Смело мы в бой пойдем… - Авраменко Александр Михайлович (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Дворянское Собрание в Москве. Зал, увитый чёрными лентами. Траурные флаги всех трёх стран Союза. Посреди зала на специальном возвышении стоит гроб. Возле него почётный караул. Из представителей всех четырёх родов войск России. Рядом с ними стоят наши и итальянцы. В полном параде. Чуть поодаль, в возле наград Корнилова, выложенных отдельно — Фюрер, Дуче, преемник Корнилова Кутепов, сам Виктор-Эммануил. Все в трауре. Горы венков и цветов. Нескончаемая очередь желающих проститься. Заплаканные опухшие лица людей. Все сословия России, крестьяне, рабочие, интеллигенция. Делегация Совета РКП с иудейскими звёздами. Здесь все равны. Воистину, ничто так не сближает людей как общее горе или радость. Слёзы на глазах женщин и детей. Школьникам вроде бы радоваться лишнему дню каникул. Но они плачут. Они понимают…
Красная Площадь. Чёткие колонны военных. Армия. Авиация. Флот. Охранные Отряды Русской Православной Церкви в чёрных рясах. Наши ребята. Итальянцы. Все в одном строю. Оркестр играет «Богатырскую Симфонию», дублируемую из многочисленных репродукторов, установленных по всей Москве. Всё пространство вокруг заполнено желающими проститься. Везде траур. Даже огромные голубые ели вдоль зубчатой стены Кремля увиты чёрными лентами. Да и сами зубцы тоже. Море цветов. Гладиолусы. Розы. Простые полевые. Астры. Пионы. Камера выхватывает каре представителей Всероссийского Корниловского Союза Молодёжи, затем переходит на колонну пионеров. Все с трудом сдерживают слёзы. Видно, что эта смерть не оставила равнодушных. Бьют часы на башне. Медленно открываются ворота и запряжённый восьмёркой чёрных лошадей появляется скромный артиллерийский лафет, на котором стоит простой гроб. Раньше его не было видно из-за гор цветов. Медленно, траурным церемониальным шагом печатает караул по брусчатке площади. За гробом соратники Корнилова несут его награды. Он никогда не получил ни одной медали или ордена после революции. Все его награды — заслужены в боях. Как и Крест Фюрера. А вот и он. Без головного убора, по-русскому обычаю. Так же и все остальные, включая итальянского короля и Дуче. Невероятно! Или мне кажется… Нет! Среди них идёт высокий седой скандинав, титры гласят, что это король Швеции Густав V…
Невероятно!
Показывают небольшое пирамидообразное здание коричново-гарнитного цвета. На его фронтоне чёрная доска с белыми буквами, складывающимися в одно слово: ОТЕЦ. Диктор поясняет, что на этом месте будет построена точная копия из гранита русским архитектором Щусевым. Называется всё это Мавзолей, или усыпальница. Внезапно лафет с телом Корнилова останавливается, но гроб продолжает двигаться. Он плывёт среди моря цветов, передаваемый с рук на руки, словно по морским волнам. Исчезает в дверях Мавзолея. Следом входят и сопровождающие. Гремит залп, затем ещё и ещё. Количество залпов равно возрасту Корнилова на момент смерти. Крупным планом лицо Вождя в гробу. Удивительно мирное и спокойное, словно, наконец он обрёл покой. А ведь действительно так…
Продолжают греметь залпы. С каждым меняется панорама: мелькают новые заводы. Дороги. Улицы. Военная техника. Вот, кстати, показывают, как над Красной площадью пролетает эскадрилья самолётов с выкрашенными в чёрный траурный цвет крыльями. Заплаканные лица прохожих. Ревущие гудки заводов и фабрик. Стоящие на месте поезда, корабли. Замершие на аэродромах самолёты…
Речь нового русского вождя Кутепова. Соратника и сподвижника почившего Корнилова. Он клянётся продолжать дело Лавра Горгиевича. До последнего дыхания. Выступает Фюрер. Дуче. Король Густав. Король Виктор-Эммануил. Все они скорбят по поводу невосполнимой потери. Глава Священного Синода Ворошилов. Речи. Плач. Горе…
Мне после просмотра даже приснилось, что я сам в почётном карауле от вермахта в России стою. Да так явственно, что даже не по себе стало…
Часть третья
Немного мира…
Капитан Всеволод Соколов. Бильбао. 1936 год
Мы уходим из Испании. Наша война здесь окончена. У нас украли победу. Лига Наций в ультимативной форме потребовала от Тройственного союза вывести свои войска. Нам угрожают войной, и, спасая жизни своих сограждан, мы уходим. Фалангисты хлопают нас по плечам. Мы оставляем им свое оружие, свои танки и самолеты. «Вива Руссиа!» «Вива Херманика!» «Вива Италиа!» Мы пожимаем в последний раз руки испанских и смуглокожих марокканских офицеров. Держитесь, ребята! Вам станут мстить за нас, за пережитый позор разгрома и бегства. Держитесь, компаньерос!
В Бильбао нас грузят на суда. Хмурый декабрьский день. Мне вспоминаются строчки Киплинга, которым я, как многие гимназисты, бредил в отрочестве:
Эти строчки очень подходят к моему нынешнему состоянию. Я мирный человек и могу только радоваться тому, что скоро снова буду дома, увижу родных. Мне хочется снова гулять по улицам не опасаясь выстрелов и зажигать вечером огонь, не боясь воздушной тревоги. Так почему же, черт меня забери, мне так не хочется уезжать отсюда, из этой страны, где порт щетинится зенитными стволами, а по затемненным улицам шагают военные патрули?…
У трапа стоят представители Лиги Наций. Офицеры из комиссии по демилитаризации Испании. Датский подполковник и британский майор. Наш комбат Арман уже на палубе. Теперь каждый комроты подходит к «комиссионщикам» и передает список личного состава своей роты. Эти «проверяют» — все ли на месте, то есть просто пересчитывают по головам поднимающихся по трапу людей. Как скотину.
— Знал бы, что так будет, — шепчет мне Булгарин, глядя как по трапу шагает вторая рота, — ей-ей остался бы. Отдал бы документы и форму какому испанцу, а сам остался бы. Они бы у меня еще поплясали бы трепака!
Его лицо побледнело, глаза зло прищурены. Я боюсь, как бы он не выкинул какой-нибудь неподходящий номер. Слегка приобняв его за плечи, я тихо говорю ему:
— Брось! Им это еще зачтется.
Вероятно, он не расслышал меня, потому что когда приходит наша очередь восходить по трапу, он пристально смотрит в глаза британскому майору и угрожающе шипит: «Сочтемся!»
По роте словно прошла неслышная команда: каждый, проходя мимо британца, повторяет ему: «Сочтемся!». Одни шипят это тихо и угрожающе, точно змея перед броском, другие, смерив островитянина взглядом, выдают ему «сочтемся» тоном приговора, третьи бросают это звонко-оскорбительно. Вот, наконец, моя рота прошла. Пора и мне на палубу. Я поворачиваюсь к трапу, и в этот момент британец останавливает меня:
— Moment, major.
Я останавливаюсь.
— Your men said «Soushcht’omsya». What does it mean?
Его лицо пышет благородным негодованием. Кажется, он думает, что его оскорбили. Мой английский не так уж хорош, но я тебе сейчас все объясню:
— It’s mean «see you later».
Его лицо успокаивается. С небрежным видом он козыряет мне и произносит:
— Oh. Тhen, good bye!
Сочтемся — отвечаю я и поднимаюсь на палубу. Там уже стоит подполковник Арман, наш полиглот, который объясняет всем смысл происшедшего на причале. Он очень верно передает смысл английского «see you later». И батальон хохочет над тупым британским бульдогом. С палубы орут «Сочтемся!» и майор уверенно отдает честь. Увидимся, майор. Даст Бог, свидимся.
