Все способные держать оружие… - Лазарчук Андрей Геннадьевич (серия книг TXT) 📗
– Да, – сказал я. – Так все и есть. За человечество.
– За человечество… – она уткнулась лицом в ладони. – Мы уже привыкли. Уже зачерствели. Знаешь, как было вначале? Стрелялись, сходили с ума…
– То, что происходило… наверху. Какой это имело смысл?
– Так ты думаешь, это мы учинили? О Боже, нет! Наоборот. Нужно было не допустить, чтобы началась новая война… – она как-то непонятно смутилась. – А все, что было там, – она показала на потолок, – это заговор именно с целью развязать войну. Существует такой Шелеховский клуб… сибирские и американские генералы и промышленники. У кого-то есть интересы в Китае, кто-то просто японофоб… Два года назад они решили начать совместную войну против Японии и выиграть ее. И начать так, чтобы правительства поставить перед фактом… а если удастся, то и свергнуть. У них почти все получилось. Частью нашли, частью создали наново боевую организацию национал-шовинистов, написали им сценарий, предоставили нужные пароли, ключи и шифры… как могли, облегчили путь…
– И чем это вас не устраивало? Я, например, тоже японофоб. За все, что они делали и делают с китайцами..
– Тем, что победители получают все. Они теперь очень сильны. Рейх им уже почти не соперник. И через пятнадцать лет начинается война за объединение России.
Приводящая, вопреки ожиданиям, к страшнейшим разрушениям. Как реакция на это – чрезмерное сокращение армий и флотов и отказ от ядерного и химического оружия…
– А-а…
– Мы не филантропы. Я не скрывала. Нам нужно, чтобы к двенадцатому году… – Ну да.
– Пойми – мы только изредка переводим стрелки. А машинисты, проводники, пассажиры…
– Я ничего не говорю… Что там было, наверху? Последнее, что знаешь?
Она задумалась. Видимо, трудно было вспоминать настолько незначащее: какие-то перемещения и игрушечные смерти лабораторных человечков.
– Егеря вклинились между жилым городком и капонирами. Там слева ложбинка, они зацепились и окопались. Думаю, готовились к штурму. Кажется, к ним подошло подкрепление. По крайней мере, заметили несколько десантных самоходок. Днем их не было.
– Понятно.
Что ж, Семенов молодец: не стал класть людей, не стал жертвовать заложниками.
Тихой сапой… И, наверное, подошли кадровики.
Интересно, успел ли капитан закрыть ворота? Если нигде не задержался – мог успеть. Тогда вообще все хорошо.
На термометре было 142. Почти заморозки.
Год 1991. Игорь 11.06. 23 час. Красная площадь
Несколько раз я буквально за шкирку оттаскивал себя от таксофонов: подмывало позвонить Якову и сказать, что я вовсе не арестован и вообще все замечательно.
Режим Консервации суров: я не имел права выходить на связь до окончания операции, то есть до трех часов ночи. В операциях типа этой всегда один-два человека остаются в резерве, на случай, если потребуется подчистка; ну, а запрет связи – это понятно… И все-таки я смог удержаться и не позвонил. Главным образом, потому, что мной овладело отвратительное самокопательное настроение.
Я топал себе по Деникина Федор Федорыча улице к центру, обходя никому на хрен не нужные посты и патрули, – ни разу у меня не спросили документы и ни разу не обшарили; похоже, фон Вайль и фон Бесков, друг его, переборщили все-таки с гражданскими правами, я представил себе Томск в такой же ситуации: да меня бы раз пять уже вывернули наизнанку, просветили рентгеном, а мощнейший раухер, занимающий два этажа в помещении ведомства Гейко, отмечал бы, где, на каких перекрестках у меня проверяли документы, и чесал бы в своем электронном затылке: какого дьявола этот парень ходит такими кругами? Терроризм – это довесок к свободе, говорил Тарантул, желаете свободы – вот, получите вместе с терроризмом; не желаете терроризма – гоните свободу. С другой стороны, у Сибири большой опыт в такого рода делах, а главное, никто не боится государства; здесь же – да и вообще в Рейхе – до сих пор больше опасаются собственных солдат и сотрудников гепо, чем бандитов с бомбами. Это пройдет.
Я шел и старательно думал об этом, а потом будто выключили звук, и другой голос сказал во мне: а ведь ты настоящий зомби, Игорек. Труп, оживленный – причем дважды – для выполнения каких-то особых, неизвестных тебе самому задач… Ну и что? Да нет, ничего, пожалуйста. Но вот попробуй просто вспомнить себя – до «Трио». Можешь? М-м… Вот. Что в тебе осталось твоего? Что не изменено, не усилено или не вытравлено тренажем, гормонами, гипнозом и прочей сволочью? Ну?
Да черт его знает… наверное, ничего. Гад ты, доктор Морита, хоть и спас мне жизнь… все равно – гад. Все вы – гады… подонки… трусливые скоты… и что мне теперь делать? Да, что мне теперь с собой делать?
Или – методом Фила Кропачека?..
Слишком просто, слишком надежно… Нет. Фил подождет. Ждал столько лет, подождетеще…
Фил, тебе не скучно там так: в парадном мундире и при всех орденах?
«Березин» бьет больно… …А вот «Садовое кольцо»! Экстренный выпуск «Садового кольца»! Мой господин, всего за полмарки – все о новом министре внутренних дел! Мальчишка лет двенадцати подпрыгивал, размахивая газетным листом, как флагом. Я купил, развернул. Так… Фон Бесков подал в отставку, отставка принята… на его место назначен… что?!! Чушь собачья! Не бывает! Однако вот, черным по белому, русскими буквами: Василий Полицеймако. Интересно получается, господа: то вы смешиваете его с говном, то делаете рейхсминистром. С говном – лет пять назад, когда он, начальник следственного управления Российской прокуратуры, раскопал «черный банк» с миллиардным оборотом: туда стекались доходы с тотализаторов, игорных домов и крупных сутенерских сот, – и обнаружил, что главными пайщиками банка были центральная канцелярия Российской НСП и хозяйственное управление кабинета министров. Его мгновенно скинули за якобы – а может, и правда – применяемые при допросах пытки, и до последних дней он кантовался на каких-то третьестепенных должностях где-то в Трансильвании. Так, и что же он сам говорит?.. «…намерен положить конец (велик русский язык!) насилию и беззаконию…» – «…восстановление закона и порядка, гарантирующего безопасность мирных обывателей…» – «…готовы на переговоры без предварительных УСЛОВИЙ со всеми, подчеркиваю, со всеми политическими группами, партиями и движениями, готовыми к таким переговорам, – но вооруженное сопротивление будет подавляться всей мощью наших вооруженных сил…» – «склоняюсь к тому, что введение режима чрезвычайного положения уже запоздало и не даст необходимого эффекта, но, с другой стороны, отказ от введения такого режима определенный эффект даст – и к сожалению, не тот, который хотелось бы получить…» – «…находить новые, нетрадиционные формы и методы работы и в этих целях как можно шире использовать накопленный уже зарубежный опыт…» Ну, дай тебе Бог, старый ты сыщик Василий Тимофеевич… «…Нахожу нелепым и постыдным площадное поношение полиции и прикомандированных к ней войсковых частей, которым занялись вдруг печать и телевидение, но любую критику готов выслушать и принять необходимые меры для устранения действительных недостатков…»
Так вот, читая, я вышел к Манежу. Здесь освещение было уже не то, читать стало нельзя. Время подходило к одиннадцати. Никакой конкретной цели я не имел, ноги сами перенесли меня через площадь, по Триумфальному проезду и дальше – на Красную. Здесь было людно и декоративно-красиво. В свете сотен прожекторов белые стены и башни Кремля казались опалово-прозрачными. Толстомясенькая крылатая дева с мечом, венчающая монумент освобождения, парила себе в ночном эфире, а кучка пацанов, сгрудившихся на известном всем пятачке, разглядывала ее, отчаянно при этом веселясь: с того места ночной ангел выглядел крайне своеобразно, комично и непристойно. За хорошо рассчитанное тонкое унижение Вера Мухина расквиталась не менее тонко.
Видишь, идут, сказал по-немецки высокий старик мальчику, наверное, внуку. Они стояли рядом со мной, чем-то до ужаса похожие на крыс: покатые лобики, острые носы, срезанные подбородки. Слева к монументу приближалась смена караула: два солдата и офицер в форме рейхсгренадер сорок первого года – солдаты с карабинами, офицер с обнаженной шашкой в вытянутой руке. Под медные удары курантов начались сложные многоходовые маневры у Вечного огня. С последним ударом смененные часовые начали было свой церемониальный марш в казарму: вытянули левую ногу горизонтально – и тут раздались выстрелы. Первым опрокинулся навзничь офицер, шашка сверкающей полоской отлетела далеко в сторону, – а солдаты, пригнувшись и выставив перед собой штыки, бросились почти прямо на меня – я оглянулся и увидел человека с длинноствольным пистолетом – маузером? – в руках, он выстрелил еще дважды подряд, и один из солдат докатился по брусчатке, громыхая каской и карабином, но второй все еще бежал, и стрелок выпустил в него пять или щесть пуль… сунул пистолет за борт пидж.ака, броского, яркого клетчатого пиджака, и небыстро побежал прочь. Все стояли, пораженные. Вдруг шевельнулся и застонал солдат, упавший первым, и я неожиданно оказался рядом с ним – пули попали ему в живот и в бедро, под ним растекалась лужа крови, а когда я разорвал его суконные штаны, кровь ударила струёй, фонтаном: хреновое ранение, прямо в «корону смерти», ну, чуть пониже… Я просто пережал артерию пальцами – ничего другого нельзя было сделать. Солдат хрипел и слабо вырывался. Завыла, приближаясь, сирена. Больно, громко и отчетливо сказал солдат, мамочка, как больно! За что он меня? Первой подлетела полиция, меня тут же взяли в кольцо револьверных стволов и попробовали поставить в позу для обыска – кретины, не вставая сказал я, вы охренели, я же кровь останавливаю! Давайте врача! Дубинкой вдоль хребта я все-таки получил, – тогда, не убирая пальцев с пробитой артерии, сделал «кокон»: голову к коленям, свободная рука прикрывает затылок и шею, мышцы в эластичном напряге… Но больше меня не били: подбежал офицер, подлетела скорая, парня взяли на носилки, артерию перенял здоровенный усатый санитар… солдат все пытался что-то сказать, я разобрал только: «…никогда…» и «…очень старые…»
