Физрук-9: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович (читаем книги бесплатно txt, fb2) 📗
Тельма протягивает своему спутнику ключ и говорит:
— Тринадцатый номер. Можешь без меня выпить, кайман.
— С удовольствием! — отвечает Философ, беря ключ. — А ты куда?
— Пойду покажусь боссу.
— Это надолго?
— Не настолько, чтобы ты успел без меня напиться. Мне не нужен сегодня мужик, у которого стрелки жизни сошлись в самом низу циферблата.
— Нет, похоже, все-таки сегодня съезд ценителей изящной словесности, — бормочет Философ и отправляется на поиски двери с номером тринадцать.
Войдя, зажигает свет. Апартаменты оказываются вполне шикарными. Альков с двухспальной кроватью. В остальной части помещения обтянутый черной кожей диван, два кресла, торшер, телевизор, телефон. И самое ценное — холодильник. Открыв его Философ видит бутылки с импортным спиртным, баночки с черной и красной икрой, белый хлеб в полиэтиленовом пакете, сыр, ветчину и сырокопченую колбасу. Сразу видно — деликатесы и выпивка из номенклатурного распределителя.
Вынув первую попавшуюся бутылку, Философ откупоривает ее и наполняет стакан. Понюхав выпивку, он понимает, что без закуси это не осилит. Вскрывает банку с черной икрой и достает из пакета хлеб. Намазав икорку на ломоть хлеба, одним махом опрокидывает содержимое стакана в глотку и впивается зубами в бутерброд. Ему становится хорошо и резко поднимается настроение. Повертев бутылку в руках, Философ раздумывает — стоит ли повторить? Решает, что — не стоит. Доедает бутерброд и начинает размышлять, чем бы заняться?
И понимает, что не может сидеть здесь в одиночестве, его тянет на люди, туда где пьют, пляшут, орут песни и занимаются прелюбодеянием. В конце концов, если Тельма где-то там, среди пьяни и рвани, то почему он должен бухать в одно рыло? Выйдя из комнаты Тельмы, Философ поднимается по устланной ковровой дорожкой лестнице на второй этаж. Здесь музыка звучит уж чересчур громко. Все двери, ведущие в апартаменты Россохина, распахнуты настежь. Табачный дым клубами выплывает в коридор…
— Дай угадаю! — опять вклиниваюсь я. — Ты вышел и навстречу тебе попался желтолицый, словно китаец, хлыщ, который вдруг стал кривляться перед зеркалом?
— Верно. Тогда, в «Загородном», я невольно повторил эту сценку, — кивнул Граф, — а ты стал ее свидетелем… В общем опускаем этот эпизод… В поисках Тельмы, Философ начинает заглядывать в одну дверь за другой. В первой он видит такую же, как в тринадцатом номере двухспальную кровать в алькове, на которой некий совершенно невменяемый гражданин пытается раздеть кокетливо повизгивающую и вяло сопротивляющуюся гражданку. Здесь же присутствуют и другие граждане.
Один в милицейском кителе нараспашку, другой — в цивильном, но зато — в милицейской фуражке и среди них, знакомая Философу Юркая Личность в джинсовом костюме. Все трое сидят за столом и прямо среди тарелок с объедками и опрокинутых рюмок, режутся в карты. Увидев Философа, Юркая Личность призывно машет ему рукой, дескать, присоединяйся. Помотав головой, Философ возвращается в коридор и заглядывает в другую дверь.
Большая комната битком набита народом. Отсюда и разносится по всему санаторию веселенькая музыка. Здесь и танцуют. Вернее — пляшут. Среди пляшущих Философ и находит Тельму. Ее партнер тот самый желтолицый хлыщ, который только что кривлялся в коридоре перед зеркалом. Как бывший актер, Философ не может не признать, что танцует эта пара не для собственного удовольствия, а — на показ. И это не какая-нибудь летка-енька или кадриль, а самый настоящий, порицаемый советской прессой, рок-н-ролл.
Философ понимает простую вещь — Тельма любит этого стилягу. А он ее — нет… Вернее, когда-то любил. Давно, в другой жизни. Когда еще можно было любить. И — танцевать до самозабвения. Выделывая коленца. А сейчас желтолицый видит не эту комнату, забитую пьяным, веселящимся сбродом, а узкое пространство между занавесом и краем сцены. Перед ним черный зев оркестровой ямы. А дальше столь же черный провал зрительного зала.
Луч прожектора, скользит по краю, и желтолицый старается удержаться в этом луче. Скованные движения выдают его с головой. желтолицему очень трудно, он почти не умеет танцевать. Он посторонний сцене человек, вынужденный изображать танцора, который изображает совсем уж постороннего человека. И эта пантомима настораживает Философа. Обострившимся за последние дни, проведенные в этом городе, чутьем он ощущает какую-то тайну, которая кроется в этом высоком худом человеке.
Увидев Философа, Тельма мгновенно бросает своего партнера и, растолкав гуляк, кидается к нему.
— Где же ты был, Граф! — кричит она, перекрывая и музыку и гвалт. — Ты же видишь, как они мне все осточертели! Пошли отсюда!
И она вытаскивает его из толпы. Философ на ходу оглядывается, но нигде не может найти желтолицего. Вместо него, он видит Соммера-младшего, который тоже замечает Философа и даже пытается к нему пробиться, но увязает в толпе, продолжающей выплясывать, но уже не под американскую музыку, а — под эстонскую песенку, поставленную кем-то из гуляк на диск проигрывателя. Тельма тащит любовника дальше, но не в полуподвал, как он думает, а в другое крыло санатория.
— Куда это мы? — спрашивает он у девушки.
Та прикладывает палец к губам, призывая к молчанию. Они оказываются в длинном коридоре, точно таком же, какой только что покинули, только здесь темно и тихо. Хотя — не совсем. И здесь слышны голоса, но тихие и неразборчивые. Тельма осторожно отворяет незапертую дверь одного из номеров и не зажигая света, подталкивает своего спутника к дивану. Однако вовсе не для того, чтобы заняться на нем любовью. Она молча показывает на вентиляционную отдушину, откуда в номер проникает рассеянный свет и доносятся голоса.
— Давно пора передавить всех этих гнид, пока они нас не передавили, — говорит первый.
— Как ты себе это представляешь? — спрашивает второй.
— А вот так — переловить всех поодиночке и утопить в болоте! — предлагает первый. — Кто их хватится? Ни прописки, ни места работы, ни родственников. Я не понимаю, почему менты и гэбэшники не чешутся?
— Они никаких законов не нарушают, — вставляет третий.
— Как это — не нарушают⁈ — изумляется первый. — Разве в СССР разрешено бродяжничество?
— Вот то-то, что — в СССР! — сокрушается третий. — В независимой европейской Эстонии мы бы мигом решили эту проблему.
— Тише вы — про независимую Эстонию! — цыкает на них второй. — Забыли, кто я?
— А кто ты⁈ — с насмешкой переспрашивает первый. — Тоже мне депутат Верховного Совета… Забыл, что твой папаша владел табачной лавкой в Старом городе?.. И как он громил лавку своего конкурента Шапиро, когда пришли немцы… Даром что — русский.
— Заткнись, сволочь! — злится второй. — Ты лучше вспомни, как пацаном таскал жратву своему папаше в лес! А потом, напялив красный галстук, барабанил на пионерских сборах. Думал своим дурацким барабаном заглушить выстрелы из обрезов на хуторах?.. Сколько лет твоему папаше дали, когда он попался?..
— Тише-тише, товарищи! — испуганно бормочет третий. — Не забывайте о печальной участи Пауля Генриховича!
— Знать бы еще, кто его сдал, — шипит первый. — Незаменимый человек был в нашем деле?
— Как вы думаете, он нас с собой не потянет? — спрашивает второй.
— Не потянет! — уверяет первый. — Ему в камеру «трещотку» подбросят. Я уже договорился.
— Что еще за «трещотка» такая? — едва ли не визжит третий.
— Попадешься к легавым — узнаешь! — отвечает первый.
— Так, товарищи, в самом деле, давайте уже ближе к делу, — требует второй. — Отчитайтесь по проведенным мероприятиям.
— «Отчитайтесь…» — бюрократ, — бурчит первый.
— В любом деле должен быть порядок, иначе мы не добьемся своего.
— Ладно… — говорит первый. — Моя группа установила местопребывание троих «тонких». Один засел на заброшенной электростанции. Второй — в сторожке в Карловом лесу. А третий — где-то здесь ошивается, гнида.
— А разновидность этих троих удалось установить? — интересуется третий.
