Хроники тонущей Бригантины. Остров (СИ) - Старых Зоя (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
Продукты привозили на лодке, и, хотя на материке дела обстояли не многим лучше, поставки пока не прекращались. На судне, что пришло в обед, увезли тело профессора Генри Ричарда. Доктор Сорьонен, с которым Мартину очень хотелось побеседовать, вызвался проследить за тем, чтобы покойный благополучно достиг деревенского кладбища. Живых родственников у профессора давно не осталось, а последняя воля, обнаруженная в архивах академической канцелярии, гласила, что именно там он желает быть похороненным.
Мартин, который во время коллективных поисков профессорского завещания ставил на то, что оно затонуло в подвалах вместе с запасным фондом библиотеки, почему-то больше всех и радовался, когда преподаватель философии добыл двадцатилетней давности бумагу. Ричард написал завещание в пятьдесят, а прожил после этого еще два десятка лет. Мартин был уверен, что если он хочет уподобиться историку, время браться за составление последней воли немедленно. Дожить до пятидесяти — неплохая очередная цель, которая будет позабыта и списана в архив, к сотням ей подобных.
Зимой темнота наступает слишком быстро, да и день трудно назвать светлым. Мартин скоро обнаружил, что старательно выведенные буквы студенческой работы сливаются, наползают друг на друга и целыми строчками исчезают в темноте. Он потянулся к лампе, чтобы зажечь, но остановился, обняв подставку пальцами.
В аудитории кто-то был. На сто человек, очень большая, с огромными окнами аудитория и днем не вызывала ничего, кроме желания разбить посередине палатку и спрятаться. Теперь, окутанная темнотой, она превращала это желание в навязчивую идею. Мартин сгреб в охапку несколько пачек сочинений и направился к выходу, рассчитывая закончить с проверкой уже в своей комнате.
Он не боялся темноты.
Это было просто скверное настроение, помноженное на плохое предчувствие и бесконечную усталость. Мартин убеждал себя, что за бокалом бренди, за родным столом, с гремящим от каждой капли ведром за спиной дела пойдут лучше.
Сквозь щель между дверью и косяком пробивался свет из коридора. Мартин шел по желтой дорожке, дразня себя видениями незамысловатого уюта своего логова.
— Это нервы, — громко сказал он, когда в очередной раз почудилось, будто с задних парт за ним наблюдают. — Если тут и были привидения, они все отсырели, как простыни.
Дверь тоскливо скрипнула и захлопнулась перед самым его носом. Мартин вздрогнул. Изрядная стопка сочинений вырвалась из рук и разлетелась по полу. Он замер, колеблясь — то лиположить остальное на смутно различимый в темноте стол, то ли броситься в коридор, очень уж хотелось. Сочинения можно собрать и в свете из открытой двери.
Сверху загрохотало, защелкали оконные рамы — на улице усилился ветер. Значит, в мансарде этот гул, слышный даже на четвертом этаже, такой, будто шторм приподнимает всю крышу здания, а потом резко обрушивает вниз. Как волны треплют корабль. Паруса оборваны, мачты зловеще скрипят, раскачиваясь в гнездах…
Когда из темноты появились руки и сильно сжали его плечи, заставляя рассыпать остатки студенческих работ по полу, Мартин едва подавил позорный, нервный вскрик. Нестерпимо хотелось выпить, и совсем не хотелось того, что уже происходило. Руки были слишком знакомыми — с широкими кистями и сильными, чуть мозолистыми пальцами. Руки умелого наездника, отличного фехтовальщика. Руки Яна Дворжака, который, пользуясь положением констебля, свободно перемещался по всей академии, и конечно, как только выдалась свободная минутка, примчался навестить своего любимого преподавателя.
Мартин даже не пытался отстраниться. Дверь в аудиторию надежно закрыта, безусловно, Дворжак об этом позаботился. Не зря ведь есть внутренняя защелка, предназначенная, вообще-то для того, чтобы опоздавшие не врывались на уже начавшееся занятие. Мартин никогда ее не замыкал. Ян запер наверняка.
— Ну что, Мартини…
Голос у Яна был странный, спокойная уверенность, которая была залогом того, что Мартин переживет очередное дополнительное занятие без травм, почти исчезла. Желание вывернуться, хоть как, выскочить в коридор и броситься на второй этаж, в преподавательскую, где еще хоть кто-то должен оставаться, стало почти нестерпимым. Но это было невозможно с самого начала, Мартин об этом знал.
Лучше всего было смириться. Ян прижимал его к полу, удобно разложив на россыпи сочинений первокурсников. Сам Дворжак в свое время осилил «Символику старшей Эдды» только с третьего раза, и то, исключительно потому, что Мартин тогда еще не знал, что спортивная гордость академии когда-нибудь будет насиловать его на ворохе этих самых сочинений.
Тянуло дурным голосом звать на помощь. Дворжак действовал еще бесцеремоннее, чем обычно, и куда грубее. Мартин закусил губу, но и этого ему не было позволено.
— Как тебе представление? — спросил Ян, слизнув со своих губ его кровь.
— Не поздно ли ты решил производить на меня впечатление?
Ответом стал удар, раза в три тяжелее, чем доставшийся первокурснику. Темнота у Мартина перед взором значительно загустела, просочилась ему в глаза, а оттуда потекла мозг. Грохот крыши сделался почти невыносимым, море обрушилось с потолка, а Мартин, удостоверившись, что утонул в нем, потерял сознание.
5
Мартин редко спал действительно крепко, поэтому сквозь сон всегда слышал, как переполняется ведро с водой, а раньше, еще до потопа, мог сосчитать толкущихся под скатом крыши голубей. В этот раз он проснулся, твердо уверенный в том, что последние часа четыре не слышал вообще ничего. Это было странно, и могло даже показаться приятным, если бы шея не болела так, словно кто-то пытался открутить ему голову.
Под головой была подушка, знакомая каждым комком отсыревших перьев. Пахло гнилыми досками, немножечко выгребной ямой и очень сильно — бренди. Мартин часто-часто заморгал, пытаясь поторопить отказывавшееся фокусироваться зрение. От этого затошнило, и он поспешно успокоился.
Перед лицом скользнул прохладный сквознячок, под голову протиснулась рука, приподняла, а к губам прижалось горлышко бутылки. Не имея иного выбора, Мартин проглотил сколько смог бренди, хотя его полагалось сначала подержать во рту, согревая. Горло обожгло, желудок, пустовавший с самого утра, брезгливо скорчился, но зато удалось открыть глаза. Вернее, вытаращить их.
От более эмоциональной реакции удалось сдержаться.
Мартин зажмурился — зрелище было то еще, и в то же время вовсе не то, на которое еще хотелось надеяться. Право же, не Сорьонен лечит такими варварскими методами. Дворжак сидел тут же, на кровати, и в руке крепко, как оружие, держал вчерашнюю бутылку с бренди.
— Наверное, я ударился затылком об порог, — предположил Мартин.
— Порог был дальше, — возразил Ян. — Вообще-то, ты ударился об мою руку, Мартини. Мало того, что утопленник, так еще и неловкий, как…
— Не трудись, со сравнениями у тебя никогда не ладилось.
— Заслуга моего учителя, — не растерялся Ян. — Еще будешь?
— Что именно — пить или ударяться?
— Пить.
— Буду, дай сюда.
Мартин выпростал руку, почти успешно, почти в цель. Пальцы обхватили бутылку, потянули. Бренди заметно потяжелел, хотя оставалось его от силы половина. Видимо, дежуря у постели собственноручно раненого преподавателя, Ян нарушил и этот, один из многих запретов академии. Студентам разрешался только пунш и только на праздниках.
— Значит, ты меня сюда принес и положил, — заключил Мартин, сделав глоток бренди по всем правилам. — Давно?
— Часа полтора, может два. Ужин закончился.
— Вот оно что, — Мартин осторожно повернул голову, чтобы видеть не потолок, а хотя бы противоположную стену — она была намного приятнее, да и так, возможно, станет легче шее.
Почему-то было чувство, что Дворжак извинится. Совершенно неправильное. Ян и принес-то его сюда по вполне объяснимой причине — если просто оставить обморочного преподавателя посреди аудитории, с шишкой на затылке, которою не обо что было набить, могут возникнуть вопросы. В этом же случае — только благодарность примерному констеблю.
