Отыгрыш (СИ) - Милешкин Андрей (книги полные версии бесплатно без регистрации txt) 📗
Саперы, конечно, мосты наведут… уже наводят, сухой решительный перестук топоров вламывается в усталый лязг брони. Если закрыть глаза, рисуется мирная картина: он, Клаус, — в автомастерской дяди Вилли, а на той стороне улицы рабочие наводят строительные леса — готовятся подновлять фасад дома, в котором живет Лоттхен… как жаль, что ее окна выходят во двор!..
Только эти вот звуки стократ громче. И вонь… у мирной жизни совсем другие запахи. И глаза закрывать нельзя — уже не откроешь.
Сколько панцеров погибло? Называют и полсотни, и сотню. О прочих машинах Клаус и знать не хочет. О людях… И так понятно, что счет пойдет на тысячи. Но вообразить такие потери, да всего за один бой, было бы, наверное, выше сил гефрайтера Весселя даже тогда, когда они еще оставались… Бой? Разве это — бой?
От идеи прочесывать лес командиры в конце концов отказались, гренадиры потоптались на опушке и вернулись. С потерями. Солдат вермахта никто не обучал охотиться за белыми дикарями и обходить расставленные ими ловушки!.. Клаус не знает, ему ли это пришло в голову или было услышано, но слова "паутина смерти" вертятся на языке безотвязно, на мотив какой-то дурацкой песенки…
Говорят, с минуты на минуту ожидается прибытие самого Гудериана. Правдоподобно. Дивизия обезглавлена… Весселю почему-то вспомнилась виденная давным-давно в какой-то книге средневековая миниатюра или же стилизация под таковую: похожее на высокий холм серо-стальное тело дракона и отдельно — отрубленная голова, из ноздрей тянется, стелется по темной траве то ли бурый дым, то ли запекшаяся кровь. Тогда рисунок показался омерзительным, теперь… Клаус засмеялся бы, но на это тоже нет сил. Вообще не осталось.
Он и сам не осознал, что произошло, почему его поднимают, а герр лейтенант смотрит сверху… так, как будто бы собирается ударить или того хуже — заплакать. Гефрайтер Вессель чувствует, что не оправдал его доверия.
Прав кузен Готфрид: никогда не стать поэту хорошим солдатом!
Глава 19
3 октября 1941 года,
окрестности Дмитровска-Орловского.
Ночь с 3 на 4 октября,
с. Крупышино
Наполеон был велик. Но он был всего лишь корсиканец. Заполучив Москву, он не сумел ее сберечь… Отличная мысль для стихотворения. А это значит, что он, гефрайтер Вессель, понемногу оживает. Несколько добрых глотков шнапса, горячий ужин и долгий сон творят чудеса. Да и потери на поверку оказались не столь фатальны, как представлялось там, в пылающем аду. Как скоро дивизия двинется дальше, зависит от ремонтников. И в некоторой степени — от него, Клауса Весселя. Все-таки это чертовски приятно и лестно, когда от тебя что-то зависит.
Клаус без особого усилия поднимается с постели — почти такой же белой, как было все, от покрывал до кухонных занавесок, в доме Весселей при жизни матушки — и принимается вышагивать по комнате. Добротная мебель, домашние растения, репродукция какой-то картины — поле и сосны. Минимум беспорядка. Все так же, как у обычных людей. Странно.
Никогда прежде ему не доводилось бывать на постое в русском городе. Наверное, не так уж и важно, что Клаус видел только окраину да этот дом. Важнее, что в доме есть печь с запасом дров и даже электричество. А главное — корыто с теплой водой и самая настоящая кровать. И уж совсем не принципиально, сколь мал этот город — за ним открывается путь на Орел и на ту самую Москау.
Клаус глядит в окно, но видит лишь кусок развороченной гусеницами грунтовки. Да, дороги здесь отвратительны. А люди…
Наполеон был велик. Но он был европеец. Он не мог заранее знать, что эти русские питают прямо-таки нечеловеческую склонность к разрушению своих жилищ. Клаус много читал о Наполеоне и хорошо запомнил его фразу: "Какое ужасное зрелище! Это они сами! Столько дворцов! Какое невероятное решение! Что за люди! Это скифы!" Вессель даже воображал себе, как это было произнесено — со сдержанной печалью великого человека, который вдруг постиг: он ведет войну не с цивилизованными людьми, а с варварами, от которых можно ожидать самых безумных решений.
Гефрайтер мерит комнату широкими шагами, разминая затекшее тело. Разглядывает и размышляет.
В простенке между окон — еще одна картина. Не репродукция. Нарисовано неумело, но с душой: домик, полускрытый кустами цветущей сирени, передний план — садовая скамейка, пухлая девчушка и кошка. Идиллия!
Если не знать истории и не верить глазам своим, просто не верится, что этим вот русским пришло в голову минировать дома… пусть даже не собственные, но своих соотечественников. И центральную площадь с памятником большевистскому фюреру, и даже в парке, говорят, нашли несколько наскоро прикопанных кустарных противопехоток. Многие считают, что все дело в еврейских комиссарах. Но он-то, Клаус, знает историю: русские никогда не умели достойно проигрывать, их всегда тянуло уничтожать ценности…
Наполеон был велик. Но Фюрер не просто велик — он гениально дальновиден, и его солдаты — не чета французам корсиканца. Этот брошенный жителями городок — как его там? — к счастью, так и не стал их маленькой Москау. За какие-то три часа саперы полностью очистили его от взрывчатки, и у измотанных однополчан гефрайтера Весселя появилась возможность после нечеловеческого труда отдохнуть в человеческих условиях и привести себя в должный вид, пока подоспевшие ремонтники заняты своим делом.
Правда, Клаус немного завидует камерадам из 17-й дивизии: пантофельная почта доносит, что 17-я двинулась дальше и наверняка уже завтра будет в Орле. Первым — и уважение, и награды, кому-то, вполне вероятно, — и отпуск. А много ли чести в том, чтобы копаться в покалеченном железе? Вожделенный отдых так краток, а работе пока не видно конца. И пережитое там, в огненной западне… нет, все-таки повезло камерадам из 17-й!
Он и представить себе не может, что в другой истории — той, которая несколько дней назад свернула на иную дорогу, — именно его, гефрайтера Весселя, дивизия первой вошла в Орел.
И он понятия не имеет, до какой степени "повезло" некоторым камерадам из 17-й…
Вот кому Клаус совсем не завидует, так это саперам. Собачья работа! И для собак, и для людей. И отдыхали всего ничего — с темноты и до рассвета. С первыми лучами солнца — снова вперед…
…Да и железо, с которым им пришлось иметь дело, не ждало, в отличие от панцеров, помощи с терпеливостью доброго товарища, а мерзко разевало, словно насмехаясь, забитые землей горловины, неподъемным грузом висло на усталых руках, издевательски дребезжало, когда саперы, удостоверившись, что оно не опасно, отбрасывали его в сторону. Молочные бидоны, утюги, примусы, закопченные чугунки и прочие предметы мирного обихода, будучи погребены под тонким слоем земли, сразу становились не такими уж и мирными. Это куда больше походило на страшноватую фантазию Гофмана, нежели на действительность: кастрюли и садовые лейки не просто отнимали время и силы у саперов — они задерживали наступление! Наверное, в один из таких моментов то ли приключилась быль, то ли возникла легенда: "быстроходный Хайнц", услыхав, что именно не дает его солдатам двигаться вперед с должной скоростью, поглядел на штабных офицеров и, саркастически усмехнувшись, спросил: "Как вы полагаете, господа, следует ли мне доложить фюреру о том, как героически мы сражаемся с кухонной утварью?"
Враг более чем реален, но это вряд ли может служить утешением: одна на дюжину, а может, на десяток или менее того — кто скажет точно? — железяка скрывает под собой или в себе взрывчатку. Потери растут, тем более что саперам трудно сохранять необходимое в их работе хладнокровие: неизвестно, где в следующий раз появятся русские снайперы, все попытки противодействия которым пока что больше похожи на охоту за призраками.
Для скольких "счастливчиков" война закончилась 3 октября 41-го года, прежде чем были пройдены эти проклятые полтора десятка километров, знают — или в скором времени узнают — штабы. Прочим же полагается надеяться, что дальше откроется прямой, ровный и безопасный путь. Метр за метром саперы ничего не находят. Не пора ли дать им отдых и ограничиться обычной разведкой?
