Меч на ладонях - Муравьев Андрей (список книг .TXT) 📗

– Это ты сейчас для кого все это сказал? – потирая лоб, спросил Костя. – У меня от этих маркграфов лоб распух. Чтоб это все запомнить, надо дня два историю зубрить…

Воспользовавшись паузой, задал вопрос кто-то из новгородцев:

– Так сейчас император воюет с итальянцами, так, что ли?

Ответил Микита Акуньевич:

– Не-а, он этим летом в Магдебурге с молодой женой своей будет. А в Италии сейчас сын его, Конрад, порядок наводит. А жена новая императорова-то ведь дочка Всеволода Старого, а значит, и сродственница князю нашему. Ее деткой еще, годков, значит, больше десятка назад, привезли в жены к маркграфу Штаденскому Генриху. Его Длинным называли за… Ну, неважно за что.

Дружина заржала, а Микита Акуньевич невозмутимо продолжил:

– Девочка подросла у монахинь, а как к возрасту подошла, замуж за маркграфа ее и выдали. Вот только недолго пробыла замужней. Годка два, может, потом овдовела – и обратно в монастырь. Да попалась на глаза императору, а наши ж девки, они… – Старый вояка приосанился. – О-го-го! Огонь! Ну и глянулась она ему, так что лет семь назад он ее и засватал… Да, точно, годков семь назад это было. Я тогда в земли швабские с торговыми гостями ходил.

Княжий гридень начал загибать пальцы:

– Было ей тогда семнадцать от роду, значит, сей год уж…

– Двадцать четыре, – подсказал Костя.

Новгородец расплылся в улыбке:

– И верно. – Его лицо помрачнело. – А вот деток им Бог не даровал.

Венедим хмыкнул:

– Я думал, старый ужо, Генрих-то, по молодкам бегать, а он от молодой жены не отходит. Видать, боится, что, пока по Италиям да Лотарингиям воевать будет, молодая жена ему украшения почище короны может приделать.

Дружина снова захохотала. Кто хлопал себя по колену, кто давился пивом.

Кто-то из гридней возразил:

– Да не. Генрих-то еще не старый. Годов под сорок, может, чуток побольше. Но в Любеке мне баба одна сказывала, что после Ганоссы, где император на коленках под снегом прощение у папы вымаливал, Генрих не очень по мужскому-то делу. Совсем слабоват.

Хохот мало-помалу стих. Микита Акуньевич, желая уйти от скользкой темы, задал появившемуся знатоку нейтральный вопрос:

– А я вот слыхал, Генрих все больше в Госларе живет, в Саксонию, где мы сейчас, носа не кажет. Твоя баба ничего по этому поводу не баяла?

Онисий Навкратович подсел к костру.

– Как прошел Генрих по землям и замкам саксонским в прошлом году, так и стоит на границе в Магдебурге, армию не распускает. Золота много с мятежников взял, да и молодая жена опять же ж. Пиры кутят, охоты да турниры. А где весело, там купцу можно с прибылью быть.

Понемногу посиделки из исторического кружка начали превращаться в нормальную мужскую попойку, чему немало способствовали местное пиво и подоспевшие колбаски.

Один из приказчиков начал рассказывать услышанную в кабаке историю о том, как один из местных монахов залез к молодке, да был застукан ее мужем.

Хохот у костров новгородцев не смолкал до самой полуночи…

Между Гамбургом и Магдебургом кроме реки существовала вполне сносная дорога еще римской постройки, которой пользовались имперские курьеры и паломники, неспособные оплатить водный путь. Через час после того, как «Милая Эльза» отчалила от мостков, по этой дороге к временной столице империи отправились два всадника. Одетые просто, но с заводными лошадьми на поводу, они очень спешили. Одним из них был рыжий Хладик, проводник русичей.

Всадники опередили «Милую Эльзу» на четыре дня. В то время как новгородцы только подходили к границе мейссенских земель, в ворота усадьбы в пригороде Магдебурга уже стучали запыленные кулаки бывшего проводника.

Суровый привратник дома нехотя пустил запыленных гостей и провел их к хозяину, готовящемуся ко сну в небольшой столовой перед пылающим камином.

Личный медик его императорского величества Энцо Валиаджи был в прекрасном настроении. За последние месяцы к императору вернулись все его несложные мужские радости. Недуг, который сорокалетний государь Германской империи лечил уже больше десяти лет, отступил, и Генрих IV наслаждался обществом своей молодой жены, императрицы Адельгейды [76], и остальными пятнадцатью развлечениями дворянина [77], что, без сомнения, являлось заслугой его нового медикуса.

Валиаджи потянулся в кресле и глянул в крошечное окошко на пыльные липы двора.

Очередное усмирение мятежной Саксонии закончилось зимовкой имперского двора в Магдебурге, и, по слухам, венценосным супругам здесь нравилось, чего нельзя было сказать о новом императорском лекаре.

Валиаджи, при посвящении десять лет назад получивший имя Пионий, потягивал горячее сладкое итальянское вино, приправленное корицей и лимонными корками, и парил ноги. Невысокому сухощавому итальянскому медику было уже ни много ни мало сорок семь лет. И не всегда у него были крыша над головой и таз с горячей водой в ногах. Энцо старался наслаждаться полученным положением, знал, кому он обязан этим, и пока не собирался расставаться со свалившейся на него удачей, хотя и брезгливо посматривал на окружающую суровую германскую архитектуру. Германия так не вязалась с привычными ландшафтами родной Италии!

Валиаджи думал о Любеке. Именно с этим портом нынче были связаны честолюбивые мысли лекаря. Та сила и власть, которую он получил, приблизившись к трону одного из влиятельнейших государей Европы, та мощь были лишь отголосками силы, которую он может обрести, если станет главой местного клана почитателей богини Архви серпом ее. Энцо не был старым и заслуженным адептом этого культа. Все, что связывало его со странными новыми верованиями, было вокруг него: благодаря Архви лекарь-неудачник, промышлявший кровопусканием и лечением от вздутия живота, получил знания, позволившие ему стать светилом медицины, подняться среди не столь везучих коллег. За последние пять лет он узнал о болезнях и их лечении больше, чем за двадцать лет обучения и практики, то есть за всю свою сознательную жизнь до того момента, когда в полупустой корчме сизоносого Тихши к его столу подсел странный купец.

Тогда в корчме Энцо напился и долго говорил с новым знакомым, а наутро уплыл с ним на корабле в далекую Азию. Через пять лет Валиаджи вернулся адептом культа Архви и лекарем, равным которому не было при дворах германских маркграфов и французских герцогов.

Энцо не был ярым католиком, хотя родился и вырос в Венеции. Его отец был христианский купец, мать – габрейка [78], на которой тот женился в расчете на приданое. Когда Энцо был еще мал, отец разорился и пропал где-то, мать с ребенком вернулась к родителям, и маленького Энцо воспитывали в веротерпимой обстановке – для Валиаджи вопросы религии никогда не становились камнем преткновения: веруешь ли ты в Христа, Аллаха или Иегову – не важно, лишь бы твой бог приносил тебе удачу.

Культ, которому он теперь поклонялся, не стремился к известности. Толпам рядовых поклонников адепты богини предпочитали богатых и влиятельных последователей, получивших от Архви примеры своего расположения и следующих за новым верованием пусть не с горящими глазами, но с меркантильным интересом. Расположение их покупалось новыми возможностями, связями, долголетием и властью. Для каждого новообращенного находился свой ключик. Принимали только тех, кто мог быть полезен. И пусть из-за такой политики культ Архви будет тайным еще долго, власть и выгоды, полученные из рук богини сильными мира сего, привлекали все новых приверженцев…

Энцо повернулся к горящему камину. Мысли лекаря приятно туманил аромат хорошего вина. Позвать молодую польскую невольницу, которую он приобрел в прошлом месяце? Или потребовать еще вина и опиумную трубку? Все было хорошо. Правда, Архви не давала денег. За деньгами и властью надо было обращаться к Лучезарному. А Энцо все еще побаивался делать это.