Да, та самая миледи - Галанина Юлия Евгеньевна (чтение книг .txt) 📗
Д'Артаньян боится меня и страстно желает моей смерти. Как же обидчику не бояться того, которого унизил, обманул и оскорбил?
Де Ла Фер тоже боится меня и упрямо желает моей смерти. Как же не бояться палачу жертвы, которая выжила после того, как тот ее казнил?
Изящный Арамис и громогласный Портос боятся меня и желают моей смерти. Как же верному другу не бояться того, которого боятся лучшие друзья?
Дорогой брат Винтер страшно боится меня и отчаянно желает моей смерти. Как не бояться бросившему вызов того, кто принял перчатку и довел дело до конца?
Если такое большое количество благородных кавалеров совместно желают чего-то, то оно не за горами.
Болтаясь в проливе между островом и материком, я просто тоскливо чувствовала, что недаром пообещала Фельтону вскоре отправиться за ним в мир иной и не могла придумать никакого выхода.
Шагнув с корабля на берег, я поняла, что буду делать. Мне уже давно, целых два дня, как все равно, я выхожу из этой игры.
Не надо путать личное и государственное.
Никого не волнует, что там я чувствую или не чувствую, если было задание, надо рапортовать о его результате. В маленькой портовой гостиничке я поставила последнюю точку в деле Бекин-гэма – написала письмо кардиналу.
«Его Высокопреосвященству монсенъору кардиналу де Ришелье, в лагерь под Ла-Рошелъю.
Ваше Высокопреосвященство может быть спокойным: милорд герцог Бекингэм не поедет во Францию.
Миледи. Булонь, вечером 25 августа.
P.S. Согласно желанию Вашего Высокопреосвященства, я направляюсь в Бетюн, в монастырь кармелиток, где буду ждать Ваших приказаний».
Вечером того же дня я выехала.
Ночь провела в пути.
Но дорога в, монастырь у меня заняла больше времени, чем у обычного путешественника: я заехала еще в одно место.
Старый провинциальный городок встретил меня обычной своей сонливостью. Утром и вечером на его улицах было одинаково безлюдно и тихо. Карета провезла меня по пустым улочкам, колеса ее застучали по выбоинам предместья.
На пересечении двух улочек особняком от остальных стоял дом, настороженный и независимый. Облупившаяся багровая краска покрывала его стены, ставни были наглухо закрыты, он казался безлюдным и давно покинутым.
Я толкнула незапертую дверь и тихо вошла.
Темным коридором безошибочно дошла до нужной комнаты. На полках там громоздились банки, в которых свившись спиралями лежали заспиртованные змеи. Точное латинское название украшало каждую банку. Черные резные рамы обрамляли изумрудных засушенных ящериц. Свисали с потолка сушеные травы. В беспорядке лежали на столе, на узкой кровати и на каминной полке белые человеческие кости. Худой высокий черноволосый человек, стоящий ко мне спиной, пытался соорудить из них скелет, скрепляя проволокой в нужном порядке. Череп будущего скелета, стоявший на столе, лукаво и радостно улыбался мне, приветствуя как старую знакомую.
Я подошла к человеку сзади и тихо сказала:
– Здравствуй, Жерар! Вот и я…
Два часа спустя я уже была в монастыре.
Настоятельница встретила меня, я подала ей письмо кардинала, которое предписывало мне оставаться в этом заведении вплоть до дальнейших его указаний.
Прочитав его, настоятельница распорядилась выделить мне комнату и подать завтрак. Подкрепившись, я смогла наконец-то прилечь на часок.
Кто не знает, какая скука царит в наших монастырях! Как ни отряхивают мирскую пыль со своих подолов уединяющиеся здесь души, она все равно проникает, и тревожит, и манит.
Только я встала, монашки тут же известили настоятельницу, и она посетила меня, чтобы справиться о моем самочувствии, а точнее, послушать новости.
Ну что же, перемывать кости ближнему и дальнему всегда приятно.
Я поведала ей все, что знала о новостях при французском дворе, не забыв ни одну мало-мальски известную в последнее время любовную или политическую интрижку. Аббатиса млела от удовольствия, купаясь в потоке сплетен.
Я перевела разговор на кардинала, желая узнать, как к нему здесь относятся.
Вообще-то по правилам хорошего тона, первых министров, если Вы им не родственник, полагается ненавидеть. А если Вам хоть что-то перепало с их стола, то ненавидеть не обязательно, но следует удивляться глупости руководящих нами лиц и тонко подмечать их промахи в светских беседах.
Аббатиса изо всех сил хотела остаться нейтральной, памятуя о письме кардинала, поместившего меня сюда. Но сдержать радостного оживления при упоминаниях о его поражении в любви к королеве не смогла. Ну что же, понятно, Его Высокопреосвященство популярностью здесь не пользуется. Учтем.
Беседа продолжалась дальше в роялистском ключе.
– Я не очень сведуща во всех этих вещах, – сказала аббатиса тоном, который свидетельствовал, что сведуща, да еще почище некоторых, – но, как мы ни далеки от двора и от всех мирских дел, у нас есть очень печальные примеры того, о чем Вы рассказываете. Одна из наших послушниц много выстрадала от кардинала: он мстил ей и преследовал ее.
– Одна из Ваших послушниц? – не веря ушам, переспросила я. – Ах, боже мой, бедная женщина, мне жаль ее!
– И Вы правы, – сочувственно подтвердила аббатиса. – Она достойна всяческого сожаления. Чего ей только не пришлось вынести: и тюрьму, и всякого рода угрозы, и жестокое обхождение…
Ну надо же, прямо мой двойник. И мне чего только не пришлось вынести: и тюрьму, и всякого рода угрозы, и жестокое обхождение… Одна физиономия дорогого брата что стоила!
– Впрочем, – разумно прибавила осторожная аббатиса, – поступая так, кардинал, быть может, имел свои причины. С виду она настоящий ангел, но не всегда можно судить о людях по наружности.
– Да, увы, я это знаю, – вздохнула я. – Многие говорят, что не надо верить наружности; но чему же тогда верить, если не лучшему созданию Творца! Вот и я, вероятно, всю жизнь буду ошибаться и тем не менее всегда доверяюсь тому, чья наружность внушает мне доверие и симпатию.
Думаю, матери-настоятельнице совсем незачем знать, что после того, как особа с лицом прекрасного бога повесила меня чуть ли не на осине, я верю только делам.
– Значит, Вы склонны думать, что эта молодая женщина ни в чем не повинна? – испытующе спросила аббатиса.
– Господин кардинал преследует не одни только преступления, – не моргнув глазом, охаяла я начальство. – Есть добродетели, которые он преследует строже иных злодеяний.
Благоглупость, например. Но если честно, кардинал ведь тоже не святой и обижается как всякий иной человек.
– Позвольте заметить Вам, сударыня, что мне это кажется очень странным! – воскликнула аббатиса.
– Что именно? – хлопнула я ресницами.
– То, что Вы ведете такие речи, – пояснила аббатиса.
Я просто втираюсь к Вам в доверие, милочка, только и всего. Старый агентский прием. Привычка.
– Что Вы находите удивительного в моих речах? – с пристойным негодованием спросила я.
– Вы друг кардинала, поскольку он прислал вас сюда, а между тем…
– …а между тем я говорю о нем худо, – подхватила я.
Кардинал, между нами, не обидится, он иногда пишет пасквили сам на себя, чтобы их распространяли на улицах Парижа. Худо говорят, хорошо говорят – все едино, лишь бы говорили. Так он считает.
– Во всяком случае, Вы не говорите о нем ничего хорошего, – поджав губы, уточнила мое продолжение ее слов настоятельница.
– Это потому, что я не друг его, а жертва… – томно вздохнула я.
– Однако это письмо, в котором он поручает Вас моему попечению… – изумилась аббатиса.
– …является для меня приказом, – заломив брови, пояснила я. – Приказом оставаться здесь в заключении до тех пор, пока меня не выпустит отсюда какой-нибудь из его приспешников.
– Но отчего же Вы не бежали? – самым простодушным тоном спросила аббатиса, словно на моем месте она бы тотчас пустилась в бега, даже не раздумывая ни минуточки.
Ах, я несчастная жертва, разве я могу бежать и вообще сопротивляться? Игра нравилась мне все больше и больше. Приятный монастырь.
