать.
— Ой, надеюсь, всё обошлось, и что я не зря…
Она осеклась, а я переспросил:
— Что не зря?
— Да нет, это я так… Я очень рада, что тебя не выгнали из комсомола!
Так я и не вытянул из неё, что она сделала «не зря». Зато позвонившая полтора часа спустя Нина всё мне объяснила.
— Представляешь, — с задором говорила она в трубку, — в редакцию позвонила какая-то Марина из Пензы, попросила соединить её с журналистом, который писал про тебя материал. Я как раз была в отделе, её соединили со мной, и тут я узнаю, что над тобой собираются устроить судилище. Причём из-за моей статьи. Кстати ты почему сам не позвонил, не сказал, что там такое у вас в Пензе творится?
— Была мысль, — честно сказал я, — но решил не звонить. Это было бы похоже на просьбу о помощи, а я привык решать проблемы сам.
— Ага, вот и вылетел бы из комсомола, — звонко рассмеялась в трубку Нина. — Между прочим, статья была согласована чуть ли не на самом верху… Ну, тебе эти подробности знать необязательно. В общем, я пошла к редактору, и заявила, что нужно тебя спасать, пока местные управленцы не выкинули тебя из рядов ВЛКСМ. Валерий Николаевич сказал, что разберётся. Потом ещё узнал у меня, когда будет это самое бюро, а когда я начала расспрашивать, что он предпринял, ответил дословно: «Нина, не беспокойся за своего врача, этому Артамонову будет сделан звонок. От кого — извини, говорить не вправе».
— И звонок, судя по всему, был, — сказал я. — Спасибо тебе!
— Спасибо ты прежде всего своей подруге скажешь, — снова коротко рассмеялась она. — Она молодец, подняла волну. А то и впрямь тебя сегодня выкинули бы из комсомола.
В качестве небольшой благодарности я сводил Марину в ресторан, подарил красивую брошь 19 века с россыпью мелких изумрудов, купленную в антикварном за 120 рублей, а завершили мы вечер у меня дома. Моя спасительница была однозначно довольна.
Тут ещё Шумский нарисовался. Оказалось, он знал про бюро и готов был задним числом вмешаться, если бы для меня всё закончилось плачевно. Правда, каким именно образом вмешался бы — не объяснил, как я ни пытался исподволь это выведать. Зато он меня пожурил за несдержанность в словах и попросил быть впредь осторожнее. На что я выдал ему очередное «откровение», родившееся экспромтом. Будто увидел, как танки стреляют по Белому дому с моста в Москве, и какой-то мужик, тоже с танка, вещает что-то толпе. Понятно, я не стал уточнять, что это Ельцин, просто сказал, что это был какой-то мордатый мужик без большого и указательного пальцев на левой руке. Шумский записал всё в блокнот, на этом и распрощались.
А в детский дом я всё-таки наведался. И уже с улицы увидел облупленную штукатурку на фасаде, а также разбитое стекло в одном из окон второго этажа. На входе за обшарпанным столом сидела строгая бабка, при общении с которой у меня создалось впечатление, будто она в прежние годы служила в НКВД, и отнюдь не делопроизводителем.
— Вы к кому? — с подозрением уставилась она на меня.
— К Виктории Павловне, — одарил я пожилую женщину обаятельной улыбкой.
— По какому вопросу?
— Даже затрудняюсь ответить… Вроде и по личному, а вроде бы и нет. Хочу оказать помощь детскому дому.
— По-о-омощь? — протянула та, приподняв выцветшие брови. — Шефскую? Это с какого же предприятия?
— Если вы не против, я об этом хотел бы поговорить лично с Викторией Павловной.
Старушка крякнула, однако препятствий чинить не стала.
— Направо по коридору, по левой сторону увидите дверь, там табличка висит — «Директор».
Я поблагодарил вахтёршу и направился в указанном направлении. По пути в меня едва не врезался куда-то бежавший подросток лет пятнадцати.
— Аккуратнее, юноша, — прикрикнул я ему уже в спину.
И услышал в ответ:
— Да пошёл ты!
Возникло непреодолимое желание догнать наглеца и надрать ему уши, однако я мысленно сосчитал до десяти, и направился дальше.
Директриса оказалась крепкой, приземистой женщиной с волосами, собранный на затылке в тугой пучок. Когда я представился и огласил цель своего визита, она предложил мне сесть напротив её стола, сложила перед собой руки, как примерная ученица.
— А помочь вы лично хотите или ваша больница? — спросила она. — В принципе над нами шефствует картонажная фабрика, но, честно говоря, помощь эта очень скромная, если не сказать больше. И если ваша больница тоже возьмёт шефство…
— Не больница, я сам, лично хочу внести посильный вклад.
Она с сомнением осмотрела меня. Хотя прикинут по нынешним временам я был вполне даже ничего, но, может, директриса просто не разбирается в моде.
— Да, я работаю простым врачом, — начал я, — однако помимо этого сочиняю песни, за которые на постоянной основе ежемесячно получаю авторские отчисления. Квартира у меня есть, машина есть, вот я и подумал, не проявить ли себя на ниве благотворительности.
Она пожевала губами, затем спросила:
— Осмелюсь спросить, в чём конкретно будет выражаться ваша помощь?
— Для этого мне надо, во-первых, осмотреть само здание, включая подвальные помещения, во-вторых, вы сами так же можете мне перечислить проблемные позиции.
Час спустя мы снова сидели в кабинете Виктории Павловны. Лежавший во внутреннем кармане моего пиджака блокнот за время этой часовой экскурсии был исписан почти наполовину. Тут начиная от котельной до третьего этажа было во что вложиться. И вложиться хорошо, я навскидку прикинул, получалось не меньше пяти тысяч. Сколько выйдет по факту — можно было только гадать.
