Князь Трубецкой - Золотько Александр Карлович (бесплатные серии книг .TXT) 📗
— Привет! — сказал один драгун и широко улыбнулся.
Второй кивнул, не выпуская трубки изо рта.
— С дороги! — сказал жандарм.
— Да, конечно! — Драгуны отступили в стороны. — Извини, товарищ.
Но лошадей жандармы отвязать не успели: один умер сразу, когда нож Трубецкого ударил его в спину, под левую лопатку, второй дернулся в сторону, и Доминику Агостини его пришлось ударить еще дважды, прежде чем он замер. Энцо Колонна легко вскочил на козлы и воткнул нож в печень сидевшего там жандарма.
— Трогай! — приказал князь громко, потом распахнул дверцу кареты и со словами «Не помешаю?» вскочил внутрь. Дверца захлопнулась.
Карета тронулась с места, Агостини вскочил в седло своего коня и повел за собой двух других лошадей за уздечки.
В общей суете никто сразу не обратил внимания ни на то, что карета, развернувшись, двинулась не к Верее, а в противоположную сторону, в которой еще недавно гремели выстрелы, ни на два мертвых тела, лежащих на земле в лужах крови. А когда кто-то из жандармов из свиты императора увидел наконец убитых, карета уже успела проделать почти половину пути до брошенной вестфальскими артиллеристами пушки.
Сбежавшая карета поравнялась с двумя крытыми повозками, в которых артиллеристы ехали, повозки остановились и почему-то стали поворачивать, располагаясь поперек дороги. Солдаты из повозок выпрыгнули — их было четыре человека, двое вскочили на запятки кареты, а еще двое — в седла лошадей, которых вел Агостини.
Это было похоже на предательство. А когда адъютант Мортье осознал, что это карета, в которой привезли пленников, и что самих пленников нигде не видно, ни генерала, ни его адъютанта, то сразу же отдал команду догнать и вернуть беглецов.
Десятка два кавалеристов, гусары и драгуны, бросились вдогонку.
Кто-то из них выстрелил, но прицелиться мешали повозки артиллеристов. Обогнув препятствие, французы снова выстрелили несколько раз, один из солдат, стоявших на запятках кареты, взмахнул руками и упал, но быстро вскочил и побежал вслед за каретой.
Французы быстро сокращали расстояние до беглецов, а те, кажется, не особенно и спешили, проехав мимо пушки, стоявшей на одном колесе и ящике, карета вообще остановилась.
Всадники погони обнажили сабли, полагая, что беглецы собираются защищаться. Отреагировать на то, что возле пушки вдруг появился человек, никто из французских кавалеристов не успел, зашипел запальник пушки, грянул выстрел, и картечь с дистанции в двадцать шагов ударила в плотную группу гусар и драгун.
Визг, крики ярости и вопли боли.
Лошади поднимались на дыбы и падали как подкошенные, сбрасывая своих седоков — живых, раненых и мертвых — на землю. Шестеро уцелевших кавалеристов продолжили атаку, но из-за деревьев леса выступили несколько стрелков в русских мундирах, вскинули мушкеты и мушкетоны, по команде выстрелили.
Свита Наполеона видела все происходящее. Сам император смотрел на то, как погибли его люди. Когда посланный к лесу полуэскадрон прискакал к месту боя, из живых там оставалось несколько лошадей и десяток раненых кавалеристов.
В карете был обнаружен перепуганный жандарм, который на вопрос, что именно произошло, смог пробормотать только одно: «Трубецкой», и протянул небольшой запечатанный конверт, в которых обычно отправляют амурные послания.
«Его Величеству» — значилось на конверте.
«Очень рад был лично познакомиться с Вашим Величеством, — значилось в письме. — Надеюсь, я не причинил Вам особого беспокойства, но нельзя угрожать русским генералам расстрелом. Даже если генерал — немец по происхождению. До встречи во Франции. Искренне Ваш, князь Трубецкой».
Наполеон был в ярости, он требовал отправить погоню, обыскать весь этот проклятый лес, вырубить его, сжечь! Потом немного успокоился, но, обнаружив неподалеку чудом уцелевшее поместье, приказал спалить его дотла. Они сами жгут свои города, сказал Наполеон. Почему же мы не должны…
Если бы Трубецкой узнал об этом приказе, то не очень бы сильно огорчился. Поместья, наверное, жалко, но ведь его Наполеон все равно, хоть так, хоть так, приказал бы сжечь. Этот факт был зафиксирован в истории. Можно было бы даже расценить это как проявление эластичности времени.
Так или иначе, дом сгорел, несмотря на вмешательство Трубецкого. Время старательно затягивает появившиеся прорехи? Сводит эффект от вмешательства к минимуму?
Наверное, это могло бы как-то успокоить Трубецкого. Но…
Он, трясясь в карете, сразу и не понял, что пуля пробила ее стенку. Да и бог с ней, со стенкой, пуля ударила в спину ротмистра Нарышкина. Только что ротмистр смеялся, все еще не веря чуду своего освобождения, потом вдруг замолчал, поднес руку к груди, потер ладонью и оглянулся назад… попытался оглянуться. Из уголка рта у него появилась алая струйка.
Нарышкин попытался что-то сказать, открыл рот. Попытался вздохнуть, захрипел и стал клониться набок, к дверце. Трубецкой и генерал подхватили его, но тело ротмистра безвольно обвисло. Пульс еще некоторое время был слышен, но через пять минут, когда Трубецкой и гусары Чуева перенесли Нарышкина в лес, сердце перестало биться.
— Как же так? — пробормотал Трубецкой, глядя в глаза умершего ротмистра. — Как же так?..
Все ведь получилось. Все вышло, Трубецкой смог совершить свой запланированный и такой полезный в будущем подвиг. Даже боя толком не получилось, произошло простое избиение погони, все как в учебнике. И уйти можно беспрепятственно, готовы и телеги, и запасные кони… Но тот, кто написал… должен был написать свои воспоминания о плене, о разговоре с Наполеоном… он ведь теперь не сможет ничего написать.
— Как же так, — растерянно повторил Трубецкой, повернувшись к генералу. — Как же так, Фердинанд Федорович?..
Винцингероде молча снял шляпу.
— Это война, — сказал, помолчав, генерал.
— Я знаю, что это война. — Трубецкой расстегнул доломан на груди Нарышкина, сердце не билось. — Но ведь он… он же должен был выжить… должен был…
В четырнадцать лет стал камергером, потом сам, по своей воле, ушел поручиком в армию, был ранен при Бородино… потом… через несколько недель должен был получить звание майора… не выпрошенное во дворце, а честно заслуженное в бою. Потом, еще через месяц, — подполковник. В феврале тринадцатого года — полковник, в январе четырнадцатого — генерал-майор… Воевал, и как воевал… Во главе летучего отряда прошел почти всю Европу, брал города… Двенадцать русских и иностранных орденов… Должен был получить. Не получить — заслужить. А вместо этого…
Ротмистр Чуев, ничего не говоря, закрыл глаза Нарышкину, вытер грязным платком кровь у него с подбородка. Приказал положить его на телегу и быстро, как можно быстрее уходить.
— Да, — кивнул Трубецкой. — Конечно…
— А вы — Сергей Петрович Трубецкой? — спросил генерал Винцингероде.
— Да.
— Мне о вас рассказывал Александр Христофорович, — сказал генерал. — И я читал вашу записку. О тактике малых команд, если не ошибаюсь. То, как вы меня освободили, — это и есть…
— Да, тактика малых команд, — кивнул Трубецкой. — В жизни она выглядит так.
— Я должен вас поблагодарить…
— Будем считать, что уже поблагодарили. Пустое!
— Но меня собирались расстрелять…
— А ротмистра пригласили на обед к Наполеону, — сказал Трубецкой. — И что из всего этого вышло?
— У меня складывается такое впечатление, что мое спасение вас не слишком радует?
— Меня огорчает… меня бесит смерть Нарышкина. Все… Все получилось, как было задумано. Мы ведь прекрасно ушли, четко, с фейерверком, а тут… пуля, выпущенная наугад…
И время, вся история, которая сейчас рушится и складывается, будто карточный домик.
Этого Трубецкой, естественно, вслух не произнес.
Он всего лишь собирался проверить, как время… как вселенная отреагирует на попытку немного изменить положение вещей. Генерал Винцингероде, попавший в плен в почти уже оставленной французами Москве, все равно был бы спасен из плена отрядом Чернышева, лично урядником Дудкиным, через месяц. И его верный адъютант тоже был бы спасен, неоднократно потом ранен, но дожил бы до шестидесяти одного года… А так… даже жениться не успел. Должен был жениться только в двадцать четвертом… Дети… Его дети… Стоп, у него была только одна дочь — вычеркнули из списка живших. Внуки… Трубецкой не помнил, сколько именно внуков было у Льва Александровича Нарышкина, но помнил, что много… много… и теперь их не будет. Никогда не будет…
