Наследник (СИ) - Кулаков Алексей Иванович (книги полностью .TXT) 📗
«Кстати, надо бы к тезке присмотреться поподробнее».
Во–вторых, удалось немного изменить отношение отца к талантливому военачальнику Даниле Адашеву. Конечно, немало помогло и то, что опальному окольничему было абсолютно без разницы, кого именно гонять — крымских нукеров или литовскую шляхту. Но все же, все же!.. В третьих, смена воевод означала весьма вероятную победу там, где должны были быть поражения, а это, в свою очередь, подразумевало спасение тысяч русских воинов от смерти или плена.
«Та же битва при Чашниках, где Шуйский вдобавок еще и осадную артиллерию потерял, дятел долгобородый. Или, если взять что поближе — бой при Невеле».
К тому же, князю Курбскому, коий и умудрился этот бой проиграть, имея аж трехкратный перевес в силах, будет гораздо труднее убежать в Польшу от южных границ царства Московского — а значит, останутся живы его жена и сын. Которых он в ином случае, попросту бы бросил на скорую смерть.
«Жалкое ничтожество! Не спасти родную кровь, имея для этого все возможности!..»
Ну и четвертое. Было у Дмитрия сильное подозрение, что клан Шуйских не справится с отцовским поручением. Не по злому умыслу, нет!.. Просто, что Петр Иванович, что Иван Андреевич с малолетства были «заточены» под дела воинские, а никак не организационно–хозяйственные. В отличие от них у Федора Ивановича Скопина—Шуйского такой опыт был в превеликом множестве — почти восемнадцать лет его набирался в своих многочисленных имениях, находясь в ссылке да под внимательным надзором. Вот и получается, что из тройки князей один будет работать головой, а двое — языками. Кстати, в опалу Скопин—Шуйский попал в аккурат после того, как государев опекун Андрей Шуйский был растерзан псарями. По прямому указанию самого опекаемого, пронесшего подсердечную ненависть к своему «наставнику» сквозь всю свою жизнь.
«Из всего клана Шуйских казнили лишь одного, историки же будут говорить, что отец мой был лют безмерно и кровь людскую лил, что водицу. Хм. А ведь действительно — если потомки удельных суздальских князей «завалят» столь важный проект как зернохранилища, никто и слова не скажет, когда в наказание их удел и все вотчины перейдут в нашу родовую собственность. Справятся, потратив немало своего серебра? Честь им и хвала».
Занятый размышлениями, царевич и сам не заметил, как зашел под своды Успенского собора. Выплыв из мыслей уже внутри, он едва заметно повел головой, осматриваясь, затем под взглядами многочисленных прихожан подошел к иконе преподобного Сергия Радонежского и преклонил перед ней колени. Стража уже привычно отошла на дюжину шагов, образуя редкую цепь и отодвигая прочь пару зазевавшихся богомольцев — а наследник перекрестился, медленно прикрыл глаза и поихонечку ослабил барьеры воли. Словно бы уловив этот момент, диакон у аналоя звучно провозгласил:
— Господу помолимся!..
Почувствовав свободу, тут же с готовностью откликнулось–пробудилось средоточие, разом наполнив своими эманациями все вокруг на десять шагов — и одновременно с этим, к нему пришло непередаваемое чувство облегчения. Словно бы он долгое время дышал через раз, а потом наконец–то полной грудью вдохнул свежего воздуха!.. Немного понежившись в столь приятном чувстве, Дмитрий коснулся энергетики собора, понемногу впуская ее в себя. Или наоборот, это он в нее погружался, щедро расходуя силу? Чем больше он ослаблял контроль над источником, тем сильнее тот полыхал, отдавая и одновременно с этим впитывая, пропуская сквозь себя колоссальный поток, крохотные частички которого оседали на Узоре — и тем сильнее размывалось и отдалялось ощущение телесного. А взамен… Ему постепенно раскрывался еще один мир, полный самых разных образов–ощущений: непонятных, манящих, внушающих безотчетный страх и непонятное вожделение. Еще один новый мир…
— Ты ли купцом Тимофейкой будешь?
— Он самый.
— Сын твой где?
Не дослушав торговца тканями, служилый коротко бросил, чтобы шли за ним, заставив солидного торгового гостя проявить прямо–таки мальчишескую прыть — уж больно широко и быстро шагал их провожатый. Довольно быстро поняв, куда именно они направляются, купец немного занервничал: Тимофеевская башня (тезка, будь она неладна) любому москвичу внушала если и не опаску, то уж точно легкую настороженность. Тем, что как раз в ее подвалах денно и нощно зарабатывали свой хлеб насущный каты Разбойного приказа.
— Эти, штоль?
Внимательно оглядев из–под кустистых бровей вначале самого владельца лавки в Суровском ряду, а затем и его наследника, коего бережно несли сразу двое дюжих носильщиков, невероятно кряжистый мужик из тех, про которых говорят «поперек себя шире» как–то непонятно хмыкнул. И тут же, почти без перехода посерьезнел, низко, с неподдельным почтением поклонившись:
— Многие лета тебе, государь–наследник.
Повторив то же самое в сторону незаметно подобравшейся дворцовой стражи с царевичем Димитрием Ивановичем посередине, и получив легкий ответный кивок — один на всех, мужчины распрямились.
— Веди, Аввакум.
Еще раз поклонившись, старший кат Разбойного приказа заспешил по истертым лестницам вниз, проводя гостей, часть из которых ничего не понимала и оттого тревожилась все сильнее и сильнее, в наполненную болью темноту.
Тумм!
— Ох, ё!
— Хе–хе. Осторожнее, гости дорогие.
Увидев, куда их привели, отец, сын и их дворовые мужики немного побледнели.
— Ложись давай, ба–алезный.
Купец, с трудом отведя взгляд от пыточного станка, тут же бухнулся на колени:
— Помилосердствуй, государь–наследник, за что?!?..
Взмахом руки угомонив захохотавших было стражей, царственный отрок нехотя пояснил:
— То для лечения надобно.
Ухмыляющиеся каты подхватили бледного как сама смерть Елпидия, уложили на широкую доску животом вниз, привязали–сковали толстыми сыромятными ремнями и отошли в сторонку. Подошедший взамен них царевич чуть пригнулся, ловя взгляд восемнадцатилетнего купеческого сына:
— Скоро ты будешь ходить. Думай об этом.
Тихо заскрипел ворот, натягивая ремни, вслед за ними напряглось так и не набравшее должного веса тело…
— Тебе не больно.
Почему–то, прозвучало это не как вопрос, а как утверждение.
— Аввакум?
— Еще чуток, государь–наследник. Готово.
В темноте подвала, подсвеченной полудюжиной чадящих факелов, было особенно заметно, как засияли небесным огнем глаза юного целителя. Все, от стражников до носильщиков из дворни, затаили дыхание и зачарованно наблюдали, как он медленно ведет рукой вдоль хребта распластанного на пыточном станке купецкого сына.
— Ослабь.
Вновь проведя ладонью над позвоночником неудачливого охотника, Дмитрий довольно улыбнулся. Про себя, на лице же это выразилось всего лишь в… Собственно, да никак и не выразилось.
— Снять.
Задубевшие от намертво въевшихся в них крови и пота ремни вернулись на свое место, а в руках главного палача зловеще блеснул страшного вида ножик–крючок. Что–то булькнуло, пахнуло крепким вином, затем звонко закапало прямо на пол…
— Морду отверни, да не дергайся. А может его того?
Покачав перед лицом болезного своим «кулачком», служивый намекнул на возможную анестезию.
— Для пущей надежности.
— Нет.
Долгое ожидание, приправленное мукой неизвестности и любопытства — широченная спина Аввакума полностью загораживала все, что творилось на пыточном станке. В отличие от него, пятерка стражей явно наблюдала что–то интересное, судя по нескольким неразборчивым шепоткам вроде «Ишь, как стянул!» и «Надо же, прямо как дырку на портках латает!..».
— Встань.
Завозившийся Елпидий бросил короткий взгляд на пятна крови, размазанные по непослушной руке, самым краешком сознания отметив появление новых повязок. Затем перевел глаза на отца с дворней, и самостоятельно изменил положение тела, кое–как покинув свое прокрустово ложе. Утвердился на ногах, двумя руками вцепившись в надежную опору, и ошарашенно замер, пока царевич вновь проводил свой осмотр. Это что же, правая рука вновь его слушается?..
