Меч на ладонях - Муравьев Андрей (список книг .TXT) 📗

Жрец шесть раз обошел небольшую статую, стоявшую поодаль от основной. В конце шестого круга он сыпанул чем-то из руки на жертвенный молитвенник. В зале запахло кипарисом. Улугбек поежился.

Ведущий церемонно затянул что-то высоким голосом, перешел на баритон и плеснул на жертвенник из плошки в правой руке. Раздалось шипение, и запах кипариса сменился ароматом хмеля и чего-то еще.

«Да это же конопля!» Ученый начинал паниковать.

Дым конопли способен побудить человека к самым разным поступкам: от смеха до хватания за нож. Надо было что-то делать: бежать, вмешаться, попытаться… спеть что-нибудь веселое или станцевать.

Улугбек с ужасом понял, что конопля подействовала и на него. Последним усилием слабеющего разума он заставил себя закутаться в портьеру, прикрывавшую вход в зал, где происходило таинство. Для того чтобы наблюдать, он все-таки оставил себе маленькую щелочку. Хотелось смеяться, но ученый старательно давил в себе порывы встать и захохотать или как-нибудь иначе обозначить свое присутствие.

Жрец трижды поднял руки.

– Сегодня днем лучи его победили темень, Шамаш [96] идет к нам, возрадуемся и победим хаос внутри нас, как пантера победила змея [97].

Он поднял с пола таз и под звуки молитвы наполнил его водой из кувшина с высоким горлышком. После чего трижды поднял руки, сопровождая это гортанными возгласами. Остальные повторяли за ним. Во время песнопений жрец слегка покачивал головой, смешно поводя своим кадыком, будто пробуя поправить несуществующее жабо. Этим жестом он кого-то очень напомнил Улугбеку. Закончив молитву, жрец трижды воздел руки к потолку и громко спросил что-то у сидевшей спереди укутанной в плащ баронессы.

После чего Эмили Эиглер встала, трижды поклонилась каждому из алтарей и, войдя в таз с водой, сбросила одежды, оставшись полностью обнаженной. Белоснежная кожа ее казалась вылепленной из снега, рыжие волосы струились по плечам и спине, создавая в воспаленном мозгу Улугбека Карловича видения сплетающихся змей, груди призывно торчали в разные стороны, а бедра слегка колыхались в ритме молитвы. Она была воплощением женского призыва и сексуальности. Только глаза ее при этом странно блестели.

Следом за ней поднялся закутанный в плащ мужчина, в котором археолог узнал Генриха. Тот кивнул остальным молящимся и встал перед Эмили на колени.

– Богиня моя, тебе поклоняюсь, – нараспев произнес император слегка срывающимся голосом. – Не я, но боги идут к тебе.

После чего смоченной в воде тряпкой медленно и старательно вымыл ноги, бедра, а потом и промежность, живот и груди стоявшей неподвижно в воде женщины. Жрец плеснул еще что-то на жертвенник и прошел к застеленному ложу сбоку от главного алтаря.

Стоявшая в воде баронесса трижды воздела руки и произнесла:

– Тебе, о царь мой, посвящаю.

Затем она сошла на заранее подстеленную циновку, а в таз ступил император.

Эмили медленно разоблачила его от плаща, пояса, верхней одежды и штанов. Сапоги германский владыка снял сам перед тем, как вступить в воду. Так же медленно и церемонно теперь уже баронесса омыла Генриха, по мере очищения тела натирая его и себя каким-то терпким маслом с ароматом ели или сибирского кедра. Закончив, женщина поклонилась блестящему от притираний мужчине и отошла к ложу, возле которого стоял недвижимой статуей ведущий церемонию священник сектантов.

После того как император вслед за баронессой возлег на ложе, жрец поднял руки и провозгласил:

– Возрадуемся же, братья, ибо близок час рассвета.

Под мерный гул молитвы, обкуриваемая легким дымом от чадящих молитвенников, пара с громкими стонами совокуплялась на тесном ложе. По мере учащения фрикционных движений убыстрялся темп молитвы, чтобы в конце взорваться финальным: «Шаммм!» Вместе с этим возгласом Генрих выгнулся дугой, а стонавшая под ним баронесса вскрикнула и обмякла.

Улугбеку стало дурно. То ли дым конопли, то ли вонь приторных масел, чадивших в жертвенниках, а может, нереальность всего происходящего, накладываясь на похмелье и не прошедшую изжогу, вызвали спазмы в желудке.

Чтобы не выдать своего убежища, он, пятясь, вылез из-под портьеры, за которой пробыл весь обряд, и ползком двинулся к выходу из каморки, подальше от приоткрытой двери в зал, где введенные в наркотический транс молящиеся славили первые лучи восходящего солнца.

В коридоре Улугбек уже побежал.

С рассветом он не без труда нашел спуск во двор, где здорово напугал редких проснувшихся слуг, окатываясь из ведра у бочки с дождевой водой. Поутру в конце марта на поверхности воды часто образовывалась ледяная пленка, но подогревать воду не хотелось. Археолог лил на себя ведро за ведром, благодаря природу за возможность принять такой необходимый, такой освежающий, бодрящий и приводящий в себя душ.

До утренней молитвы, которую императорская свита посещала в полном составе, ему надо было многое осмыслить и пересмотреть в свете открывшихся фактов. В одном он был уверен: верховный жрец, проводивший обряд, был ему знаком. Его манера говорить, слегка склонив голову, акцент – все это Сомохов уже видел, и видел недавно.

Придворному сказителю надо было быстро и продуктивно думать.

Глава 5

Торвал очнулся, рывком попробовал сесть, но не смог. Руки его не были связаны, ноги свободны, он чувствовал это, но встать не мог. У него не было сил.

Глаза открылись с трудом. Против воли вырвался тихий стон от резанувшего яркого света.

Над лежащим воином склонилась прекрасная валькирия.

Неземной красоты лицо было прикрыто белой боевой шапочкой, одежда отливала сияющей белизной.

– Вальгалла, – прошептал викинг, выдавливая каждый звук из хрипящих легких.

Он был в Палатах Героев. Вокруг лежали такие же великие воины, как и он, ждали, когда их позовут к пиршественному столу, чтобы скоротать время в ожидании Рагнарека [98]. Воины были замотаны в кровавые повязки, некоторые из героев лишились конечностей, но это были они, воины Хозяина ратей… Все это норвежец смог увидеть, только скосив глаза набок. Двигать головой он не мог, так же как и остальным телом. Единственное, что его еще слушалось, – это его глаза.

Торвал улыбнулся. Он не мог двигаться, но он и не чувствовал боли, той боли, которая была последней, что он запомнил в той, земной жизни. После того как маг всадил в него свою колдовскую вонючую ступку.

Наклонившееся над ним лицо валькирии нахмурилось. Прекрасный лоб избороздила морщина. Валькирия что-то крикнула в сторону, и Торвал с удивлением отметил, что она говорит не на скандинавском наречии, а на измененном эстском диалекте.

На призыв прекрасной воительницы подошел одетый в такой же белоснежный халат белобородый мужчина. Он глянул в глаза Торвалу, покачал головой и начал что-то делать с рукой викинга.

«Я готов. Ведите меня к Одину», – пробовал шепнуть Торвал, но изо рта не вырвалось даже того хрипа, которым он приветствовал Палаты Героев.

Что-то теплое разлилось от локтя вверх по телу, заставляя сомкнуться глаза в приятной истоме. Во сне к Торвалу явился Отец воинов и славил его мужество. Было очень приятно.

Когда норвежец очнулся в очередной раз, к нему подошел некий толстоватый старичок в черной рясе, что-то просипел над ним и приложил к губам лучника книжку. Книги Торвал видел. В монастыре на Зеленом острове, где один раз отсиживался от врагов, в доме у ярлов. Читать викинг не умел, да и не смог бы прочитать такие мелкие незнакомые, хотя и позолоченные, закорючки.

Старичок подождал и отошел. Видимо, он спешил. Вскоре над Торвалом склонилось лицо валькирии. Норвежец улыбнулся, ощущая, как растягиваются непослушные губы, и попробовал произнести приветствие. Получилось плохо.