Кабирский цикл (сборник) - Олди Генри Лайон (е книги .TXT) 📗
— Так, гулять… гулять… — бормотал Чэн-Я, укрепляя ножны на поясе и пробираясь к двери. — На свежий воздух, в холодок…
Я-Чэн даже не сразу заметил, что почти дословно цитирую Обломка, а когда заметил — мы уже находились на улице и с удовольствием впитывали ночную прохладу.
Некоторое время мы прогуливались возле главного входа, думая каждый о своем. Я говорю — «мы», потому что в первую же секунду взаимопроникновения стало понятно — Придаток Друдл рассказал Чэну почти то же самое, что Детский Учитель поведал мне; и нам с Чэном совершенно необязательно обмениваться узнанным для полноты картины.
Так что мы отошли друг от друга на шаг — этот шаг был невидим никому, кроме нас — и вспоминали подробности ночного разговора.
Каждый сам по себе — и в то же время вместе. Оказывается, «мы» ничуть не хуже, чем «я» или даже «Я-Чэн»…
Неподалеку начинался чей-то сад, совершенно не огороженный, и там оглушительно стрекотали цикады, заставляя вибрировать воздух. Я подумал, что в моей воле бросить все и завтра же покинуть Кабир. Эмират велик, да и дружественных земель немало — и везде меня примут с радостью. Обзаведусь новыми друзьями, ничем не буду интересоваться, никого не буду разыскивать, никому не стану мстить, начну Беседовать вполсилы, чтоб не привлекать лишнего внимания, а по ночам буду отводить душу с Заррахидом…
И никаких тебе забот — ни личных, ни государственных! Уйдут видения горящего Кабира, оборвет свой бег гнедой жеребец, и аль-Мутанабби, первый Придаток на кабирском престоле, снова станет всего лишь именем на одной из пластин латной перчатки. И все вокруг будут думать, что там, в перчатке есть живая рука — ну а что им останется думать?!
Ночь пахла персиками и рейханом, я счастливо улыбался и перемигивался со звездами, прекрасно понимая, что никуда я не уеду, и, в конце концов, все в этой жизни будет идти своим путем — хочу я этого или не хочу.
Своим путем.
Путем Меча.
Только теперь до меня дошел смысл старинной поговорки: «Не мы идем по пути, но Путь проходит через нас». Ведь если так — можем ли мы уклониться, отказаться, свернуть?
Вот я и свернул — за угол, обходя Кобланов дом.
Через пару минут я и Чэн оказались на той самой глухой улочке, которую не раз обозревали во время нашего невольного заточения. Ага, вот на этом самом месте находился Гвениль, когда я из зарешеченного окошка кричал ему, чтобы он срочно сообщил Шешезу о пленении несчастного Единорога; а потом Гвен удалился в переулок…
— А ведь мы предупреждали тебя, Наставник, — донеслось из переулка. — Упрямец ты, однако… был.
Это, наверное, Обломок опять что-то втолковывает Детскому Учителю.
Чуть ли не впервые реакция Чэна оказалась быстрее моей. Я еще только понимал, что резкий скрипучий голос никак не может принадлежать Обломку, а Чэн уже метнулся к угловому забору и, прикрываясь его тенью, мигом оказался у поворота.
И тут, как по заказу, некая одинокая и взбалмошная тучка решила немного поерзать по небу — и клинок лунного света наискось полоснул по Кабиру, высвечивая ближнюю к нам часть переулка.
И то, что происходило там.
…Прижавшись спиной к задней глухой стене чужого дома, стоял Придаток Друдл, держа руку на эфесе Детского Учителя. Рядом с Наставником огибала кушак Друдла гарда-лепесток Обломка. И я еще некстати подумал, что плотный и приземистый Друдл сейчас напоминает тростниковую жабу, ждущую очередного комара.
Все мое проклятое легкомыслие… не о том думаю, не о том!..
Напротив переминались с ноги на ногу двое Придатков. Первого из них я узнал бы и в полной темноте, даже несмотря на троицу кинжалов-трезубцев за его поясом. Усы-гарда кинжалов по форме изгиба ужасно напоминала одностороннюю гарду Обломка, хотя в остроте тонких, хищно блестевших лезвий сомневаться не приходилось.
Братья-Саи, приемные дети Шулмы; и их обманчиво нескладный угловатый Придаток в темной, заправленной в холщовые штаны рубахе с широкими развевающимися рукавами.
Я слегка задержал взгляд на Саях, с врожденным уменьем Блистающего оценивая их внешний вид — семь граней клинка, цельнокованого вместе с двурогой изогнутой крестовиной, рукоять плотно обкручена грубой веревочной спиралью и завершается простой круглой головкой.
Ни украшений, ни излишеств… ни ножен. Простота во всем. И баланс, должно быть, отличный…
Раньше я подумал бы, что Саи попросту вышли из небогатого рода — но это раньше.
…Второй Придаток был невысок и гибок, вроде моего Чэна, и в нем угадывалась кошачья грация и ловкость, которыми он, пожалуй, с успехом мог бы восполнять недостаток веса или силы. Ножны, висевшие за его плечом, пустовали — а обнаженный Блистающий в правой руке и впрямь напоминал сильно уменьшенного Но-дачи.
«Шото, — догадался я. — Маленький Шото. А где же остальные? Хотя… если Но-дачи уехал в Мэйлань, то и остальные, скорей всего, разъехались по разным городам, чтобы терроризировать эмират одновременно в нескольких местах. А эти — остались. Шешез говорил, что в Кабире в последнее время тихо… странно! Эти остались — и тихо?!»
— Но велел нам тебя не трогать, Наставник, — тягуче пропел Шото, и «Но» получилось у него, как «Ноо». — Впрочем, он уехал, а мы непослушные, знаешь ли… Можно, мы тебя потрогаем, Наставник? Можно, я — я сам! — тебя слегка потрогаю? Ты щекотки не боишься?..
К Обломку Шото не обращался, подчеркнуто игнорируя шута.
Братья-Саи хихикнули и отвели своего Придатка шагов на десять назад.
— Это моя Беседа, Дзю, — тихо и властно сказал Детский Учитель. — Моя. Не вмешивайся.
Он произнес это таким тоном, одновременно покидая ножны, что даже я, как невидимый соглядатай, почувствовал — это ЕГО Беседа.
Во всяком случае — пока.
Шото коротко присвистнул и кинулся вперед.
Они сошлись почти вплотную — ни я, ни тем более Гвениль никогда не смогли бы долго работать на такой дистанции — и даже мне было сложно успевать делить Беседу на отдельные фразы и оценивать смысл каждой.
Впрочем, «сложно» не значит «невозможно». И если бы я был не снаружи Беседы, а внутри нее, то это происходило бы гораздо проще.
На первый взгляд Шото и Детский Учитель Беседовали очень похоже, в основном полагаясь на короткие рубящие удары почти без замаха и ни разу не ударяя дважды на одном и том же уровне. Только маленький ятаган бил гораздо сильнее за счет центра тяжести, смещенного ближе к концу клинка (как у любого Блистающего из рода ятаганов), а Шото с его серединным балансом на два пальца от плоскости квадратной гарды не был столь подвержен инерции удара.
Отчего и тратил значительно меньше сил на возвращение после промаха.
Фраза. Еще одна. Две фразы подряд, разрыв дистанции и пауза. Вопрос. Ответ. Вопрос…
Постепенно я поймал нужный ритм, и следить за Беседой стало легче.
Вот тогда-то я и увидел главное.
Суть Беседы в глухом переулке спящего Кабира крылась не в том, что Придаток Шото держал своего Блистающего двумя руками, а Друдл — одной, и впрямь став похожим на скачущую жабу с мелькающим языком-ятаганом (взгляните на жабу с точки зрения комара, и вы поймете, что я хочу сказать!). И не в том, что более легкий Шото не мог принять на себя всю мощь рубящего ятагана, и его Придатку чаще приходилось уворачиваться, тогда как Друдл упрямо лез вперед и Детский Учитель всякий раз оказывался на пути визжащего Шото, заставляя того искать все новые лазейки в обороне Наставника.
Нет, не это превратило Чэна в каменную статую, не это заставило меня внутренне слиться с чужой Беседой, стараясь не пропустить ни одного движения.
Просто сейчас в переулке Беседовали не Детский Учитель семьи Абу-Салим и прошедший Шулму убийца-Шото. Это была Беседа непосредственно Кабира и Шулмы. Беседа прошлого и настоящего, извечный спор мудрого Мунира и гордого Масуда.
И Путь Меча был достаточно широк, чтобы вместить в себя и первое, и второе. Ручей, некогда разделенный молнией надвое, вновь слился воедино — и струя враждовала со струей.
