Детство (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— Мануфактура Бахрушина, — Чуть наклонился тот ко мне, штоб шум помене перекрикивать, — Платят по-всякому. Рабочим по уговору, а нам так — сколько перетащишь корзин да тюков за день, столько и получишь копеек.
Одну таку корзину перетащил уже до обеда — тяжкая, да неудобная. Уж на што я не дохлик, но тяжко.
— И сколько получается? — Спрашиваю, пока взрослые о своём переговариваются, да на нас не смотрят.
— Так… копеек десять в день может, если повезёт, — Пожал он плечами, — обычно меньше. Ну и за питание да ночлег вычитают, не без тово [67].
— А ночлег?
— Да на тюках! — Мальчишка, до сих пор безымянный для меня, посмотрел, как на дурачка.
— Ну да, ну да! — Улыбаюся и киваю.
Тока-тока поели, и на тебе — за работу! Ни полежать чуток по русскому обычаю, ничево. Только и успели, што поесть наспех, да взрослые махрой надымили.
Круговерть продолжалася до самого вечера, а потом ишшо да снова. Глаза уж слипалися, да ноги ходить отказывалися, а туда же — работай да работай!
Послышался крик, я заворочался, да куда! Сразу подзатыльник. Потом только узнал, одного из мальцов, што севодня со мной прибыли, ремнём под вал трансмиссия затянуло. Отмучался…
Перекрестился, а самого ажно потряхивает от ненависти — мастер етот даже машину не остановил! Так, вытащили тело изломанное, и всё. Ремень етот, как был в кровище, так и продолжил вращаться. Мальчишки только, из старожилов которые, протёрли его на ходу чутка, и всё на етом.
— Давай, тащи со двора тюк! — Ткнул меня дядька со шпульками.
— Везучий, — С нотками зависти сказал мальчишка, который безымянный, — новенький, а уже пять копеек за день прилетело!
— Я такой! — Улыбаюсь, — Везучий!
— Тьфу! — Сплюнул тот, — Дурачок!
Во дворе задумчиво курил сторож с берданкой, поглядывая на небо.
— Кто таков? Новенький?
— Агась!
— За чем послали? Кто?
— За тюком! — Рапортую радостно, приставив пятки вместе, вроде как в солдатика играюся, — дяденька, што со шпульками!
— Какими-такими шпульками?
Описываю его, как могу, и сторож усмехается, выпуская клубы вонючего махорошного дыма.
— Со шпульками, надо же!
— Тюки здесь бери, — Ткнул он в кучу у стены. Пока примеривался, решился задать вопрос:
— Мальчишек здеся много, они потом все в рабочие переходят?
Пожатие плечами и клуб дыма в ночное небо, сторож не обращает уже на меня внимания. А потом еле слышно и вроде как и не совсем вслух:
— В рабочие? Так… — Затяжка, — истаивают. Снег вешний.
У меня ажно волосья дыбом, но смолчал, только тюк подхватил, да и постарался отойти.
Всё! Прогудел гудок и станки остановилися. Чистить их, значица, пора. Тогда только ремень тот от крови отчистили. Час возилися с уборкой на фабрике, никак не меньше. Очень уж пыльно здеся, а механизьмы тово, пыли не любят.
После етого сели есть, а лица такие истощённые, што хуже и не бывает. Молча ели, настолько все устали.
Спать ложилися — кто на тюки, кто на тряпьё. Ничево так, мягко! Не моляся легли — так только, лбы перекрестили, да пошептали всяко-разное про себя. Я ко двору поближе лёг, вроде как к воздуху свежему. Оно хоть и зябче стало, когда машины выключили, но ничево.
Лёг, и щиплю себя по всякому, штоб не заснуть. Чуйствую, глаза закрываются… губу как укусил! Сразу проснулся!
Глянул вокруг сторожко — спят все, только сторож по двору бродит. Соскользнул с тюков змеёй, и ну к выходу! Медленно, штоб не нашуметь и не попасться никому. К шкворню железному, што для ремонта, и цап ево!
Смелее почуйствовал себя. Ну, думаю, живым не дамся! Лучше сразу на Небо, чем помучаться, да и истаять от чахотки.
По тенёчку так… Сторож, он под лампой ходит, што у ворот. Поглядывает не за работниками больше, а штоб не залезли всякие, да добро не вытащили. Мимо нево не пройдёшь!
Выждал я, пока он снова закурить решил, кресалом чиркая, и ну бежать! В несколько прыжков добежал, и шарах! По голове! В сторонку его, от света чуть подальше, штоб не сразу увидали.
Тяжеленный какой! И мёртвый. Насмотрелся уже в больничке-то. А всё равно! Не греха боюся, а полиции, я теперь отчаянный! Не тварь дрожащая, а право имею! Потому как пособник рабовладельцев [68] и не человек даже, а хуже собаки бешеной.
Потом ящики да тюки составил один на другой, да и на стену! Спрыгнул, постоял чутка — нет ли собак, нет ли погони? И ходу!
Двадцать восьмая глава
Не знаю, каким уж чудом добрался до Хитровки по ночной Москве. В темноте, под светом звёзд и луны, то и дело заволакивающимися облаками, шёл я, ведомый неким инстиктом, как говорили студенты. Сколько раз спотыкался и падал, не сощитать! Коленки и ладошки сбил все так, што прям ой. Кровят и саднят.
Не раз и не два приходилось обходить купецкие улочки, с бродящими по ним сторожами, а иногда и тикать незнамо куда, только бы подале. Один раз спустили собаку здоровущую, которой я проломил череп так и не выброшенным железным шкворнем. Чудом отбился, не иначе! Псина куда как больше меня весила, а я такой — раз! И в сторону, а потом по башке. Чисто етот, тореадор.
Раз ишшо думал, што придётся отбиваться от стаи бродячих собак, но ничево, обошлося. Порычали друг на дружку, гавкнули на меня, да и пропустили через свои земли.
Думал иногда, што может остановиться? Забиться куда в сарайчик, да и переждать тёмнышко. Фабрика ета клятущая все соки высосала, да и мозгосотрясение, оно тово, здоровья не прибавило. Хоть и отошёл мал-мала, да ослаб здорово — после болести-то, да на харчах казённых, скупых чуть не до голода. Дошёл чисто на силе воли, потому как понимание имею.
Одёжка-то на мне тово, приютская. Не так штобы вовсе в глаза бросается, но человеку понимающему достаточно.
Пришёл, когда уже светать начало. Шкворень протёр зачем-то, да и оставил на площади. Приберут! Бесхозная железяка, оно тово, быстро станет стакашком вонючево пойла для ково-нибудь из портяношников. А там ищи улику у старьёвщика! Щаз!
Добрался, и будто гора с плеч! Ввинтился в воняющие нужником проходы меж домами хитровскими, да в вечно сырое подземье, к знакомым огольцам. Поскрёбся в доски, што вход в нору прикрывают, постучался.
— Ково там чорт принёс! — Раздался злой и сонный голос Леща. Вместо ответа стучу как положено — дескать, дело есть. Ну Лещь и вышел, да как увидал моё лицо, освещённое светом из высокого пролома слева, так глаза и запучил.
Я сразу раз! И рот ему зажал, сам глаза круглю. Лещь закивал понятливо, и я руку-то отнял.
— Всё потом, — Говорю негромко, — Лето бродяжничал, да и встрял вот недавно. Теперя дела нужно порешать, а одёжка — сам вишь какая.
— Сменять?
— Агась! Только ты тово — запрячь её пока куда подальше, а то искать могут.
— Надолго?
— Ну, недельки хоть на две, потом напяливай.
— Вот прям срочно?
— Срочнее не бывает. И ето… персидская ромашка есть?
— Откуда?! — Изумился тот, почёсываяся и переступая с ноги на ногу на грязном земляном полу, устланному от воды обломками кирпича.
— Ладно, найду. Одёжку такую, штоб не совсем драная — мне в приличный район нужно, где господа живут.
— Ишь ты! — В глаза Леща искреннее удивление и уважение. Бог весть, што он там подумал, но одёжку быстро нашёл. Переоделся я тут же из одной вшивоты в другую.
— Да! Водички попить дай!
Отполовинив здоровую крынку с отбитым куском на горловине, киваю благодарно, да и ухожу. Спать хотца так, што вот ей-ей, упаду сейчас! А как ноги болят после беготни по ночной Москве, словами-то не передать.
Некогда спать-то! Бежал пока, так ясно стало — покуда жив околоточный етот, мне не жить. Вот вообще! Интерес у его ко мне козырный. Тут и деньги немалые, и Вольдемар етот чёртов, да и сторож на фабрике.
Околоточный хоть и сволочь, как все полицейские господа, да не дурак. Связать воедино убийство сторожа с бегунком приютским, оно и не сложно. А тут уж дураку распоследнему ясно станет, што дурковал я с потерей памяти. Деньги, значица, помню где. И вообще.
