Ваше благородие (СИ) - Северюхин Олег Васильевич (чтение книг TXT) 📗
По-другому готовились офицеры в германской армии.
В королевский кадетский корпус в Берлине (Koniglichen Kadettenkorps) принимались юноши в возрасте 10–15 лет. Они именовались кадетами (Kadetten), но не являлись военнослужащими. В корпусе кадеты получали полное среднее образование (13 классов). Лучшие кадеты — оставались учиться в корпусе ещё один год. По окончании года они сдавали офицерский экзамен и направлялись в войска в звании фенриха (FДhnrich) уровня вице-фельдфебеля. Звание лейтенанта им присваивалось в случае открытия вакансии и по решению офицерского Собрания полка.
Остальные кадеты сдавали экзамен на фенриха (FДhnrich) и направлялись в воинские части в чине фенриха уровня сержанта. Одновременно со службой они проходили годичный курс обучения в военной школе. Через 5 месяцев уровень фенрихов повышается до вице-фельдфебеля. Через 6 месяцев фенрихи получали право на сдачу офицерского экзамена. После успешной сдачи экзамена офицерское собрание полка выносило решение — достоин ли фенрих присвоения офицерского звания. Достойные получали звание лейтенанта при открытии вакансии. Недостойные фенрихи увольнялись в резерв.
Молодые люди с полным средним образованием в возрасте от 17 до 23 лет могли сдать экзамен на фенриха. После этого их зачисляли на службу в звании фаненюнкера (Fahnenjunker), что приравнивается к званию рядового солдата. После 6 месяцев службы фаненюнкеру присваивается звание фенриха уровня сержанта. Одновременно со службой фенрихи обязаны пройти годичный курс обучения в военной школе. И далее по вышеизложенному.
Все наши войны с Германией показывали, что германские офицеры на голову выше всех остальных офицеров и всё это достигалось особой системой подготовки их. Кстати, в Германии к унтер-офицерам и фельдфебелям относятся так же, как у нас в России относятся к обер-офицерам.
1910 год ознаменовался стремительным развитием техники в России. Российские инженеры-конструкторы Сикорский и Гаккель поставили на крыло свои первые самолёты. В Москве открыли регулярное трамвайное движение.
В апреле 1910 года меня вызвали к директору корпуса. Зачем, никто не знал. Начальник кадрового отделения подполковник Шмидт шепнул, что, возможно, моя жизнь может поменяться от результатов этой встречи. Чего-то он знал, но о конкретном ничего не сказал.
Директор корпуса генерал-лейтенант Медведев сказал, что доволен моей работой и рад, что в его учебном заведении оказался офицер, сделавший стремительную военную карьеру и что на пути карьеры не нужно становиться, то есть не нужно пресекать потоки воды, которая несёт река. Какие бы препоны не ставились, вода всё равно пойдёт в том направлении, какое для неё выбрала природа.
— Вы меня хорошо поняли, господин поручик? — спросил генерал.
— Так точно, Ваше превосходительство! — отрапортовал я, хотя абсолютно ничего не понял.
— Вам необходимо прибыть к начальнику штаба Сибирского военного округа, поговорить с вашим покупателем, — сказал генерал. — И не забывайте, что я вам сказал.
Я повернулся и вышел. Похоже, что мне предстоит какое-то перемещение по службе.
В штабе округа я зашёл в приёмную начальника штаба и доложил о прибытии.
— Две минуты, господин поручик, — сказал мне дежурный офицер и ровно с первым ударом напольных часов в кабинете полковника открыл дверь.
Неплохо. Как это говорят? Точность — это вежливость королей.
Я чётко вошёл и доложил:
— Ваше превосходительство, поручик Туманов по вашему приказанию прибыл!
В кабинете кроме начальника штаба генерал-лейтенанта Тихменёва находились приезжий полковник в серебряных погонах с белыми выпушками и начальник жандармского управления подполковник Скульдицкий.
— Похвально, господин поручик, — сказал начальник штаба, — такой головокружительной карьеры, как у вас, я ещё не видел. Мне кажется, что мы ещё будем сожалеть о том, если вы вдруг окажетесь представителем Главного штаба, как и приехавший к вам полковник Иноземцев Николай Петрович из канцелярии Военно-учёного комитета (ВУК) Главного штаба, — представил мне приезжего полковника генерал Тихменёв. Для меня тоже было удивительно такое внимание к моей персоне. — Я вас оставлю, господа офицеры, я на совещании у генерал-губернатора, — и он ушёл.
— Присаживайтесь, господин поручик, — предложил мне полковник Иноземцев и указал на стул за столом для совещаний. — Мы вас пригласили, чтобы узнать мнение по поводу вот этого чертежа, — и он развернул на столе рулон бумаги.
Вся ситуация была для меня очень странной. Кто я такой, чтобы ко мне приезжал советоваться высокий чин из Главного штаба и ещё из ВУК, который под учёной вывеской занимался военной разведкой? Получается так же, когда Маршалов Советского Союза заставляли писать в мемуарах, что все стратегические операции они согласовывали с Генеральным Секретарём Коммунистической партии, который во время войны был полковником. Я же не Генеральный Секретарь, а всего-навсего поручик, командир роты учебного обеспечения в кадетском корпусе и в этой роте у меня пекари, повара, дворники, парикмахеры, уборщики помещений, складские работники, показчики мишеней и прочий люд, которого в строевых ротах нет.
ВУК являлся учреждением Главного штаба и ведал вопросами научной деятельности офицеров Генерального штаба и военных топографов, вопросами премий за сочинения и пособий на их издание, вопросами подготовки войск. Находился под председательством начальника Главного штаба. Состоял из всех начальников управлений, начальника Академии Генерального штаба и 10 членов по Высочайшему назначению.
Я посмотрел на подполковника Скульдицкого, вопросительно изогнув брови, как бы спрашивая: а не твоих ли это рук дело, жандармская ты морда?
Начальник жандармского управления в ответ кивнул головой, как бы приглашая к действию, типа, это наш человек, покажи ему класс. Но его также можно было и понять, как, да это я тебе сосватал протекцию в обмен на услуги в будущем.
Делать нечего, портвейн от отспорил, чуду-юду победил и убёг, и так принцессу с королём опозорил бывший лучший, но опальный стрелок. Чего-то стихами заговорил и причём не своими. Песня старая, ещё на катушечных магнитофонах ей крутили.
Делать нечего. Я встал и стал смотреть на чертёж. Какая-то винтовка, но винтовка странная. Посмотрел на калибр. Шесть целых и пять десятых миллиметра. Если в линиях, то это будет две целых и пятьдесят шесть сотых линии, меньше нашей трёхлинейки. Обычно уменьшением калибров баловались японцы. Ага, внизу рисунок патрона и надписи: "Арисака", 6,5 мм. Но винтовка не японская. Похоже на какой-то автомат. И автомат знакомый, особенно деревянная рукоятка впереди секторного магазина.
Посмотрел на автора: Фёдоров В.Г., 1909 год. Всё понятно, чертёж винтовки полковника Фёдорова Владимира Григорьевича. Он вначале экспериментировал с винтовкой капитана Мосина, но потом забросил это дело как неперспективное. Создал свою систему. И она на чертеже. Помню я её. Прицельная дальность всего четыреста метров. Автоматика основана на отдаче ствола и рычажном запирании затвора.
Принцип отдачи ствола использован в пулемёте Максим, но там сильный патрон и пулемёт стреляет чуть не ли не на три километра. А тут всего четыреста метров. Автомат Калашникова на восемьсот метров лупит.
В моём мире Фёдоров мучился с этой системой чуть не до 1930 года, а потом её забраковали подчистую. Кроме своего автомата, Фёдоров в составе коллектива конструкторов работал над усовершенствованием пулемётов и на этом его творческая деятельность обрывается. Когда искали, кто в чём отличился и был первым в мире, то порох изобрели китайцы, ну а советские специалисты в лице генерал-майора Фёдорова создали первый в мире автомат, так же как инженер Попов первым в мире изобрёл радио и телефон.
Фёдорова можно было понять. Он работал над проблемой, куда приткнуть винтовки Арисака и патроны для них, которые царское правительство закупило в довольно большом количестве, и они без дела валялись на складах.
