Государь поневоле (СИ) - Осин Александр Васильевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Так размышляя, не заметил, как очутился в постели. Ребенок немного последил за моими мыслями, но вскоре устал и заснул. Я же лежал и по новой обдумывал с чего начать. Строил разные планы и тут же сам рушил их. Картины воображаемого рывка страны рассыпались при попытках конкретизации и оцифровывания. Не хватало знаний местных реалий и, самое главное — статистики. Обыкновенной статистики, так часто ругаемой в покинутом мною мире и так повсеместно используемой. Я совершенно не представлял, сколько и чего производится в Московском государстве. Какие цены, какая оплата труда. Ориентиры, дошедшие как свидетельства, и показывающие то, или иное соотношение стоимостей товаров, на взгляд изнутри этого времени оказались совсем недостаточными. Так загружаясь, я все сильнее понимал, что делать сейчас что-то глобальное невозможно. Велик риск ошибки. Даже хорошо, что острое желание ослабить царю окружавшие его дворцовые условности, которое вело меня при отказе от власти и бегстве в Преображенское, возникло вперёд остальных. Пожалуй, лучшим выходом действительно пока будет концентрация на образовании. На образовании царя и его ближних. На своём образовании по обществу и экономике страны. Надо наперво понять, как Русь управляется, чем живёт и что хотят основные политические силы от будущего.
Так и заснул в полном загрузе…
Глава 7
Со следующего полудня и до конца недели я изнывал на официальных мероприятиях в Кремле. Сначала были именины младшего царя, которые совпадали с днём Петра и Павла. Затем последовал день официального приема новых послов от Крымского хана, приехавших выбивать поминки. А в субботу и воскресенье в Москве задержал нас новый торг с Софьей и разграничение полномочий.
Именины Петра праздновали шире, чем собственно день рождения. Была большая служба в Успенском соборе и крёстный ход. Простым обедом не ограничились. Было поздравление от думских бояр, от выборных от дворян и посадских. Отдельно столовались за казённый счет московские дворяне и стрельцы. В Грановитой палате состоялась церемония угощения самых знатных московских бояр из рук царя. Там все было донельзя официально и регламентировано. Приглашенные подходили строго по рангам своей родовитости и близости к престолу. Рядом с троном стоял думный дьяк Фролов, и каждый раз громко объявлял заслуги угощаемого. Мне совали в руки чарку, и я подносил её кланяющемуся мне "холопу" (как они себя называли). Чинов, которым надо было дать угощение и сказать милостивые слова оказалось настолько много, что "челобитная церемония" в конце мая показалось легкой разминкой перед затянувшимся кроссом. Царей, а Иван так же присутствовал на "угощениях", даже пару раз выводили на процедуру "охлаждения".
Последующий за этим пир походил на тот, что был после коронации. Так же пышно, так же скучно и пыльно. К тому же ни Майора, ни Учителя на всём праздновании не было. Кругом были сплошь малознакомые мне лица сторонников Софьи. При этом я отметил, что некоторые, как и мой кравчий, постригли, а то и побрили бороды. Иногда среди свиты матушки мелькал Абрам Лопухин, да среди больших и ближних вместе с братьями толкался Капитан.
К концу именин я шел в отведенную царю в бывших покоях брата Ивана опочивальню, не чуя под собой ног, и малодушно кляня себя за то, что утро начал с часовой тренировки с Капитаном. Тот царя щадить не стал и выдал довольно сильную нагрузку. Казалось, что именно сил, потраченных на первое занятие, и не хватило до конца вынести праздничные церемонии. Возможно, мой поспешный уход с пира и вызвал пересуды, но мне это было абсолютно безразлично. Тем более, что Пётр ещё в процессе "угощений" отошел от управления и мне пришлось сдать самый трудный свой экзамен по дворцовому этикету.
Перед самым сном, уже после вечерней молитвы и моего разоблачения из парадных одежд, в спальню заглянул Фёдор Апраксин. Он довольно бесцеремонно вытолкал в сени и спальников, и Тихона с местным служкой. Затем начал пытать меня про вчерашний разговор с Голицыным. Вылилось это еще в часовую беседу об Инженере и открывающихся новых возможностях. Капитан, естественно, горел желанием сейчас же начать подготовку к постройке флота. Он пытался объяснить царю важность морских сил. Рисовал картины морских сражений и славы Петра как основателя нового дела. Я не стал его разочаровывать тем, что Пётр в то время уже спал, и все старания поразить воображение ребенка пропали втуне. Меня же эти картины не впечатлили — не морской я человек, хоть и увлекался когда-то моделями парусных судов. Уж лучше бы ему было описывать перспективы бороздящих просторы Атлантики стальных винджамперов, доставляющих нам и чилийскую селитру, и индийский хлопок, и даже китайский чай.
В конце концов, Федор Матвеевич заметил усталость собеседника и, откланявшись, ушёл располагаться на ночлег здесь же во дворце. Раздевшись с помощью вернувшихся слуг, я устроился на бывшей постели брата Ивана. Тот переехал в царские палаты, а нас поселили на его бывшей половине. В сравнении со сгоревшим дворцом царицы эти покои были темны, душны и по особенному отвратительно затхлы. Вероятно, именно детство в таких условиях и гробило здоровье царевичей-Милославских. Петру невероятно повезло, что влюблённый в его мать государь, подарил ей особый терем, больше похожий на загородные резиденции царя. "А мне ещё казалось, что там душно! Это я ещё в Большом дворце не жил, оказывается!". Однако усталость взяла своё, и я утонул в тяжёлом забытьи.
Следующее утро опять началось с тренировки. Под это дело сократили и молитву, и обливание. Занимались босиком и по форме одежды номер два, нимало не заботясь об эффекте, произведенном на кремлёвских обитателей. Дождались беседы с царским духовником — протопопом Благовещенского собора Никитой Алексеевым-вторым и подошедшим получасом позже патриархом. Перед встречей с крымчаками в палаты к младшему царю зашла целая делегация церковников и бояр во главе с государыней Наталией Кирилловной.
Одарив благословением государя, протопоп устроился на ближней к царскому креслу лавке. Царица расположилась немного в стороне на специально принесенном в палату кресле. Остальные расселись по скамьям вдоль стен. Я перед усевшимся старцем стоять не стал, а резко развернувшись, забрался на высокий "малый трон". Действие это вызвало сильное удивление у присутствовавших бояр, видно, ожидавших большей почтительности от царствующего отрока. Некоторое время никто не решался начать беседу. Намеренно сдерживая любопытство Петра, я тоже тянул паузу.
Наконец святой отец не выдержал молчания.
— Великий государь, со скорбью и смирением обращаюсь к тебе, именем крестного отца твоего почившего государя Федора Алексеевича, святой церковью молю оставить непотребные потехи твои. Негоже царю и великому государю нагому прыгать ако зверь лесной по терему, да близких своих принуждать к сему. Понеже в благочестии и смирении искал силу царства батюшка твой пресветлой памяти великий государь Алексей Михайлович. С прискорбием прознал я також о привечании тобой, Великим государем, иноземцев. Ввёл ты в милость немца Яшку сына Брюсова, да другого немца Грымана. Сказывали, что трапезничаешь с ними и кафтаном своим одарил. Недостойно православного государя сие…
Ну и так далее, ещё на полчаса велеречиво и с цитатами из святого писания, да примерами жизни батюшки и брата. Я ожидал, что ребенок смутится перед выговором иерарха, но Пётр, напротив, с продолжением монолога отца Никиты разжигал в себе гнев. Грех был этим не воспользоваться, особенно, если самому лезть в беседу не хотелось. Легко набрав аргументов и транслировав их носителю, я с удовольствием наблюдал, как ребенок "строит" церковников. Занятия свои объяснил желанием избавиться от болезненных тягот своих, о плохом духе в палатах. Протопоп слегка взбледнул, когда Петр иезуитски спросил его, не умышляет ли он на здоровье государево? Не от того ли был слаб и царь Федор, болезнен брат Иван, что сидели без свежего духа в сем дворце?
