Кому на руси жить (СИ) - "Константин" (лучшие книги .txt) 📗
Все понятно со стариком, думаю. Похоже, не простой дымок они там возле трупа нюхают, раз откровеннейшую чушь мне глазом не моргнув прогоняет. Ну и ценник загнул! Мы неделю по лесам носились всего лишь из-за завалящего серебра, собрать всю мою долю в кучу двадцать справных коней едва купишь, шелков я тоже здесь ни на ком не видел, даже среди боярской родни, про тридцать с лишним килограммов золота и вовсе молчу. Дуркует дедка, что и не мудрено – под кумаром и не такое напоешь.
Утешаюсь предположением, что в самом Полоцке найдутся жрецы более умелые чем здесь и намного скромнее, нежели на мифическом острове.
Тело боярина Головача предают огню вечером следующего дня при большом скоплении народа, за ручьем, возле общегородского места для свершения подобный действий и неподалеку от точки поклонения языческим богам с грубо вырезанной деревянной фигурой какого-то чуда-юда посреди утоптанного круга, называемого «капищем».
Наполняя теплом дрожащий предзакатный воздух, огромный костер пылает часа три. Жрецы вместе с ближайшими родственниками водят вокруг пламени хоровод, монотонным распевом перечисляя деяния и подвиги свершенные боярином при жизни. Оставшийся от Головача пепел сгребают в глиняную баночку с крышкой и всей толпой несут зарывать на здешнее кладбище. Ставят сверху над засыпанной землей урной с прахом деревянный домик метровой высоты в виде сильно увеличенного скворечника, насыпают внутрь зерно вперемешку с пшеном, крошат хлеб, еще какую-то мелкую труху. Воздев руки к темному небу, жрецы еще минут двадцать томными голосами бормочут нечто в высшей степени мидитативное, затем церемония объявляется оконченной, уставший народ медленно возвращается на боярский двор, где накрыты длинные столы с закусью. Поминальная трапеза проходит при свете костров и факелов, практически молча, без плачей и воя заканчившись за полночь.
Следующее утро приносит мне крах всех надежд, связанных с поездкой в Полоцк и повергает в настоящее уныние.
Все эти дни я со своими парнями живу при боярском тереме. Помимо охранных функций и косвенном участии в подготовке похорон, помогаем снаряжать обоз, таскаем с места на место мешки, перекатываем бочки, принимаем свозимый на боярский двор товар и припасы для неблизкого похода, отправляем на телегах в склады у причалов. Я настолько быстро осваиваю технологию скоростного запрягания телег и седлания лошадей, что Миша называет меня цыганом. Невдомек ему, что не научился я, а вспомнил приобретенные в детстве навыки, как не вспомнить с такой-то богатой практикой.
Все шло просто замечательно, впереди как сказочный оазис в грезах уставшего путника маячил неведомый, нестерпимо манящий Полоцк, в душе воцарился позабытый за несколько дней покой, я понял, что начинаю привыкать к средневековой жизни как предрекал не так давно Рваный. Привыкать настолько, что и покидать этот мир будет, наверное, немного жалко.
Замечательно все шло, пока в недобрый для себя час я не решаю прокатиться на лошади внутри огороженного боярского подворья. Просто покататься захотел, удовольствия ради.
Покатался...
Всегда спокойная кобыла ни с того, ни с сего вдруг начинает нервничать, часто перешагивать, запрокидывать голову. Не понравился я ей чем-то, а может испугалась чего. Чуя неладное, пытаюсь слезть, но в этот момент лошадь резко взлягивает задними ногами, как заправский мустанг на ковбойском родео подбрасывает к небу круп. Я неловко выпадаю из седла, в момент приземления в правой ноге что-то хрустит, взбесившаяся лошадь добавляет мне копытом по этой же ноге. Асфальтоукладочным катком накатывает боль на пределе терпения.
Неужели перелом?! Никогда ничего себе не ломал! Нашел место, а главное – время. Едва спину отпустило, а тут...
Вот поэтому меня на отходящих в Полоцк насадах нет.
Стою я, суковатым костылем подбоченясь, на причале, черной завистью обуянный, удаляющийся караван ревнивым взглядом провожаю, черными словами поминаю дурную кобылу.
Рваный долго машет мне шапкой с кормы, кричит что-то.
Хочется мне его в ответ послать покрепче, да не услышит уже.
Никакой солидарности с раненым товарищем. Надо ему обязательно ехать, говорит, а то Бур двух слов грамотно связать не сможет, ведь за время похорон и то, которое будет потрачено в пути, Минай уже наверняка доберется до Рогволда, надо будет князя как-то убалтывать. Типа, чемпион по убалтыванию князей. Эгоист натуральный! Бросил друга в чужом месте и с легким сердцем отчалил.
Видимо, обладая даром рентгеновского излучения, лучший и единственный городской травматолог бабка Данья с уверенностью заявляет, что перелома у меня нет, есть вывих и сильный ушиб с отечной гематомой. Предварительно опоив одурманивающим напитком на основе мака, с нескольких глотков которого я натурально плыву и теряю способность чувствовать свое тело, сильными как у спортивного массажиста пальцами Данья сначала вправляет мне сустав, а затем туго обвязывает вымазанный мазями голеностоп длинными кусками пропитанной чем-то зеленым материи, чтобы получилось нечто вроде кокона. До утра велит мне находиться при ней и потом ходить так еще четыре недели, раз в три дня меняя мази в повязке.
Костыль мне сооружает верный Голец на пару с Жилой. Перекладину тряпками толсто обмотали, чтобы моей подмышке помягче было. Уже к вечеру я вполне сноровисто передвигаюсь по Даньиной лачуге, пребывая в сущей ярости от известия, что остаюсь в Вирове. Ни Миша, ни сам Бур брать меня в обоз не желают. Место на насадах, говорят они в один голос, считано, а помощник из меня сейчас весьма сомнительный, гораздо больше пользы выйдет, если я со своим десятком останусь при усадьбе соблюдать порядок и закон в городе. И то, если нога сильно беспокоить не будет, а болит она, сволочь, надо сказать, довольно ощутимо. Честно говоря, в обозе мне, действительно, не место, боль терпеть еще можно, но вдруг загноится копыто, температура поднимется, начнется гангрена, тогда мне при здешнем уровне медицины вилы. Нет, уж лучше и в самом деле не рисковать, тем более, что Миша рассказал про планы Бура направить в Полоцк еще один обоз, санный, уже по снегу. Любимой дочке Рогволда маленькой Рогнеде к тому времени исполнится пять, закончится младенческий возраст, вот Головач и хотел вместе с податным обозом послать девчушке гостинцев.
К утру я слегка успокаиваюсь и прусь через весь город на причалы. Меня сопровождает ночевавший со мной в хате у бабки Даньи Голец.
Не знаю кто как, а Голец положением своим доволен до нельзя. Еще бы, далеко не каждому удается сделать такую головокружительную карьеру: из лесных татей прямиком в боярскую дружину да еще с полной торбой серебра. А как узнал, что в городе из высшей администрации остается лишь Завид с мамашей и мы в роли шерифа с помощниками, так и вовсе расцвел. Я поначалу его энтузиазма не просек, а потом врубился и понял: за отведенное нам короткое время практического полноправия можно наворотить больших дел и порядком утяжелить свою мошну.
С помощью Миши, собственных ушей, глаз и смекалки за последние несколько дней я узнал уйму вещей полезных для адаптации к предложенным условиям существования.
Собственно, сама иерархия здесь не сложная. Над всеми подвластными землями стоит князь. Чуть ниже бояре и княжьи ближники. У князя и бояр пожирнее есть личные дружины, а в случае крупной войны собирают ополчение с деревень и городов. Над дружинами стоят воеводы, сотники и десятники. Самые лучшие бойцы – наемники скандинавы (как те злополучные Минаевы урманы) и варяги, эти вообще звери, те же славяне, да не в пример воинственнее здешних, потому как на Балтике рядом с немчурой, урманами, свеями и данами проживают, вертеться приходится. Вот, к примеру, на всю шайку Миная хватило бы трех-четырех варягов из княжьей старшей дружины. Есть у князя еще младшая или детская дружина, в ней отроки, если повезет, дослуживаются до старших.
В городах и больших деревнях сидят княжьи люди – посадники, либо наездами бывают тиуны, которые объявляют людям княжью волю и собирают с населения ежегодную дань. Дань свозят в специальные пункты – погосты, откуда ее забирает охраняемый обоз или отправляют напрямую, в нашем случае в Полоцк.
