Наследники по прямой. Книга первая - Давыдов Вадим (электронная книга TXT) 📗
Обучение Гура отличалось от традиционного воспитания буси ещё одной, но крайне существенной, деталью. Мишима никогда не ограничивал инициативу воспитанника. Выговоры, которые получал Гур от наставника, никогда не содержали критики за проявление самостоятельности, — скорее, напротив. «Разбор полётов» и постижение нужных умений — вот что всегда оставалось главным. В какой-то момент — довольно давно — Мишима осознал, что не добьётся нужного результата, если останется в жёстких рамках формальной традиции. Чтобы сохранить Знание, нужно учиться думать. Ученик, который слепо копирует учителя, беспрекословно подчиняясь ему, на самом деле ни к чему стоящему не способен.
Невозможно даже просто перечислить всего, что стало его навыками, — такими, как для прочих — говорить или дышать.
Природа оказалась к нему щедра — хорошая наследственность с обеих сторон, и матери, и отца, крепкая психика и нервы, прошедшие отличную закалку, сильное, крупное тело безо всякого изъяна, доведённое занятиями до безупречного совершенства, понимаемого окружающими, как красота. Чистая гладкая кожа, лицо с правильными, энергичными чертами и яркие глаза, излучающие жизненную силу, спокойствие и здоровье — залог симпатий. И зависти. Наука быть незаметным оказывалась нередко весьма кстати.
Он был так ещё юн. И понимал, что знает и умеет ещё до обидного мало.
Сталиноморск. 2 сентября 1940
— В общем, всего, брат Денис, не расскажешь, — подытожил Гурьев. — Такие дела.
— Вот, значит, как бывает, — тихо проговорил Шульгин, не глядя на Гурьева. — А потом что? Сам учился? Дальше-то?
— Дальше много всего было, Денис.
— Эт я понимаю. Расскажешь? Потом?
Гурьев пропустил вопрос мимо ушей, и Денис понял, что переспрашивать не стоит.
— Выпить хочешь? — вдруг спросил Гурьев. — Вижу, что хочешь. Денис, ты у меня смотри. Пить — нельзя. Давай сейчас остаканим это дело — и в завязку до моего особого разрешения. Сейчас надо быть в тонусе.
— Это я когда выпью — тогда в этом, в тонусе, — мрачно заявил Шульгин. — А когда не пью — вообще не соображаю!
— Сто граммов наркомовских перед сном, — безжалостно прищурился Гурьев. — А ещё лучше — стакан молока с мёдом. Днём, тем более с утра — ни-ни. И на вахте, естественно.
— Ладно, — страдальчески простонал Шульгин. — Вот же бл… Ой.
— Ты давно в школе?
— Скоро пять лет будет.
— И как тебе?
— Нормально. Народ, сам понимаешь, всё больше грамотный, ни выпить, ни поговорить по-людски.
— Ну, выпить — ладно, — Гурьев усмехнулся, доставая коньяк и сноровисто нарезая лимон с сыром. — А отчего ж не поговорить?
— Ушей много оттого что.
Гурьев напрягся. Кажется, начинался один из тех разговоров, от которых у него всегда зубы тоской начинало ломить.
— Много?
— Ну, — Денис выдержал паузу. — Есть, в общем.
— Кто? — вопрос был задан тоном, который Шульгин до этого у Гурьева не слышал. — Я слушаю.
— Да Маслаков, — Шульгин аккуратно плюнул на папиросу и сунул окурок в пустую пачку. — Ты его не видал ещё? Парторг наш.
— Ну, на самом деле уже удостоился чести.
— Вот. Его и боятся.
— Такой страшный?
— Мудак он грёбаный, понятно!?
— Понятно. А остальные?
— Ну, что — остальные. Разве против Маслакова можно буром переть?
— Коротко и ясно, — кивнул Гурьев, заканчивая приготовления к трапезе. — Подробности потом. Ты где живёшь, боцман?
— Живу. На Морской.
— От Чердынцевых далеко?
— Шесть дворов, — осклабился Шульгин.
— Ты не лыбься, боцман, — усмехнулся Гурьев. — Я всё про себя и про неё знаю, только слюни распускать не нужно, потому что компота не будет. Давай-ка вздрогнем, — он разлил коньяк.
— Вообще-то я по другим делам, — сознался Шульгин, с подозрением косясь на янтарную жидкость в рюмках. Нет у меня настоящих коньячных рюмок, тоскливо подумал Гурьев. Ни для тебя, ни для себя нет. Господи. Рэйчел. — Но с хорошим человеком — почему же не выпить?
— Ты почему не женат? — продолжая улыбаться, быстро спросил Гурьев.
Шульгин помялся немного и вздохнул. И махнул рукой:
— А! Сначала было не до того. А потом стало не до этого.
— Ясно, — кивнул Гурьев и, улыбнувшись совсем уже безгранично, хлопнул Шульгина по плечу.
— Дорогая вещь, — опять покосился на коньяк Шульгин. — Ну, поехали.
Они чокнулись и выпили.
— Я не стеснён в средствах, не волнуйся, — Гурьев отправил в рот «гвардейский пыж» — два ломтика сыра, а между ними — кружок лимона без шкурки, и Шульгин, крякнув, ловко собезьянничал.
— А где машинка? — завертел головой Шульгин. — Ну, которая деньги печатает, — И, видя, что Гурьев не собирается отвечать, сменил тему: — А что это за закуска такая хитрая?
— Имени покойного императора Николая Второго, Денис.
— Ага, — немного удивился Шульгин. — Ну, между первой и второй… За что пьём?
— Со свиданьицем, — Гурьев тихонько звякнул своей рюмкой о рюмку Шульгина и медленно выпил.
Денис, напротив, залпом опрокинул в себя напиток и полез пальцами за очередным «пыжом»:
— А ничего, крепкий! Посуда уж вот только мелковата.
— Тепло? — поинтересовался Гурьев.
— После пятой поглядим, — уклонился от прямого ответа Шульгин, набивая рот закуской. — Ты надолго к нам?
— Увидим, — Гурьев быстро изготовил новую порцию закуски и отправил это себе в рот. — Полагаю, да.
— Это хорошо.
— Чему ты так рад, боцман? Думаешь, тебе со мной легко будет?
— А я и не хочу, чтобы легко. Я хочу, чтоб весело было. А с тобой, Кириллыч, видно: уж чего-чего, а вот соскучиться — ну, никак не получится.
— Наблюдательный, — Гурьев облокотился на стол. — Стихами разговариваешь. Но уж очень быстрый ты, Денис. Это мне не подходит.
— Есть самый малый вперёд, — наклонил голову Шульгин. — А чего ждём?
— Мы не ждём, Денис. Мы работаем и готовимся.
— Не понял.
— Это потому, что торопишься. Ты не торопись. Ты наблюдай и думай.
— А Маслаков?
Ага, мы вернулись к нашим баранам, подумал Гурьев. Он снова налил коньяк Денису и себе:
— Маслаков, Маслаков. Что это ты так на него бросаешься?
— Да уж больно здоровый он гад, Кириллыч. И скользкий, не ухватишь!
— Денис.
— Что — «Денис»!? Тебе… Знаешь, что он тут вытворяет? Врагов народа разоблачает! Без роздыху… Су… Бл… Твою… Ну, в общем, — Шульгин яростно почесался. — Я бы эту падлу своими руками, — он поднёс ладони к лицу и посмотрел на них со злостью. — Только коротки у меня руки-то. Я понимаю, что ты от мамкиной титьки сам давно оторвался, просто предупреждаю. На всякий случай.
— Чувствуется, серьёзно он тебя допёк.
— Да всех он загребал, всех!
— Ясно, ясно, — Гурьев усмехнулся. — Ты писать умеешь?
— Чего?!
— Грамоту знаешь, спрашиваю?!
— Ну?!
— Ну и написал бы, куда следует. Клин клином, как говорится.
Рука Шульгина замерла на полдороги к рюмке. Он уставился на Гурьева:
— Ты чё, Кириллыч? Грёбнулся, что ли? Ты за кого меня держишь-то?
— Ты волну не поднимай, боцман, ты лучше пей.
— Не-е-ет, ты погоди, погоди!
— Да нечего мне годить, Денис, — желваки прыгнули у Гурьева на щеках. — Как хныкать, так вы тут как тут, пожалуйста. А как сделать что-нибудь, так в кусты? Потому всякие подонки уселись вам на шею и ножки свесили.
Шульгин крякнул и опустил голову. Гурьев молчал, наблюдая. Наконец Денис поднял лицо и хмуро посмотрел ему в глаза:
— Нехорошо говоришь, Кириллыч. Неправильно. Доброе дело надо чистыми руками делать!
— А если чистыми не получается?
— Вешайся, — убеждённо сказал Шульгин, схватил рюмку в кулак и одним махом влил в себя её содержимое. Громко поставив рюмку на стол, снова глянул на Гурьева: — А проверять меня вот так не надо, Кириллыч. Я те не мальчонка с грязным пузом. Проверяльщик ещё туда же… сопляк! Извини, конечно.
— Крут ты, Денис Андреич, — Гурьев усмехнулся и поднял свою рюмку, — но я не в обиде. Давай ещё разок вздрогнем. За добрые дела чистыми руками.
