Низвергатели легенд - Мартьянов Андрей Леонидович (книги хорошего качества .TXT) 📗
Город еще больше усилился, когда Конрад принял христиан, ушедших из Иерусалима, занятого египетским султаном. Теперь маркграф владел самым крупным войском, которое вроде бы следовало использовать по прямому назначению – ну, хотя бы помочь недотепе Гвидо снять арабское окружение с его лагеря. Но Монферрат берег силы. Зачем – непонятно. Может, дожидался, когда прибудут крестоносные короли, дабы влиться в их могучую армию?
Ничего подобного.
Конрад ждал совсем другого.
Ему требовалась корона. И, желательно, не одна.
Маркграф сидел в своей любимой комнате тирского дворца – именно дворца, не замка. За время беспрерывных войн, начавшихся со времен Первого похода крестоносцев в Палестину девяносто лет назад, город почти не пострадал от пожаров и разрушений, сохранилось множество зданий, возведенных арабами. Дворец когда-то принадлежал местному эмиру, и европейцы – тирские графы, ничуть не брезгуя, поселились в большом красивом здании с витражами, мозаиками и ажурными решетками, позволявшими сквознякам разгонять дневную палестинскую жару. Пышное строение два года назад перешло в наследство Конраду в несколько облагороженном виде: здесь имелась европейская мебель, ковры с вытканными картинами битв, охот, галантных сцен и прочих развлечений франков, подвалы были полны вина, а очень глубоко под землей находился предмет гордости всех владетелей Тира – самый настоящий ледник, где можно было хранить продукты.
Принятые в архитектуре халифата стрельчатые окна выводили на море. Справа гавань, слева кедровые рощи и длинная песчаная полоса, уводящая на юг, в сторону Акки. Бриз, пахнущий водорослями и солью усиливался, но это было даже приятно – после восхода в городе стало не продохнуть, видно, над Средиземным морем собиралась гроза.
Казалось, живи и радуйся. Мирный город в твоей власти, купцы исправно платят в казну проценты с прибылей, тебе принадлежит роскошный дворец, титул маркграфа и весьма недурное по нынешним временам состояние. Самый страшный враг всех окружающих – султан Саладин – является твоим другом, его войско не подойдет к Тиру даже на десяток лиг… Конрад имел полное право почитать себя человеком, на котором лежит Божье благословение и печать удачи.
Но сейчас маркграф сидел перед столом-конторкой со многими ящичками и секретными отделениями с видом самым обескураженным и потерянным. Явившись после мессы, выслушанной в храме, переделанном в христианскую церковь из мечети, Конрад обнаружил на столе почту, с утра доставленную из Европы неаполитанским торговым кораблем.
Депеша из северной Италии, от родственников. Сообщение из римской курии для епископа Тира Алинарда – надо будет передать его преосвященству! – какие-то пергаменты от торгового дома Риккарди, вероятно, счета. И сложенный вчетверо лист с малоразборчивой восковой печатью, на котором просто и без экивоков начертано:
«В город Тир, что в королевстве Иерусалимском. Графу Коррадо ди Монферрато. Отослано из Пуату, Аквитания».
Монферрат быстро взломал печать и пробежал глазами по латинским строчкам, выведенным уверенной, но быстрой рукой:
«К величайшему сожалению старых и новых недругов, я пока не собираюсь укладываться в могилу. Ценности сохранены, однако разделены на части. Вокруг них околачивается излишне много желающих погреть руки над чужим костром. К Рождеству предполагаю добраться до Констанца – если на то будет воля Господня и дозволение ближних, почему-то проникшихся ко мне сильнейшей неприязнью. Помолись за нас всех и надейся на лучшее. Лично я надеюсь – как, впрочем, и всегда».
Подпись отсутствует, однако дата проставлена: «17 сентября 1189 года по Р.Х. Пуату».
– Объявился, – сокрушенно выдохнул Конрад, аккуратно положив пергаментный листок на стол. Сжечь бы его и поскорее. – Так, сегодня пятое октября, из Иерусалима я приехал два дня назад, значит… Он уже вполне мог погрузиться на корабль, идущий в Константинополь. При удаче путь из Аквитании до Византии занимает месяц. Тогда почему речь идет о Рождестве? Святой Бенедикт и все отцы Церкви! Он же сорвет наши планы! Опять придется откладывать… Или нет? Короли прибудут в Палестину через три-четыре седмицы, если Ричарда не задержит его несостоятельность или глупость…
Конрад, заметив, что разговаривает сам с собой вслух, умолк. Безусловно, во дворце находятся только самые преданные люди, но, как выражался Салах-ад-Дин, «и ветер может услышать тайну, после чего разнесет ее по свету».
– Барона Ибелина ко мне! – в голос рявкнул маркграф, уверенный, что приказ будет исполнен тотчас. У входа в комнату сторожили два грека-византийца – вернейшие телохранители, заведенные по примеру наученных горьким опытом мусульманских владык. Ассассины Старца Горы за минувшие годы перебили не меньше двух десятков эмиров, визирей и наместников, зарезали триполитанского графа Раймунда-старшего и умудрились ухлопать трех багдадских халифов. Осторожность и осмотрительность на Востоке – закон выживания.
Генрих фон Ибелин, выходец из бедной баронской семьи, имевшей лен в Бранденбургском герцогстве, пришел скоро. Он доводился Конраду почти ровесником: маркграфу исполнилось тридцать пять, Ибелину – тридцать два года. Невысокий, плотный человек со светлыми прямыми волосами уже несколько лет считался ближайшим помощником повелителя Тира.
Ибелину однажды в жизни крупно повезло, если, конечно, можно так назвать историю с падением Святого Города – неизвестный никому барон несколько дней являлся коронованным патриархом Ираклием королем Иерусалимским с титулом «Спасителя веры». Потом короны его лишили, но факт остался таковым – Ибелин теперь имел некоторые призрачные права на престол. История давняя, но забытая еще не всеми.
– Ваша светлость? – окликнул задумавшегося Конрада барон. – Что произошло?
Маркграф молча передал Ибелину письмо. Тот прочитал текст два раза и осторожно поднял спокойные водянистые глаза на покровителя.
– Это от него? Отлично… Если ваш поверенный вывезет самые важные свитки, мы получим возможность управлять ходом событий с бо?льшим успехом. Я могу сам встретить его в Константинополе.
– Этот сумасшедший прислал эпистолу, выведенную собственной рукой и не скрытую шифром. Он либо паникует, либо настолько уверен в успехе, что перестал скрываться. Плохо то и другое.
– Ваша светлость, придется согласиться с тем, что мы ничего не можем поделать в обоих случаях… Остается, как написано в депеше, надеяться. Он весьма изворотлив.
– Знаю, – кивнул маркграф, – все варвары изворотливы. Вот что, Генрих… Вы пока требуетесь здесь, в Тире. Отошлите двоих людей в Константинополь, пусть ожидают появления нашего друга. Место условлено. Если он приедет раньше, документы будут немедленно переправлены в Тир, если же нет – к Рождеству вам доведется наведаться в Византию.
– К тому времени, – бесцветным голосом ушедшего на покой интригана произнес Ибелин, – армия кайзера Фридриха подойдет к Босфору. И нам придется немедленно действовать. Разумеется, я постараюсь сам встретиться с Рыжебородым…
– Замечательно. Барон, отправьте письмо на Сицилию, пускай Танкред готовится. Идите, сударь.
Конрад вновь остался в одиночестве. Из садика под окнами доносились приглушенные голоса и женский смех. Жена маркграфа, византийка Елизавета Ангелина, которую на итальянский лад звали Лизеттой ди Анджело, беседовала с явившимися ко двору тирского повелителя неаполитанскими купцами – торговцы привезли новые товары и надеялись, что госпожа графиня и ее свита сделают покупки.
Последний раз посмотрев на аквитанское письмо и навсегда запечатлев в памяти несколько ровных строчек, Конрад поднес пергамент к огню масляной лампы и стряхнул жирный пепел на каменную мозаику пола.
«Если он приедет, – подумал маркграф, имея в виду автора депеши, – я буду спокоен хоть за часть дела. Он знает, на что идет и каково окончание пути. Отлично, что другого выхода у него нет…»
