Дом в глухом лесу - Барлоу Джеффри (книги онлайн полностью .txt) 📗
У самой церкви слуха Дины достигла мелодия виолончели, доносящаяся из верхнего окна домика: виолончель была истинной страстью преподобного мистера Скаттергуда – одной из многих, помимо его священного призвания. Викарий, сказала себе Дина, убыстряя шаги, если и не чопорный зануда, то со всей определенностью малодушный трус – хотя как виолончелист, надо признать, преуспел немало, – а также и сущий флюгер: никогда-то он не отстаивает своих убеждений на публике, сколько бы упрямства ни выказывал в семейной жизни. С мистером Марком Тренчем он неизменно любезен и добр, как то и подобает духовному пастырю, вне зависимости от личных или приходских интересов, касательно которых у них со сквайром, возможно, вышла размолвка. Немилосердно это, рассуждал ее чудак-муж, вести себя нетерпимо и жестко по отношению к одной из овец своей паствы; немилосердно выражать свое неодобрение открыто и прямо. Что, немилосердно – проявить стойкость, выказать твердость характера? Неужто бесхребетность – качество, в клерикальном мире столь популярное? Что за нелепость, думала про себя Дина, да в придачу еще и лицемерием отдает! Сама миссис Скаттергуд подобной щепетильностью не обладала, чувства столь деликатные были ей чужды, чужды абсолютно; она-то перед мистером Марком Тренчем не сробела бы, нет-нет, никогда, просто-таки горой бы встала на защиту своего мужа и своей веры, уж она-то быстренько призвала бы сквайра к ответу – хотя, конечно же, ей, супруге викария, подобное не пристало! И сколько бы сама она по этому поводу ни досадовала, приходу, чтобы выжить, позарез необходимы денежные субсидии из далройдских сундуков.
Как если бы ее любезный муженек и без того не обладал целой горой недостатков, их счастливый союз до сих пор не был благословлен потомством, и дом священника пока не озарился радостью – детей у них не случилось, так-таки ни единого, и не предвиделось; в результате миссис Дина Скаттергуд, особенно приходя в соответствующее настроение, не колеблясь, ставила мужу в вину еще и это.
Миссис Скаттергуд обнаружила преподобного в гостиной: супруг склонялся над виолончелью, смычок на мгновение застыл в воздухе, а сам он, щурясь сквозь очки, вглядывался в стоящие на маленьком пюпитре ноты. Брови его сошлись, губы слегка шевелились: в нарастающей панике он изучал рой нот, густо облепивших нотный стан.
Он уже собирался начать все сначала, уже изготовился вновь провести смычком по струнам – ни дать ни взять пильщик от музыки! – атаковать пальцами особенно головоломный этюд, испытывая на деле свое мастерство, – как вдруг заприметил в дверях свою рыжеволосую половину. Сей же миг мистер Скаттергуд выбросил из головы и «пиление», и атаки, да и про виолончель временно позабыл, дабы сосредоточить весь оркестр своего внимания на Дине.
– Да, любовь моя? – проговорил он, возможно, несколько нерешительно, ибо в лице миссис Скаттергуд читалось нечто, предвещавшее строгий допрос. – Прости, я, как видишь, со смычком упражняюсь. Вот тут у меня Равиола – пожалуй, за ноты труднее я еще и не брался. Трудная штучка, что и говорить, тем более для музыканта с моими-то скромными способностями.
– Тебе известно что-нибудь про пожилого джентльмена с супругой, которых видели у Далройдской пристани? – осведомилась Дина с места в карьер.
– Что еще за пожилой джентльмен, любовь моя? И что еще за супруга?
Засим достойная дама сочла необходимым пересказать мужу все то, что узнала в вафельной мисс Кримп. Оценить реакцию викария оказалось непросто; впрочем, он явно со всей серьезностью обдумывал услышанное, медленно и равномерно потирая подбородок рукою со смычком.
– Ну? – сказала наконец Дина.
– Похоже, и впрямь совпадение, – ответствовал ее супруг. – Но, должен признать, про оба этих эпизода мне ровным счетом ничего не ведомо.
– Я так и думала.
– Любовь моя?
– Что ты знаешь про мистера Марчанта?
– Да совсем мало. О, конечно же, на кладбище есть надгробные плиты – там и самого мистера Марчанта имя значится, и его жены Элизабет. Он здесь жил за несколько викариев до меня, видишь ли. Наверняка в архивах церковных старост найдутся какие-либо сведения. И, конечно же, есть наш мистер Боттом – он ведь и на мистера Марчанта работал.
– Твой мистер Боттом, – раздраженно оборвала его жена, – пропащий пьяница, который видит и слышит то, чего на самом деле нет, и знает такое, чего на свете отродясь не бывало. Я бы половине его россказней не поверила, даже если бы то же самое видела и слышала своими глазами и ушами. Твой мистер Боттом скорее вообразит себе невесть что на дне стакана, нежели скажет правду.
– Любовь моя, право же, немилосердно так говорить. Вспомни, что мистер Боттом жил и благоденствовал в сей деревне вот уже много лет, причем задолго до того, как мы сюда перебрались – задолго до того, как оба мы родились, если на то пошло, – и приобрел немало познаний в самых разных областях. Мне рассказывают, он служит приходу с самой ранней юности, и на память его вполне можно положиться, невзирая на отдельные мелкие упущения.
– История жизни мистера Шэнка Боттома меня абсолютно не касается, – парировала Дина. – Но хотя я ни единому слову из уст твоего мистера Боттома не поверю, слово написанное меня вполне убеждает. Тем паче написанное почерком викария – мистера Эдвина Марчанта собственной рукою.
– О чем ты?
– О письмах. Что сталось с письмами?
– А, понимаю! Ты, разумеется, имеешь в виду ту небольшую пачку писем, перехваченную веревкой, что мы недавно обнаружили в запертом бельевом шкафу. Ну, сверток со старыми бумагами, что я собирался вручить мистеру Тренчу.
– Да-да, именно. Ты их,, надеюсь, еще не отдал? – осведомилась супруга, так и буравя собеседника проницательным взглядом голубых глаз.
Муж ее улыбнулся и поправил очки.
– Ох, любовь моя, конечно же, отдал.
– Зачем?
– Ну, любовь моя, ты вечно мне говорила, что надо бы с ними что-нибудь сделать, например, передать мистеру Тренчу, поскольку переписка, кажется, касается отца сквайра, и покойного викария, и отдельных лиц, проживающих в Вороньем Крае. Ты ведь помнишь, как сама мне приказывала, любовь моя, либо выбросить письма, либо вручить их сквайру, пусть сам ими распорядится, как сочтет нужным; а ты, дескать, не потерпишь в своем доме ни клочка исписанной бумаги, на котором бы значилось имя Тренча.
– Да-да, незачем пересказывать мне все подробности. А помнишь ли ты имя викария, что там значилось, – ну, в адресе на некоторых конвертах?
– Да, любовь моя; Марчант, как есть Марчант.
– Тогда с какой же стати ты поспешил их отдать? – вопросила Дина. – О чем ты только думал?
Беднягу священника женин ответ привел в полное замешательство – что в доме викария было событием не из редких. Перед лицом женской логики он впадал в состояние благоговейной покорности, а надо сказать, настрой сей ныне составлял уток и основу его семейного счастья.
Вот вам пресловутая властная требовательность викария в делах домашних!
– Прости, любовь моя, – промолвил он, как обычно, сдаваясь на милость победителя.
– О чем же хоть говорилось в этих письмах? Викарий изумленно воззрился на супругу.
– О, любовь моя, право же, ты ведь не ждала, что я их прочту? Эти бумаги, по всей видимости, представляли собою частную переписку и были увязаны вместе, как если бы составляли единое целое или касались некоей общей темы. Так что архив в самом деле подобало передать сквайру – раз уж в письмах, по всему судя, речь шла о неких личных делах, имеющих отношение к его покойному батюшке.
Браво, викарий! Не сдавайтесь, отстаивайте свои права!
– Ты их не прочел, – подвела итог Дина, разочарованно скрестив руки на груди.
– Конечно же, нет, любовь моя. Это было бы немилосердно.
И вновь миссис Скаттергуд оставалось только гадать, как такой человек, как ее муж, высокоученый джентльмен духовного звания, умудрился так долго выживать в этом мире без какого-либо намека на хребет и как же справедливый Господь в небесах допустил такое; однако вслух Дина ничего подобного не произнесла, ибо быстро смекнула, что ее собственное положение и без того достаточно шатко. Теперь до разгадки секрета было не добраться, так что она снова и снова скрещивала руки на груди, и вздергивала подбородок, и глядела в окно вместо того, чтобы одарить своим взором обладателя бенефиция, бесхребетного священника и виолончелиста-любителя.
