«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Романов Герман Иванович (смотреть онлайн бесплатно книга TXT) 📗
Это его сразу успокоило, и он продолжил свое «сидение». Сделав нужное дело, Петр воспользовался заранее положенной мягкой тряпочкой, закрыл крышку «сиденья» и снова юркнул под одеяло. И сразу же начались хлопоты — в комнату зашел Гудович, коротко поклонился. Петр жестом указал на кресло и папиросы.
Генерал чиниться не стал, тут же закурил и уселся в кресло. Эта мягкая хитрость сбила его с толку, и прошло полминуты, пока Гудович собрался с мыслями. Выглядел генерал неважно — даже в вечерних сумерках было видно, как покраснели у генерал-адъютанта глаза.
— Тебе надо поспать, мой дорогой друг, — Петр перехватил инициативу и начал первым, — не меньше пяти часов. Это приказ.
— После доклада вашему величеству, — отрезал генерал и пошел сразу на попятную, — я прилягу, а меня сменит в штабе барон Рейстер.
Петр завернулся в одеяло, как римский патриций, подошел к столу, закурил, затем прижал рукой плечо попытавшегося встать Гудовича и усадил того обратно в кресло. Уселся на кровать и изрек:
— Докладывай.
— Ваше величество, отряд генерала Панина и князя Трубецкого встал на бивак у мызы, как вы и рассчитывали. Ваша задумка с переодетыми в конногвардейскую форму голштинцами и «сбежавшим из плена» преображением полностью удалась. Раньше утра они теперь не выступят. Место для боя выбрано — в версте от мызы мост, по сторонам рощи, а там можно укрыть всю нашу пехоту генерала Ливена и голштинскую артиллерию. Хотя скажу честно — не понимаю я, как удастся нам эту самую артиллерийскую засаду организовать, да еще с «огневым мешком».
Генерал Гудович затушил окурок, ему были не совсем понятны предложенные императором термины, хотя их суть он уловил вполне правильно. Но, так и не дождавшись ответа императора, генерал тяжело вздохнул и продолжил доклад:
— Час назад подошли сербские гусары, их два полных эскадрона, более пятисот сабель. Полковник Милорадович необходимые приказы от меня получил. Часть излишка гусар, около пятидесяти человек, отправил к голштинцам, что потери серьезные понесли, на доукомплектование. От генерала Измайлова четверть часа назад нарочный прискакал. Воронежский полк и один батальон кроншлотцев при четырех орудиях позиции заняли южнее Дьяконова, в четырех верстах от нас. Генерал спешно формирует свой полк — более трехсот невских кирасир из Петербурга пришло, но только лишь полусотня в обмундировании, остальные в чем попало одетые, иначе из казарм и квартир уйти бы им не удалось. Я приказал отдать все снаряжение, оружие и лошадей от разгромленных утром и вечером эскадронов конногвардейцев и сербских гусар, — генерал снова устало вздохнул, поднял воспаленные кроличьи глаза на Петра. — Из Ямбурга, Копорья и Гатчины подошли еще войска, полный батальон Ингерманландского полка, пехоты от разных полков пять рот, по роте конных гренадер и кирасир, шесть рот драгун из различных полков. Я передал ингерманландцев и кирасир на усиление отряда Измайлова. Из драгун и конных гренадер приказал сформировать сводный полк в три полных эскадрона. Они отведены на наш левый фланг. Пехотные роты распределил по двум батальонам моего отряда. У меня все, государь.
— Вот и хорошо, генерал. Иди спать, да выспись хорошенько, а то глаза красными стали, как у кролика.
— У меня к вам просьба, ваше величество, — Гудович встал с кресла, — никто не сомневается в вашей отчаянной храбрости, государь, но иной раз, простите меня, солдаты говорят, и я сам видел, что вы ведете себя в бою с безумной отвагой, как ваш дед… король свейский Карл. Прошу вас быть осторожным в завтрашнем бою. Случайная рана, такая, как та, которую вы получили сегодня вечером от конногвардейцев, может обойтись войскам и вашему делу дорого. Еще раз простите.
Гудович поклонился и вышел, а Петр впал в прострацию. Вот и пирожки с котятами. Похоже, он стал легендой, и из труса, почти не говорящего на русском языке, превратился в свирепого викинга с окровавленной лопатой, изрыгающего такие словеса, что казачки вчера рты открывали на всю ширину и с восторгом внимали. И ведь не только внимали, но и запоминали. И еще круги во все стороны пошли — небось вскоре заорут: «Царь-то у нас ненастоящий!»
Хотя нет, не будут орать — пословица про яблоню и яблочко на такие случаи и написана. А у него два крутейших деда — Петр Великий и Карл Шведский, тот аж 8 лет русское воинство гонял и прочих поляков, немцев, датчан, пока ему под Полтавой хлебало не набили.
Потому на героических дедов ссылаться и будут, видя перерождение. И вкусы новые — насколько Петр помнил, Карл из солдатской кухни всю жизнь питался, а баб сторонился. Хм, из солдатского котла есть, пожалуй, можно, и даже нужно, но вот от баб…
Но король не дурак — водка и бабы до цугундера довести могут. Так что если он от одного элемента откажется, то риск сразу резко уменьшится. Однако пожрать бы никак не помешало — утром и ел в последний раз.
Петр сглотнул слюну и тут почувствовал, с каким бурчанием протестует желудок. На поставце лежало знакомое «гусиное яйцо» и громко тикало.
Он открыл крышку и свистнул — половина одиннадцатого, что-то у него входит в привычку начинать новый день задолго до полуночи. Петр скрипнул зубами — даже попить ничего не было. Он подошел к двери и чуть стукнул кулаком, через секунду дверь отворилась, и в комнату вошел адъютант.
— Послушай, мой друг. Я тебе русский император или хрен собачий? Ты же мой адъютант, запомни, — и Петр крепко ткнул пальцем офицера в грудь. Надеясь, что тот не обидится на выволочку — свой брат русак. — Или хочешь в имение обратно уехать, на подворье гусаков михирем гонять? Извини за выволочку, но другого ты не заслуживаешь. Толчок в комнате стоит, пить нечего. Голышом мерзну, и наготу прикрыть нечем, хоть бы халат какой дали. Жрать не дают, да от такой жизни и на бабу не залезешь. Да, кстати, о бабах. Нормальные адъютанты, что императора своего любят, холят и лелеют, обо всем должны позаботиться. Вот тогда-то я для вас всех отцом родным стану и царскими милостями, кхе, не обижу. Закон такой есть по жизни: ты мне, я тебе. Это не то, не слушай. Ага! Вспомнил! За Богом молитва, а за царем служба — никогда не пропадут. Ступай же, и подумай хорошенько о грехах своих тяжких да о неотложных нуждах государевых…
Петр отвернулся, но краем глаза скосил — адъютант загрузился нехило, в прострации отвесил глубокий поклон, тихо промолвил что-то типа «простите, государь» и быстро выскочил из комнаты, не затворив за собой дверь. Послышался его злой шепот: «У, злыдни прыщавые, подвели под монастырь!» И тут же раздался звук хлесткого, наотмашь, удара.
Затем экзекуция кого-то продолжилась. Внизу, видать на первом этаже, забегали люди, хлопнула дверь, и чей-то девичий голос: «Иван Тимофеевич, плохо, батюшка царь гневается, что его худо приветили».
И началось — жизнь закипела и забурлила, забила ключом, да кому-то по голове, да с размаху. Вот так в России всегда все через задницу делают — в Петре неожиданно проснулась бешеная ярость, и он что было сил вмазал ребром ладони прямо по полке.
Боли не было, ладонь не отшиб, зато полированная доска мощным ударом была надвое расколота. Он удивился — его новое тело как-то быстро приобрело старые навыки. Выходит, не зря он тренируется…
Петр обернулся — адъютант стоял столбиком, держа в руках халат, разинув рот, и взглядом кролика смотрел на расколотую полку, примеряя на себе, каково ему будет, если такую плюху получит.
На лице адъютанта было написано — не ждет для себя ничего хорошего. Стоявший за его спиной пузатый седой мужик с бородой и в приличной одежде, судя по внешнему виду — хозяин или управляющий, мгновенно, по вековой русской привычке, рухнул на колени и громко взвыл…
— Пруссаки и голштинцы валом валят. Их тридцать тысяч к Петербургу подошло!
Измайловец на храпящем, почти запаленном коне крутился у родных полковых казарм, разрывая диким отчаянным криком рот. И привлек к себе внимание, и началось сразу…
