Иное решение - Семенов Андрей Вячеславович (читаемые книги читать txt) 📗
На пастухов праздник не распространялся. Попробуй объясни скотине, что сегодня – выходной. Она тебе голодным ревом весь праздник поломает. Скотина она скотина и есть. Ей плевать на политический момент, ей жрать подавай.
Поэтому Колька с дядей Колей, как обычно, еще до зари выгнали стадо и бродили с ним по окрестностям. Но звуки музыки ветер доносил и до них.
– Ну что, Колян, отметим праздник? – дядя Коля погладил котомку, в которой лежала бутылка.
– Не, дядя Коля, давай позднее. Хоть стадо с косогора вниз спустим.
Бродили они молча. Каждый размышлял о своем. Дядя Коля перебирал в памяти всю свою жизнь и не мог понять, как же это так получилось, что он, здоровый трудолюбивый мужик, на старости лет остался без верного куска хлеба и, видно, так и помрет в поле возле коров. А Колька думал, что неплохо было бы купить себе сапоги, чтоб форсить на танцах, а еще лучше выучиться на тракториста и как бы так поделикатней намекнуть председателю, чтобы тот направил его от колхоза учиться.
Немного позднее пастухи стали собираться обедать, постелили безразмерный дядин Колин плащ, Колька нарезал хлеб, разложил яйца, лук и сало на газету. Дядя Коля достал бутылку. Колька выпил первым. Самогон был вонючим и крепким. Сначала он обжег горло, потом жаром ожег уши, откатился теплой волной по всему телу и мягко ударил в затылок. Кольке захорошело. Он откинулся на спину и стал смотреть в небо, по которому, переплетаясь в замысловатые фигуры, плыли легкие облачка. Из села ветер доносил песню, которую передавал репродуктор. Высокий и чистый детский голос пел:
Колька смотрел на облака, и ему было хорошо. Ласково грело весеннее солнышко, жужжал первый шмель, самогонка делала тело невесомым и отодвигала заботы в сторону. Колька представил, как посреди широкого и ровного поля, покрытого густой зеленой травой, стоит огромный кряжистый дуб, на ветвях которого качается увесистая золотая цепь. На той цепи сидят, как на качелях, два огромных, с человека, и красивых сокола. Один сокол лысый и с бородкой, а другой – с усами и трубкой. Они по-доброму смотрят друг на друга и говорят о чем-то хорошем и главном. Колька сам не заметил, как заснул.
Когда он проснулся, уже вечерело. Голова с непривычки болела от сивухи. Дядя Коля, не желая беспокоить товарища, один собрал стадо и готовился отгонять его в село.
– Проснулся? Ну и молодец, – посмотрел он на Кольку. – Пошли, что ли?
Колькино тело было какое-то ватное. Во рту стоял неприятный привкус жженой свеклы. Голова соображала туго. Однако от ходьбы на вольном воздухе полегоньку начало отпускать. В селе пастухи привычно разошлись в разные стороны, разводя стадо. Дядя Коля пообещал зайти вечером.
Колька погнал коров по центральной улице, где их уже поджидали хозяйки. Его обогнала «эмка» и остановилась возле райкома. Это неутомимый Анашкин после митинга смотался в Саранск, чтобы потереться около большого начальства, и теперь вернулся обратно. Настроение у него было отвратительное. Хоть и не с пустыми руками приехал он в Саранск, хоть и вырядился в новый габардиновый костюм и новые, только что из коробки, ботинки, хоть и вилял хвостом перед вышестоящими товарищами как верный пес, но на пьянку с руководством республики никто его не позвал. А ведь еще недавно, в прошлые октябрьские праздники, был он на эти пьянки вхож, желая привлечь внимание высокого начальства, громче всех горланил мордовские песни, подыгрывая себе на гармони. И Умарину, и Кавто терат, и Луганяса келуня – все пел. А сегодня – не угоден стал. Плохой знак. Значит, жди неприятностей.
Евгений Борисович, погруженный в свои невеселые размышления, в задумчивости вылез из машины, и вдруг кто-то больно, наотмашь, стеганул его по боку. Вскрикнув от внезапной боли, Евгений Борисович развернулся, чтобы разглядеть наглеца, и увидел, что «эмку» справа и слева обходит стадо коров, одна из которых, пройдя совсем близко от него, отгоняя слепня, хлестнула его хвостом. Разворачиваясь, он вступил новым ботинком в самую гущу жирной коровьей лепешки. Желая стряхнуть с ботинка теплую зеленую жижу, секретарь райкома потерял равновесие и опрокинулся на землю, унавоженную проходящим стадом. Округу огласил густой и сочный анашкинский мат.
Среди моих читателей могут быть и женщины, поэтому я целомудренно опущу прямую речь. А чтобы вы могли составить себе представление о чувствах, переполнявших Евгения Борисовича в тот момент, когда он, весь в пыли и навозе, встал на ноги возле персонального авто, сходите на бойню, послушайте свиней, которых режут, затем посетите любую пивную, оцените речь и колер, особенно на разливе, и, наконец, не заплатите кондуктору за проезд. Заодно, кстати, узнаете про себя много интересного и нового.
Примерно то же самое Евгений Борисович исторгал из себя в пространство на высокой ноте. Подобно оперному певцу, он исполнял свою арию самозабвенно, черпая рискованные словосочетания из самых сокровенных глубин великого и могучего русского языка. Наконец его скользящий взгляд уперся в босоного пастушонка, который плелся с малахольным видом и совершенно не следил за поведением вверенных ему коров.
– Ах ты! Мать твою перемать! Да я тебя!.. Да ты у меня!..
Евгений Борисович, озаренный внезапно посетившей его идеей, нацелил указательный палец Кольке в грудь и забормотал:
– Сейчас, сейчас! Ты погоди, ты не уходи, ты постой тут. Я мигом… Мне тут нужно… Я сейчас… Я быстро!
Продолжая бормотать себе под нос, Анашкин опрометью бросился в здание райкома, стрелой взлетел на второй этаж, ворвался в свой кабинет и стал судорожно крутить ручку телефонного аппарата. Благосклонность начальства можно было вернуть только чем-то из ряда вон выходящим. Например, разоблачением контрреволюционной банды или поимкой шпиона или диверсанта. А этот олух с кнутом как раз мог подойти на эту роль.
– Але! Але! Девушка, дайте Саранск. Але! Саранск?! Соедините меня с УНКВД! С кем? С управлением НКВД, я говорю! Вот дуреха…
В трубке щелкнуло.
– Дежурный, лейтенант Лемзеркин, слушаю вас.
– Але! Товарищ лейтенант, говорит первый секретарь Старошайговского районного комитета ВКП(б) Анашкин! Только что на меня было совершено покушение наймитами мирового капитала! Я весь в крови! Мне больно! Я умираю!
– Сколько их было? – вежливо и равнодушно поинтересовался голос в трубке.
– Кого – «их»?
– Ну, наймитов этих.
– Не знаю. Я не бухгалтер, не считал. Я чудом остался жив!
– Выезжаем, – спокойно отозвался лейтенант и прервал разговор. Пошли гудки.
Анашкин выглянул в окно. На улице никого не было. Напротив райкома стояла его «эмка». Вокруг нее прели коровьи лепешки. Мирно оседала пыль, поднятая недавно прошедшим стадом.
Вечером, когда стемнело, к Кольке ввалился дядя Коля. Вид у него был взволнованный.
– Давай-ка, Коля, у меня пока посидим, самогоночки выпьем. А то, хочешь, девок пригласим? Девки до сивухи уж больно охочи. Ну?..
К своей избе дядя Коля повел Кольку по задам, по огородам, и, как оказалось, не зря. По улице, увязая в пыли, протарахтела энкавэдэшная «эмка» с потушенными фарами, на подножке которой бестолково суетился и размахивал руками неугомонный Анашкин. Должно быть, он и впрямь вошел в образ разоблачителя заговоров и ловца диверсантов.
– Ну и заварил ты, Коля, кашу. Чего натворил-то хоть? – начал старик допрос по дороге.
– Ничего я не творил. А что случилось? Чего по задам мыкаемся? Напрямки-то куда короче.
– «Чего случилось?» – передразнил дядя Коля. – Из самого Саранска энкавэдэшники приехали. Тебя, дурака, ищут.
– Эва!
– Вот тебе и «эва»! Ты теперь, Коля, государственный преступник.
Друзья пришли в дяди-Колину избу. Дядя Коля достал четверть самогона. Выпили по первой, и Кольке снова захорошело, как днем.
