Virago - Копылова Полина (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Федерико подольстился к важной Элизабете, рассыпавшись в комплиментах. Та порозовела, внимая, отчего стала еще краше, и немедленно повела Алессандрину смотреть настоящий кастильский дом с патио, фонтанами, резными балконами, померанцевым садом в беленой ограде и мощеной фаянсовыми плитками асотеей. По пути донна Элизабета любезно объяснила гостье странную особенность арабесков: в них нельзя отыскать очертаний животного или растения, потому что магометанам запрещено изображать живое на мертвом. А если упорствовать и искать очертания, то в наказание разболятся глаза. Мона Алессандрина удивилась, почему, если наказание предназначено для неверных, глаза болят и у добрых христиан. Донна Элизабета пожала плечами, и сказала, что, по ее мнению, нечего вообще смотреть подолгу на арабески, потому что даже если ничего в них не ищешь, в глазах все равно рябит.
Как и всякий богатый дом, этот был полон челядью. Донна Элизабета полушутливо посетовала, что большинство прислуги без толку снашивает одежду и обувь. Будь ее воля, – сказала донна, – будь ее воля, она бы все тут устроила на милый ее сердцу английский лад, когда прислуги ровно столько, чтобы работы с избытком хватило на всех. Мона Алессандрина сказала, что у ее матушки, моны Амброджи, достойнейшей дамы и венецейской гражданки, дом не хуже, чем у других, хотя обходится мона Амброджа кухаркой, горничной и привратником, а править лодкой при надобности нанимает гондольера.
Кастильское наречие для них обоих не было родным, и от этого донна Элизабета чувствовала себя с моной Алессандриной проще, чем с остальными гостьями. Чем мона и воспользовалась, совершенно заболтав маркизу Морелла, так что прогулка по дому затянулась изрядно.
… Описав (с чьих-то слов) мраморную ванну герцогини Беатриче д'Эсте, куда горячая и холодная вода текут из золотых дельфиньих головок, и снискав восхищение маркизы итальянским rafine мона Алессандрина стала рассказывать о вещах бесполезных, но забавных. Так, рассказала она про камеру-обскуру, и про то, какая получается точность перспективы, если с оной камеры-обскуры зарисовать свинцовым грифелем, скажем, пейзаж. Донна Элизабета смутилась: перед ней была ученая женщина. О них она слышала много смешного. Однако гостья вовсе не была смешна – молодая, изящно одетая, ни на волос не отступающая от правил дворянского вежества, сыплющая словечками «камера-обскура», «квадрант», «астролябия», «космография», как иная сыплет названиями благовоний и сортов шелка. Впрочем, по одежде судя, с шелками она знакома не хуже, чем с астролябиями. Тут донна Элизабета решила, что ей, грандессе кастильской, теряться не к лицу, и сказала, что в Кастилии можно так же сыскать множество прехитрых вещей, о которых в Италии и не слыхивали – она даже взмокла чуть-чуть, выговаривая эту фразу.
– Ловлю вас на слове, – улыбнулась мона Алессандрина, – мне говорили, будто в Кастилии у одного лигурийца есть странная карта, на которой указан путь в Индии через море Мрака. Возможно ли будет поглядеть на нее хоть одним глазком?
Донна Элизабета важно улыбнулась любознательной гостье и сказала что, конечно, возможно, хоть завтра, потому что дон Кристобаль, упомянутый лигуриец, человек небогатый, и от приглашения на прием с обедом не откажется, а, кроме того, весьма ценит просвещенное внимание.
… Она подымалась на полулысый песчаный взгорок. Жесткая травка росла на нем ершистыми кочками, которые ближе к вершине срастались в подушки. За спиной – она без всякой оглядки знала – должно быть плоское студенистое море с пасущимися вихрями. Но оно не пробуждало в ней любопытства. Вершина холма все загораживала обзор, как будто прирастала с каждым новым шагом: над ее жухлым горбом было видно небо, такое же близкое и безотрадное, как растущая перед глазами песчаная трава – словно не небо и было. Она прибавила шагу. И когда треклятая вершина таки оказалась под ногами, перед глазами все изменилось: склон полого уходил вниз – как на дно – на солнечную равнину. О расстоянии можно было судить по крошечным до смешного деревьям, неподвижным змейкам рек и тонкой сетке желтых дорог, небрежно брошенной поверх всего этого – но самого расстояния не чувствовалось. Ощущение было – будто модель (какие делают для наглядности зодчие из мха, песка и фольги) вплавлена дымчатое стекло – все под ногами, но рукой не достать. И еще она чувствовала, что к противоположному краю равнины (отсюда не видно) прилегает обычное море, синее в белых барашках, а возле моря разлегся город, и вот туда-то ей надо.
Она устремилась вниз.
Под ноги вскоре попала подходящая дорога, плотно укатанная, желтая и сухая, словно над ней неделю не выпадало дождя. Края туч сияли от солнца, тепло его уже уверенно легло на лицо, но само солнце все не могло вырваться на чистое небо – как она четверть часа назад не могла перевалить холм. А в спину поддувало холодком – верно, подумалось, он тек с верхнего плоского моря, где недавно – вдруг сообразила она – в полную силу буянили торнадо: оттого-то и мертвая зыбь с мертвыми медузами.
Равнина уже оттеснила холм. По верхушкам дальних рощ скользила граница между «ясно» и «пасмурно», своими изгибами выхватывая из тени отдельные деревья и бросая на них новую тень. Но она не могла догнать солнце, и все вокруг казалось поникшим: покосы с отросшей отавой, рощи, придорожные акации в тонком желтом налете на темной листве. Холодок все дул в спину, томя и тревожа, и когда она обернулась, то – увидела крутящийся столп серого тумана, подпирающий низкое – рукой подать – небо. Он был еще неблизко, но чем было это расстояние для него?
Она поняла – надо бежать, но ноги не слушались, словно в воде…
День четвертый,
в который супруг донны Элизабеты, дон Карлос, титулует мону Алессандрину «синьорой», из чего та заключает, что дон Карлос догадался, каковы истинные ее намерения.
Глубокое кресло с подушками, которое вчера занимала маркиза Мойя, сегодня было предложено моне Алессандрине. Благодарно улыбнувшись, та присела, поставила одну ногу на скамеечку, и раскрыла на колене аспидную доску, намереваясь делать заметки – на то она и ученая женщина из просвещенной Италии. Вокруг стола опять сидело полно дам, но, судя по нарядам и манерам, это были мелкотравчатые подхалимки, вьющиеся возле вошедшей в силу особы, как мухи возле тарелки с подридой. При виде вошедшего дона Кристобаля, лигурийца и морехода, глаза у них у всех заблестели одинаковым масляным блеском.
Дон Кристобаль начал рассказывать как будто с неохотой, понимая, что его позвали для забавы похотливых бездельниц, однако мало помалу он разошелся, и стал вдохновенен, описывая легкость и простоту нового пути в Индии, для отыскания которого нужно всего-то ничего. Краем глаза мона Алессандрина заметила, что сиятельная маркиза шевелит губами, точно считая в уме… Карта лежала на столе, очень четкая, большая, желтоватая. Дон Кристобаль то и дело указывал на нее, дамы тянулись, разглядывая. Грифель моны Алессандрины беззвучно танцевал по аспидной доске, черта за чертой перенося на нее контуры Иберии, колючую розу ветров, тонкую градусную сеть, стрелы течений, россыпь островов – не все, не все, что было на карте, только самое главное. Те, кому надо, разберутся в наброске. Рука чертила, а уши запоминали. Дома она запишет по памяти основное из услышанного, и приложит к наброску, скопированному с доски на тонкую бумагу.
Начертив нужное, мона Алессандрина принялась украшать карту завитушками и дополнять подробными разъяснениями, что как называется, и почему так, а не иначе. Донна Элизабета иногда косилась на аспидную доску и пребывала в явном восторге от способностей моны к рисованию карт. Мона Алессандрина в душе посмеялась над ней.
– Дон Кристобаль, вы, как всегда, великолепны и убедительны. – Сказал мужской голос у нее за спиной. Вздрогнув, она обернулась, а мужчина, улыбаясь, продолжил:
– … так великолепны и столь убедительны, что никто из благородных дам не соизволил меня заметить, даже моя супруга. Право, вы рискуете жизнью, ибо в ревности я страшен.
