Второй шанс-IV (СИ) - Марченко Геннадий Борисович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
Пока сочинял — объявили посадку в аэропорту «Быково». Через двадцать минут мы уже садились в машину пензенского представительства в Москве. Было, оказывается, и такое в советские времена. Сразу поехали на улицу Куйбышева, где находилось здание Министерства культуры СССР. Георг Васильевич оторвался от созерцания проносившегося мимо пейзажа, повернул свою увенчанную каракулевой шапкой голову в мою сторону:
— Ты-то, наверное, в Москве уже чаще меня бываешь?
— А куда деваться, приходится, — пожал я плечами.
Дальше ни он, ни я развивать тему не стали. И так всё понятно: в глазах Мясникова я молодой, да ранний, с которым непонятно пока как себя держать. То ли всё так же поглядывать свысока (ты ещё пацан, а я второй секретарь обкома), то ли уже начинать воспринимать как равного. Ну или почти равного, во всяком случае по уровню влияния. Только он влияет на людей и события со своих позиций второго секретаря, а я влияю на людей посредством своей музыки, своих книг… Да и бокса, наверное, в каком-то смысле.
В здании Минкульта нас проводили в небольшое помещение, похожее на комнату отдыха. Сказали, ждать здесь, пока не вызовет к себе Демичев. К нашим услугам был электрический самовар, доверху заполненный водой, баночка растворимого кофе, рафинад, пачка индийского чая, вазочки с печеньями, сушками и конфетами. И даже туалетная комната, куда Георг Васильевич направился первым делом.
Я, не стесняясь, тут же навёл чайку (кофе я любил со сливками, а их не наблюдалось), Мясников, подумав, тоже попросил заварить ему чаю, только не очень крепкого. Я допивал уже вторую чашку, когда дверь распахнулась и приведший нас сюда моложавый чиновник попросил следовать за ним.
Идти пришлось недалеко, кабинет Демичева находился на этом же этаже. Пётр Нилович носил дымчатые очки, волосы с сединой были красиво уложены волнами, а гладко выбритое лицо поблескивало, словно покрытое кремом[2].
— Здравствуйте, Георг Васильевич! — сказал он чуть слышно, слабо улыбнувшись и вставая из-за стола. — Как добрались?
Они с Мясниковым поприветствовали друг друга, затем министр пожал руку мне. Рукопожатие с его стороны было каким-то нежным, деликатным, и я в ответ осторожно сжал его ладонь.
— Чаю уже попили? Так, сейчас время доходит половина одиннадцатого, садитесь, у нас есть ещё время пообщаться… Расскажите пока о себе, молодой человек. Я слышал, вы учитесь на железнодорожника? Планируете связать свою жизнь с железной дорогой?
— Честно сказать, не уверен. В идеале хотелось бы посвятить себя литературе. Ну и музыке, если будет время.
— Угу, вот оно как… А бокс?
— Ну а что бокс… Это ещё лет на десять, от силы пятнадцать. Да и то, если пойму, что боксёр из меня средний, то брошу раньше.
— Почему же средний, — вклинился Мясников. — А чемпионат Европы кто в прошлом году выиграл?
— Первенство Европы, — поправил я на автомате. — Так это по юниорам, и сколько было случаев, что в юношеском возрасте спортсмен считается чуть ли не восходящей звездой, а как переходит во взрослый спорт — так куда только всё девается?
— Согласен… Ну так что же, железнодорожника, значит, из вас не получится?
— Значит, не получится, — пожал я плечами. — Закончу училище — попробую поступить в Литературный институт.
— Угу, тоже дело. Кто знает, вдруг страна в вашем лице приобретёт великого писателя, и мы с Георгом Васильевичем будем гордиться знакомством с вами?
И вроде как без тени сарказма сказал, так что я, поразмыслив, решил не обижаться.
— А что вас волнует?
— В каком смысле?
— Просто хотелось бы знать, чем дышит современная молодёжь?
— Эм-м… Собственно говоря, у меня в общем такие же устремления, как и у моих сверстников.
— То есть джинсы и жвачка?
— Зачем же так утрировать, Пётр Нилович? Есть, конечно, и такие паршивые овцы в стаде, которые за джинсы и жвачку готовы чуть ли не Родиной торговать. А как же те, кто отправляется осваивать целину или строить БАМ? Это ведь тоже молодёжь, вчерашние студенты! А студотряды? Да и среди нынешних школьников немало таких, кто мечтает стать космонавтом, моряком, совершать открытия… Так что вы зря, Пётр Нилович, всех под одну гребёнку.
— А как же мнение, что молодёжь всегда восстаёт против норм, авторитетов и догм? Разве не так?
Ишь ты, провокатор.
— Это естественно! Гормоны бурлят, требуя кипучей деятельности, и то, что создавали отцы и деды, кажется устаревшим, хочется ломать и строить своё, новое. Вспомните хотя бы себя в этом возрасте!
— Хм, ну, вы сравнили, Максим… Когда я был молод, мы строили новое государство, окружённое вражескими странами. Мы воевали в Испании, давали отпор фашисткой Германии… Там я уже, конечно, был постарше, но мальчишки сбегали на фронт, а некоторые приписывали лишний год, а то и два, чтобы отправиться громить фашистов… А вот мне сказали, что ваша песня, которая победила в Америке — это какой-то там рок. Мне кажется, для нашей страны это не совсем актуально, вы со мною согласны, Георг Васильевич?
— Безусловно, Пётр Нилович.
— А моё мнение таково, — нагло встрял я, — что нашу молодежь надо воспитывать на отечественном роке, чтобы слушали не вражьи голоса, а своих исполнителей! «Самоцветы», «Пламя» и прочие «Голубые гитары» — это всё, конечно, хорошо, но молодежи требуется более современная музыка с нормальными русскими текстами. И я над этим работаю.
— С текстами на английском?
— Ну почему же сразу на английском? Это было скорее исключение из правил, вполне можно сочинять рок и на русском. На английском — это актуально для зарубежных гастролей, а внутри страны в плане того же воздействия на умы молодёжи нужен как раз русский язык.
— Весьма рассудительная речь дал столь молодого человека, не находите, Георг Васильевич?
Ну вот, теперь меня будут обсуждать при мне же. Интересно, кстати, где хранится мой граммофончик? По идее он должен находиться здесь же, в кабинете министра культуры, но может быть и в другом помещении, в каком-нибудь сейфе.
Тут в дверь деликатно постучали, показался давешний моложавый чинуша.
— Пётр Нилович, пресса собралась, все готовы.
— Идёмте, товарищи, нас ждут.
Зал не такой уж и большой, но уютный. Нашу маленькую делегацию встречают вспышки фотокамер. Телевидения нет, я даже немного разочарован. Зато газетчиков хватает, и среди них я замечаю Генри Стоуна — в его руках фотокамера «Nikon». Стоун незаметно мне подмигивает, я в ответ улыбаюсь уголками губ: ни к чему собравшимся видеть, что между нами как будто дружеские отношения. Приятельские — ещё куда ни шло, мы с ним оба прекрасно понимаем, что представляем две тихо враждующие державы, и в дёсны целоваться не собираемся.
— Дорогие друзья! — негромко начинает Демичев. — Сегодня, как вы все знаете, мы собрались здесь по весьма приятному поводу. А именно — вручение нашему юному соотечественнику Максиму Варченко премии…
Он на мгновение запинается, затем, вспомнив, продолжает с улыбкой:
— …премии «Грэмми». Советские музыканты уже добивались подобного успеха, но лишь в классической музыке, достаточно вспомнить великого пианиста Святослава Рихтера. И вот наконец у нас есть победитель в категории эстрадных исполнителей. Премия «Грэмми» присуждена уроженцу скромной, провинциальной Пензы, который сумел заявить о себе на весь мир.
И снова появился моложавый помощник Демичева, на этот раз он передал шефу позолоченный граммофончик, а тот на паузе, предоставив возможность фотографам сделать снимки, вручил премию мне. Тяжёленькая статуэтка, явно не пластик.
— Большое спасибо за награду американской Национальной академии искусства и науки звукозаписи! — начал я ответную речь. — И огромную благодарность хочу выразить своей стране, которая дала мне возможность творить, создавая не только литературные, но и музыкальные произведения. Спасибо моим родителям, которые верили в меня и всячески поддерживали. Спасибо моей девушке, моей музе…
Представляю, что творится в душе Мясникова, учитывая, что от изначального, утверждённого им текста остались только два первых предложения. Я так-то не вписывал в текст эти строки, понимая, что Георг Васильевич их вычеркнет. А сейчас не считал, что, произнося эти слова, совершаю что-то криминальное. Американские звёзды кино и эстрады, получая свои премии, благодарят всех, включая родственников, почему я не могу упомянуть в своей речи родителей и любимую девушку? Они-то мне уж всяко ближе, чем партия и комсомол.
