«Бог, король и дамы» (СИ) - Белова Юлия Рудольфовна (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Об Агнесе Релинген говорили и в германских княжествах, и в нидерландских провинциях, и во Франции, и в Англии. Две королевы — католичка и протестантка — Екатерина Медичи и Елизавета Тюдор одинаково сравнивали Агнесу с королевой Марией Стюарт и даже одинаково радовались, что имели дело с Марией, а не с Агнесой. Королева-мать благодарила Всевышнего, что в попытке добыть независимое владение для любимого сына не успела предложить вдовствующей инфанте руку герцога Анжуйского, ведь если даже безалаберная Мария смогла отправить на тот свет неугодного супруга, то представить, что учинит с Генрихом Агнеса, вздумайся юноше оказать внимание другой женщине, — было страшно. Английская королева с не меньшей радостью славила Господа за то, что ее шотландская пленница не обладает твердостью и решительностью племянницы и воспитанницы Филиппа, ибо в противном случае королеву Англии могли бы звать иначе. Впрочем, подобные раздумья не помешали их величествам поздравить принцессу Релинген со вступлением на престол и избавлением от досадных неприятностей.
Послания королев с пониманием были встречены при европейских дворах и лишь один человек не желал мириться со случившимся. Граф Палатинский обратился к императору с требованием отомстить за коварно убитого сына, но Максимилиан, немало раздраженный глупостью заговорщиков, а также тем обстоятельством, что почти принадлежащее ему княжество уплыло из рук, посоветовал графу забыть обо всем, благо у него имелись и другие сыновья, и смерть младшего никак не могла отразиться на благополучии Пфальца. К тому же императора мучил весьма неприятный вопрос, знает ли племянница о его участии в деле. Среди страшных слухов, заполонивших Релинген и германские княжества, его имя ни разу не упоминалось, и этому обстоятельству можно было дать два объяснения. Первое — заговорщики ничего не успели рассказать принцессе, второе — Агнеса Релинген решила сделать хорошую мину при плохой игре и предать его участие в заговоре забвению.
Оба объяснения равно устраивали императора, ибо избавляли от протестов вечно недовольных князей, и Максимилиан опасался лишь одного, как бы племянница не выбрала в мужья какого-нибудь кондотьера, способного удовлетворить свою воинственность и честолюбие жены за счет императорских земель. Максимилиан даже начал подумывать, не предложить ли в супруги Агнесе своего старшего сына, но по зрелым размышлениям отверг эту идею. Его императорское величество не чувствовал никакой усталости от государственных забот и не собирался удаляться в монастырь по примеру Карла Пятого. Максимилиан не сомневался, что у Агнесы хватит мстительности и изощренности отправить его в ту самую обитель, где некогда доживал свои дни испанский родич. Пока же император молил Всевышнего, чтобы Агнеса взяла пример с королевы Елизаветы и принялась отвергать всех возможных женихов, ибо Агнеса Релинген безнаследников нравилась Максимилиану много больше Агнесы Релинген снаследниками.
В то время как подданные и соседи шепотом обсуждали релингенскую расправу, немало присочиняя от себя, Агнеса, растерянная и подавленная, много молилась и еще больше плакала. Всегда в черном наглухо закрытом платье, с выбеленным и нарумяненным лицом, дабы скрыть следы слез, ее высочество тенью скользила по мрачным залам замка Хаузен среди творений Бальдунга, Босха и Грюневальда, изображавших аллегории Смерти, картины Страшного Суда и Адские видения, и сама казалась одной из аллегорий. В результате придворные и слуги боялись даже дышать в ее присутствии. Только одно обстоятельство утешало Агнесу — верный Карл оставался при ней, ибо когда наутро после казни отпрыск рода Кюнебергов явился к принцессе и сообщил, что готов взойти на эшафот, Агнеса разразилась такими рыданиями, что Лодвейк, устрашенный истерикой племянницы, предпочел подчиниться и никогда больше не говорить о каком-либо наказании телохранителя, а Карл, потрясенный отчаянием «фройлен», мысленно поклялся посвятить ей всю свою жизнь.
Через два месяца слез и молитв ее высочество занялась тем, что лучше всего успокаивает нервы женщин — иными словами, хозяйством. Возможно, княжество Релинген было не слишком велико, но во много раз превосходило самое крупное монастырское владение, поэтому через некоторое время слезы принцессы высохли, ибо времени на рыдания у нее просто не осталось. Правда, хозяйственные заботы были не таковы, чтобы вернуть на лицо маленькой принцессы улыбку — назначение управляющих в конфискованные у заговорщиков владения и проверка отчетов доверенных лиц о вновь приобретенном имуществе слишком часто напоминали ее высочеству о насильственном браке и последующих казнях. Только вечером, когда Агнеса удалялась в свою спальню, у нее появлялась возможность вдоволь наговориться с куклой, а поскольку кукла всегда молчала, ничто не нарушало установившегося взаимопонимания.
Князь-архиепископ Меца, озабоченный затянувшейся печалью племянницы, искал и не находил возможности развеселить Агнесу. Устраивать в Релингене балы, в то время как принцесса не сняла траур по отцу и двум мужьям, было неприлично. Говорить племяннице о молодых людях — преждевременно. Заказывать для девочки новые наряды — бессмысленно. Его преосвященство уже вознамерился пригласить племянницу в Мец, надеясь, что смена обстановки благотворно скажется на настроении Агнесы, когда новое событие заставило прелата отложить поездку. Начальник псовой охоты ее высочества, устрашенный введенной Агнесой экономией, но в еще большей степени обеспокоенный судьбой четвероногих подопечных, героическим усилием воли отбросил страхи перед ее высочеством и горячо призвал госпожу не бросать охоту.
— Нет-нет, — в отчаянии твердил придворный, — если вашему высочеству угодно забросить охоту и забить всех собак, я не стану этому противиться. Лучше прирезать несчастных, чем заставлять мучиться без дела. Только молю вас подумать вот о чем: если вашему высочеству будет угодно отказаться от псовой охоты, в лесах разведется так много зайцев и кабанов, что о будущем урожае можно будет забыть. А ведь есть еще и дикие лошади! Если же ваше высочество не станет охотиться, то охотиться начнут крестьяне. А крестьяне с вилами это… — бедняга беспомощно развел руками, словно был не в силах подобрать подходящее выражение.
Горячность и отчаяние придворного произвели на принцессу столь сильное впечатление, что Агнеса согласилась сохранить в княжестве охоту и даже лично принять в ней участие. Никогда прежде не охотившаяся и даже почти не ездившая верхом — в Испании невеста инфанта передвигалась в носилках или, в крайнем случае, верхом на муле — Агнеса неловко уселась в седло смирной лошадки, ощущая себя бесстрашной наездницей на горячем скакуне.
Нежный шелест листвы и ласковое благоухание ветерка потрясли принцессу. На душу Агнесы снизошел мир и она немало времени стала тратить на новую забаву, предоставляя травлю тем, кому это было предписано обязанностями, а себе оставляя любование природой.
Как ни странно, но известие, что Агнеса Релинген забавляется охотой на кабанов, окончательно уверило всех, что ее высочество — бездушное чудовище. Дамам пристало охотиться на ланей или голубей, — утверждали соседи. Подданные Агнесы предпочитали молчать, не желая становиться главными действующими лицами правосудия государыни. А его величество Карл IX Французский от души забавлялся сплетнями и даже притворно сочувствовал брату Генриху, не имевшему ни малейшего шанса понравиться Агнесе из-за своей изнеженности.
Шутки шутками, но королева-мать испугалась. С детства ненавидевший брата, Карл вполне мог устроить брак Генриха со вдовствующей инфантой, так что Екатерина Медичи предпочла отправить любимого сына на войну с протестантами.
Новость, что принц из дома Валуа может покрыть себя неувядаемой славой, взволновала и Лорренов, и Бурбонов, и католиков и гугенотов. Генрих де Гиз попросил дядю д'Омаля поручить ему полк, дабы он мог доказать французам, что наследник Франсуа де Гиза ни в чем не уступит наследнику Валуа. А Жанна д'Альбре вознамерилась забрать домой четырнадцатилетнего сына, вслух утверждая, будто наследственные должности губернатора и адмирала Гиени настоятельно требуют его присутствия в родовых владениях, а втихомолку рассчитывая, что Анри будет лучшим знаменем для протестантов, чем легкомысленный принц Конде.
