Заметки на полях (СИ) - Криптонов Василий (бесплатная регистрация книга txt) 📗
— Не пошлый? От тебя? — удивилась Аня.
— Ну, у меня бывает такое.
— Давай…
— Ты ведь сейчас покраснела?
Красноречивая пауза. А потом — ледяным тоном:
— Есть такая штука — называется «презерватив». Это тебе на будущее. Чтоб до «платочков» не доводить.
— Узнаю мою психологиню, — улыбнулся я. — Всегда поддержит дельным советом.
— Дурак ты, Семён.
— Всё равно ты меня любишь. Ладно, до понедельника. Мне кушать пора.
Повесив трубку, я повернулся и вздрогнул. Мама как раз вышла из кухни и остановилась передо мной. Явно услышала мои последние слова.
— Катя звонила? — спросила она.
— Да, — не задумываясь, соврал я.
— Вот разберётся, какой ты остолоп — больше звонить не будет.
Узнаю мою маму. Семья — большое счастье в жизни человека. Прям как бетонный спасательный круг.
36
Давным-давно, когда деревья были большими, а мне было всего-то лет пять, или шесть, я впечатлился идеей Бога.
Бог был разный. В красивых глянцевых книжечках и брошюрках Свидетелей Иеговы он был добрым и понимающим, хотя иногда и перегибал палку. В дореволюционной «Библии для детей» и древнем молитвеннике Бог был страшным. Каким-то образом эти старые книги умудрялись нести тот же месседж, что нёс в своё время Лавкрафт: «Х*й его знает, уважаемые, что там на самом деле, но если вести себя вот так-то, то есть шанс не слишком сильно огрести». Страх перед неведомым, непонятным, запредельным — вот что несли в себе эти книги. Страх — и надежду. Надежду на то же самое непонятное и запредельное.
Я не был особо сильным духом в детстве, и потому куда чаще обращался к «свидетельскому» Богу. Эти ребята шарили в маркетинге куда лучше православных христиан. И, как все расторопные и по-настоящему успешные менеджеры, в конечном итоге оказались запрещены, изгнанны, посажены и тому подобное. Так устроен мир, так устроена Россия.
В детстве я с ужасом понимал, что плохо соблюдаю заповеди. И если «свидетельский» Бог меня ещё худо-бедно простит, то тот, древний, странный — вряд ли. Что я мог сделать? Мне пришло в голову гениальное решение: каждый вечер перед сном читать молитву.
Поначалу всё было неплохо, но потом подсознание решило, что всё уж слишком неплохо, и так не бывает. Я вдруг подумал: а сколько ночей я в своей жизни проспал без молитвы? Взять хотя бы те, когда я ещё говорить не умел? Господи, да мне п**дец, без вариантов!
Но я тут же нашёл и решение. Читал по десять, двадцать молитв, справедливо полагая, что если Бог позволит мне прожить подольше, то таким образом я не только закрою старые долги, но и постепенно создам молитвенную базу на будущее. Например, на случай многолетней комы. В общем, брать кредиты и делать вклады я, кажется, готовился уже в дошкольном возрасте.
К двенадцати-тринадцати религиозный задор во мне порядком иссяк. Забил я на молитвы. Может быть, моё преступление ещё какое-то время покрывалось заложенным в детстве молитвенным капиталом. Иногда я об этом думал и убеждал себя, что таки да. А иногда — например, отдав Кате письмо и не получив ответа, — приходил к выводу, что таки нет. Даже иллюзия счастья безвозвратно про*бана благодаря моей ленности и тупости. Остаётся уповать лишь на то, что после смерти меня не зашвырнут в ад, но позволят вечность тусить под райскими вратами, наблюдая, как в царствие небесное влетают, весело смеясь, все остальные, чистые и безгрешные, типа той же Кати, которая даже меня не заметит, потому что наверняка будет лететь под ручку со своим мужем, который будет куда более благочестивым, нежели я.
В общем, нынешней ночью я сделал то, чего не делал уже многие годы — я помолился. Я даже сделал то, чего не делал вообще никогда: встал на колени перед бра, на котором как-то крепилась иконка.
— Дядя Петя, — прошептал я. — Если ты меня слышишь… Я, в общем, многого не прошу. Ты меня знаешь, я человек непривередливый, нетребовательный. Мне многого не надо — коснуться только взглядом, и всякое такое. Мне б поговорить. Вопросов накопилось, душа изнемогает… Забери меня этой ночью, а? Тебе не трудно, а мне приятно. Мы с тобой…
— Сём, ты чего?
Я чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности. Повернул голову. В дверях стояла мама с огромными глазами. Она уже надела ночную рубашку и, видимо, зашла пожелать мне спокойной ночи. Почему я этого не ожидал?
— Это не то, что ты подумала, — запинаясь, произнёс я. — На самом деле я тут занимаюсь онанизмом и… и ещё…
— Хватит чушь нести, — перебила меня мама и тут же смягчила тон: — Я тоже иногда молюсь.
— Да? — спросил я из вежливости. Последнее, что мне сейчас было нужно — это религиозная беседа. Нет уж, с дядей Петей у меня свои, особые отношения, которыми я ни с кем делиться не буду.
— Конечно. — Мама прошла в комнату и села на краешек дивана. — С перестройки, наверное. Тогда, как отец твой ушёл, я вообще не знала, как мы дальше жить будем. Вот и вспомнилось, как бабушка меня учила.
Я думал, она прочтёт «Отче наш». Я, когда в детстве готовился к тернистому пути в царствие небесное, доподлинно выяснил, что это — самая крутая молитва. Фактически, она среди других молитв — как поза Лотоса среди других асан. Но мама меня немного удивила:
— Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящаго Твоего Креста, и сохрани мя от всякаго зла. Аминь.
Мама замолчала. Сидела, глядя перед собой, куда-то не то в дверцу секретера, не то в другие миры и пространства. Я стоял на коленях и чувствовал себя неудобно. Видимо, надо было что-то сказать. А я не знал, что, и потому молчал.
— О чём ты молишься? — спросила мама.
Я снова вздрогнул. Не ждал такого вопроса вот совсем.
— Об ответах…
— Ответах? — Мама посмотрела на меня.
— Ну… Да. У меня есть вопросы, и я устал отвечать на них сам. Из ответов выстраивается дорога, и часто кажется, что она ведёт никуда.
Сложно выдал для сопляка, но что я мог поделать. Я не актёр. Меня вызывают на откровенность — я выдам откровенность. У меня и так уже каша в голове от постоянно работающего фильтра: «как сказал бы Сёма, будь ему вправду двенадцать». Так ведь и рехнуться можно, в самом-то деле.
— Какие вопросы? — не отставала мама.
Я непроизвольно поморщился. Ну что за настойчивость такая… Видно же, когда человек не хочет говорить. Зачем вытягивать клещами? Причём, мама из тех, кто потом ещё и возмущённо предъявит: «Вот из тебя каждое слово нужно клещами вытягивать!». Лайфхак: не нужно.
— В чём смысл жизни, например, — сказал я.
— Ну! — Мама с облегчением махнула рукой. — Чего там спрашивать-то. Выжить, детей вырастить…
— А зачем? — Меня внезапно злость взяла.
— Что зачем?
— Детей выращивать. Выживать. Для чего? Я всё равно умру. И дети мои. И дети их детей. И уже мои правнуки обо мне даже не вспомнят. Ну, да, был какой-то, вон, на кладбище валяется. В этом смысл моей жизни?
— Да почему ты так думаешь-то?
— Как мне думать? Я не знаю.
— Это жизнь! Твоя жизнь! Она тебе богом дана, это — чудо. Будь благодарен за это чудо! Что ты о смерти-то…
— Смерть всё равно придёт, — усмехнулся я.
— Ну и не нужно про неё говорить раньше времени!
— Почему? Если не говорить — она придёт позже? Она слышит? Она — живое существо?
Махнув рукой, мама поднялась с дивана.
— Ты вот иногда кажешься взрослым, а иногда — как малое дитя. — И вышла.
Я поднял взгляд к иконке, изображающей Иисуса. Вздохнул и закончил молитву:
— Ну ты понял.
Если сам дядя Петя не услышит — может, начальник ему передаст… Так оно, судя по всему, и вышло.
— Ты чё хотел-то, Сёмочка?
Я проснулся. Открыл глаза, сел на диване и уставился на невнятно очерченную тушу, сидящую рядом.
— Ты кто? — спросил я.
— Педофил, ёптить, — огрызнулся дядя Петя дядь-Петиным голосом. — Кого звал — тот и пришёл.
Я потянулся назад, нащупал провод, на нём — выключатель. Щёлкнул, включил бра и увидел дядю Петю. Без трусов его нелегко было признать. Нет, не в смысле, что он голый сидел. Наоборот — в костюме, при галстуке, весь такой солидный. Только харя всё та же, простецкая. С этой харей подсознательно пузырь раздавить хочется.
