Минус Финляндия - Семенов Андрей Вячеславович (смотреть онлайн бесплатно книга TXT, FB2) 📗
Зэки ненавидели армейцев за то, что еще совсем недавно они держали в руках оружие, как и их конвой. На армейцах была та же форма, что и на конвое, разного цвета, но схожего кроя.
Оба сообщества, зыркая друг на друга через проход, ожидали малейшего предлога, чтобы начать яростную и беспощадную драку. Такой предлог не замедлил явиться.
Восемь человек, отобранные Ворошиловым, принесли и поставили на земляной пол центрального прохода три больших бака с баландой и носилки со штабелем черного хлеба. Ворошилов положил поверх буханок черпак и вышел из барака, не дожидаясь, пока вспыхнет драка, которую нельзя уже будет ничем остановить.
Армейцы и зэки молча смотрели на бачки и хлеб в проходе. Восемь человек поставили баланду и заползли на свои места на нарах. Зэков не кормили три дня, и от вида пусть невкусной, но горячей пищи и хлеба в глазах у них появился звериный жестокий огонек. Армейцев кормили утром, но они тоже были не прочь подкрепиться на ночь, которая, это понимали все, спокойной и скучной не будет.
Справа и слева голодные глаза смотрели, как от горячей баланды над баками поднимается парок, но никто даже не пошевелился. Все понимали, что тот, кто поднимется, возьмет черпак и станет разливать баланду, станет кормить только своих. Армеец — армейцев, а зэк — зэков. Члены другой корпорации будут оттиснуты в край очереди до тех пор, пока не будет накормлена та, чей представитель явится раздатчиком пищи.
Но все также понимали, что ущемленная партия не смирится с несправедливостью. Дележ пайки как раз и явится поводом к кровавой и беспощадной бойне, который ожидали и армейцы и заключенные. И уж совсем хорошо каждый понимал, что первым умрет тот, кто все начал, взял в руки черпак и начал делить хлеб. Поэтому обе стороны ожидали добровольца, который, дав повод, принесет себя в жертву перед началом схватки солдат и уголовников.
На стороне «черных» произошло шевеление, и с нар в проход слез Коля. Сотни глаз нацелились на него. Он подошел к бачкам, но черпак в руки брать не стал, а развернулся так, чтобы одинаково хорошо видеть и правые и левые нары.
Переведя взгляд с уголовников на армейцев, он вдохнул, выдохнул, поднял голову и сказал так, чтобы слышали все:
— Внимание! Я — капитан Красной армии Осипов. Сержантский состав — на средину! — заметив, что в солдатской среде произошло шевеление, но в проход никто не вышел, Коля повторил: — Сержантский состав — на средину.
Будто нехотя с солдатской стороны в проход свесились две ноги в ботинках и обмотках. За ней свесилась вторая пара — в кирзовых сапогах. Вот один разжалованный сержант вышел в проход. За первым вышел второй. Через минуту в проходе стояла шеренга из сорока сержантов от двадцати до сорока лет.
— Даю команду! — продолжил Коля, осмотрев сержантский строй. — Пятеро справа от меня, пятеро — слева. Остальным занять места за моей спиной. Начинаю раздавать пищу по очереди — справа и слева по одному человеку. Один отходит, второй подходит. Очередей и сутолоки никто не создает. Одна буханка хлеба на шесть человек. Хлеб получает шестой по счету. Сержантский состав следит за порядком и получает пищу в последнюю очередь.
Закончив речь, Коля взял черпак и обмакнул его в бак с баландой, показав, что он готов покормить весь барак.
Несколько секунд обе стороны осмысливали только что сказанное, потом с обеих сторон раздалось одобрительное гудение. До всех сразу же дошла вся справедливость Колиного поступка. Армейцы добровольно соглашались повиноваться старшему по званию, хоть и зэку, потому что были приучены к соблюдению субординации, а уголовники видели в Коле человека своего круга, в такой же точно робе, какая была на каждом из них, и их мало волновало, что он — капитан. Каждая сторона видела сейчас в Коле своего, солдаты — офицера, уголовники — зэка. Повода к взаимному истреблению, таким образом, не последовало. Кроме того, все увидели и поняли, что сорок сержантов — это не любимчики самозваного старшого, а своего рода гаранты того, что каждый получит свою пайку, причем этим сорока достанутся не самые лучшие куски.
Первым подошел солдат и подставил свой котелок. Примерившись, Коля плеснул в него баланды. Следующим подошел уголовник. Коля выдал ему равную порцию. Обе стороны смотрели на черпак и вымеряли граммы. Равенство в раздаче вызвало новый одобрительный гул.
Солдат и уголовник отошли и встали вместе, ожидая еще четверых, чтобы получить хлеб. Вскоре Коля налил и им, шестой подхватил буханку. Один из уголовников под бдительным и ревнивым присмотром пятерых своих сотоварищей стальной заточкой, которая так и не вошла сегодня в человеческую плоть, аккуратно поделил буханку на шесть равных частей и подобрал крошки.
На сытые желудки солдатам и уголовникам расхотелось убивать друг друга прямо сейчас и немедленно. Обе стороны оставили окончательное решение вопроса на потом, руководствуясь житейской мудростью — не последний день живем. Кроме того, совместное и честное преломление хлеба, ритуал священный и почитаемый как в армейской, так и в тюремной среде, весьма и весьма смягчил первоначальные намерения и нравы. Во всяком случае, люди в гимнастерках и робах стали смотреть друг на друга значительно теплее. Последними хлеб и баланду получили сержанты, а самым последним остатки из третьего бака слил в свою миску Коля. Обделенным себя не почувствовал никто.
Оценив, что Коля Осипов сумел осторожно обойти повод для драки и при этом удовлетворить потребности в пище и армейцев и «черных», обе стороны признали его за старшего. Немаловажным для такого признания стало и то обстоятельство, что Коля принадлежал одновременно к двум корпорациям как армейский капитан и полноправный зэк.
Но не успели еще наиболее авторитетные делегаты от каждого сообщества собраться на конференцию в углу первого яруса нар и утвердить кандидатуру, как снова открылась дверь и в проеме показался Ворошилов. Старший сержант, не скрывая удивления, осмотрел тихий барак. Штрафники сидели и разговаривали, курили, а большей частью лежали и сыто икали. Не видно было, что кто-то из них в скором времени собирался приложиться сапогом к лицу соседа. Это была уже не первая штрафная рота, которую он сопровождал, и никогда ужин не проходил без поножовщины. Через минуту после того, как баки с баландой и носилки с хлебом ставились на середине прохода, обязательно вспыхивала драка, после которой оставалось два-три десятка неживых людей. А тут…
Удивительный этап!
— Рядовой Осипов! — продолжая удивленно разглядывать барак, позвал Ворошилов. — На выход.
Не сразу сообразив, что он больше не капитан и даже не заключенный, а именно рядовой штрафной роты, которому и адресовано обращение Ворошилова, Коля закончил ужин, не спеша протер миску остатком хлебного мякиша и обернулся. — А?
— Осипов, на выход, — теряя терпение, повторил старший сержант.
— Я? — заметив, что Ворошилов, сжав кулаки, двинулся к нему, Коля до конца осознал, что речь идет именно о нем. — Да иду, иду уже.
Старший сержант вывел Колю из барака и молча повел куда-то, не объясняя маршрута.
Стояла удивительно теплая, совсем не осенняя ночь. Следуя за Ворошиловым, Коля прикидывал в уме: «Он здоровее меня. На мясных харчах вскормленный. Но если я сзади со всей дури двину ему в ухо, то, пожалуй, секунд десять ему будет не до меня. За эти десять секунд я успею добежать до колючки и поднырнуть под нее. Я еще с вечера приметил пару мест, где проволока провисла. Десять секунд — и я уже на той стороне, — Коля посмотрел на колючку, потом — на вышку с часовым. — Нет. Не пролезу. Возле лаза я задержусь секунды на три, на четыре. Пока проволоку приподниму, пока сам прошмыгну в эту дыру… Автоматчик с вышки меня срежет, как гвоздику в оранжерее. От лаза до вышки никак не более сорока метров. Часовой обернется на вопль Ворошилова, когда тот взвоет от боли, и увидит меня, бегущего к колючке. Не успею, — глядя на могучий стриженый затылок старшего сержанта, Коля стал прикидывать другой вариант. — А если его задушить? Как Штейн на занятиях показывал. Воткнуть ему ложку в шею и вырвать кадык. Ворошилов тогда и пикнуть не успеет. Зато я смогу тихо подойти к лазу, пока часовой смотрит в другую сторону, и так же тихо перебраться наружу. Но убивать своих?! — Коля вздохнул. — Убивать своих — это не дело. Уж пусть лучше меня… Ворошилов, конечно, гад, но он — свой, — тут же Коля нашел и второй довод против побега: — Все равно не уйду. Кормился слабо. В лагере с тела спал, а в дороге трое суток только водичку хлебали. Не уйду. Трех верст не протяну. Поймают меня. А за попытку побега Марик с чистой душой поставит меня перед строем под автоматы. Лучше уж в следующий раз…»
