Неизданные записки Великого князя (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич (серии книг читать бесплатно txt) 📗
И вот, получив сегодня письмо от отца, Сева почувствовал, что планы его рушатся. Отец писал, что в Питере беспорядки, завод стоит: заказов нет и рабочие бастуют, но зарплату требуют платить и Совет рабочих депутатов, естественно, на их стороне. Бастуют крупные заводы, в том числе Путиловский, в ценные бумаги которого Сева посоветовал вложить семейные активы, поскольку на войне эти акции быстро росли в цене. Теперь путиловские активы стремительно падают, приближаясь по стоимости акций к цене бумаги, на которых они напечатаны. Не лучше дело обстоит и с другой частью семейных активов — акциями Бакинских нефтяных полей, тоже сулившими баснословные военные прибыли. Закавказье практически отложилось от империи и если кто и будет хозяйничать в Баку, то только англичане. Остаются только золотые десятки, которые отец заботливо накопил еще до войны, монетка к монетке, пока обмен бумажных ассигнаций на золото не прекратили. Вот с этим-то "золотым запасом" отец и советует бежать через Финляндию в Швецию, пока это еще возможно. Для этого он и просит Севу все бросить и возвращаться домой. Да как бросить-то? Взять и уехать просто так нельзя — арестуют, как не выполнившего приказ и хорошо, если не расстреляют. Вот если бы анархисты забрали княжескую семейку с вдовствующей императрицей впридачу, тогда и можно было бы вернуться в Питер. Хорошо, вернулся, а дальше что? Бегство в Финляндию с узелком папиного золота? Надолго ли его хватит, серьезное дело не поднять, для этого капитал нужен. Проедим империалы, а дальше что, наниматься в лавку приказчиком? Опять-таки, языков не знаю, а для жизни за границей это необходимая вещь.
А если прихватить драгоценности Романовых? Видел он эту шкатулку, знает, где она лежит в комнате императрицы. А что, это вариант, тут надо все обдумать. С деньгами можно и новые документы сделать, да хоть нейтральный паспорт. Размышления Севы прервал звук клаксона, а через некоторое время он увидел бегущего к нему матроса.
— Комиссар, выходь! Там новый комиссар приехамши…
— Какой комиссар?
— Какой-какой, да от новой власти, вот какой!
Ай-Тодор — Дюльбер. Ноябрь-декабрь 1917. Появление Задорожного.
Поспешив на площадку перед домом, Сева увидел грузовик, перед которым стоял огромный верзила в матросской форме со скуластым лицом и взглядом исподлобья.
— Экая горилла, такой прихлопнет человека как муху и не задумается — подумал Всеволод Каминьский.
— Кто таков? — грубым голосом сказала "горилла".
— Комиссар Временного Правительства Каменский.
— Бывший комиссар бывшего, а ныне низложенного правительства — ответил верзила. Я вас и вашу банду не задерживаю, вели собрать Романовых вместе, а потом можешь убираться ко всем чертям. Хотя, нет, ты сейчас пойдешь со мной, я спрошу Романовых, нет ли за тобой каких долгов.
При этом коротком диалоге вновь прибывшая конвойная команда построилась, выкатив вперед два пулемета Максим и взяв ручной Льюис наизготовку. Новые конвойные были чисто выбриты, молчаливы и подтянуты, частью в матросской, а частью в солдатской форме, но чистой и не мятой. Они представляли настолько резкий контраст с Севиной матросней, что те стушевались и как-то жались друг к другу. Сева робко поинтересовался, есть ли у верзилы мандат и кем он подписан. Тот сунул ему прямо в лицо какую-то бумагу и сказал:
— Если мало, то вот представитель центрального Совета из Петрограда, он подтвердит мои полномочия.
Так они и проследовали в дом, следом два пулеметных расчета вкатили на террасу Максимы и расположили их по углам так, чтобы двор, где кучкой на ветру стоял конвой "временных" перекрестно простреливался. Новое начальство разрешило старой команде взять личные вещи, не более вещмешка на человека и две винтовки для защиты в пути на всю команду, остальное оружие и старый, разбитый и нечищеный несколько месяцев Гочкис оставить в имении. Сева, петроградское начальство и верзила прошли в гостиную, где собралась великокняжеская семья, исключая детей.
— Меня зовут Филипп Львович Задорожный, я комиссар Севастопольского Совета, которому центральное народное Правительство в Петрограде дало особые полномочия по вашей охране. В руках у него оказался список охраняемых и он сверился с ним, довольно грубо и бесцеремонно, обращаясь к Романовым на "ты" и по имени, исключая разве что Марию Федоровну.
— А что будет с нашей старой охраной?
— Временное правительство низложено и лица, ему служившие, более никакой властью не обладают, являясь обычными гражданами республики, не наделенными никакими полномочиями. Я не буду задерживать этого господина — кивнул он на Севу. Единственное, что я хочу спросить, нет ли к нему претензий, не отбирал ли он ценностей и денег.
За всех ответила Мария Федоровна:
— Лично он и его матросы ничего не отбирали, но приезжавшие матросы из Севастопольского Совета отняли у меня мою семейную Библию, которая дорога мне как память. Я готова выкупить ее за любые деньги, которые у меня есть, только верните мне книгу.
— Хорошо, я постараюсь разобрать с этим. Все могут разойтись по своим комнатам. Приказы охраны выполнять беспрекословно. Остальное вам сообщат дополнительно.
Теперь мы опять будем смотреть на происходящее глазами Великого князя Александра, а бывший комиссар бывшего временного правительства Сева временно исчезнет из нашего повествования.
Александр Михайлович сидел в своем кабинете: "похоже, попали мы из огня, да в полымя, этот комиссар вообще никаких церемоний разводить не будет, не будет говорить с нами на ломаном французском, похоже, что он и по-русски с трудом объясняется, а основными аргументами у него являются маузер в деревянной кобуре на боку, да пудовые кулачищи. Тут дверь без стука отворилась и на пороге появилась двухметровая фигура нынешнего комиссара. Князь пригласил его присесть, что горилла и сделала.
— Александр Михайлович, вы меня не узнаете? Я служил у вас в Севастопольском авиаотряде.
— Нет, у меня в этом отряде было две тысячи человек, как тут всех упомнить… Вы летчик, офицер?
— Нет, мое прошлое звание — кондуктOр [6], я двигателист и был механиком в отряде. Но очень хотел научиться летать. Вы извините меня за показную грубость, я не мог по-другому в присутствии питерского начальства. А в Севастопольском отряде вас помнят как хорошего начальника и офицера, летчики о вас хорошо отзывались, и от матросов ничего плохого о вас я не слышал.
— Спасибо на добром слове. Как вас угораздило оказаться в комиссарах? Вы большевик?
— Вообще-то я — левый эсер, мы в союзе с большевиками, но расходимся с ними по некоторым вопросам. Я еще до войны был в партии, но фамилия у меня была другая. Закончил реальное училище, хотел стать техником в паровозном депо, потом выучиться на машиниста паровоза. Тут революция, попал на каторгу — по заданию партячейки испортил паровоз, который должен был везти воинский эшелон в Одессу, ловить потемкинцев, бежал, товарищи сделали другие документы, на Задорожного. Война, призвали на флот, как грамотный специалист, вырос до унтер-офицера по машинно-механической части, а как стали набирать механиков к вам в отряд, сам и напросился. Я ведь как только аэроплан увидел, стал мечтать о небе, паровые машины уже стали казаться допотопными монстрами. Уже в отряде стал кондуктором по авиации, пока Керенский это звание влетом 1917 не отменил.
— Да вы, я погляжу, мечтатель. И что же с нами будет, господин комиссар-мечтатель?
— Зря вы так, Александр Михайлович, видимо, все же обиделись на грубость. Поверьте, я не хочу вам зла. У меня приказ — защищать вас во что бы то ни стало, даже ценой жизни моей и моих людей.
— Приказ от кого? Ленина, Троцкого?
— Моего руководства, хотя мандат мой подписан Лениным и он подлинный.
— Да, везет мне на реалистов, предыдущий комиссар тоже был выпускник реального, но по коммерческой части. А вы, значит, специалист по авиационным моторам и кондуктор.
