Убить фюрера - Курылев Олег Павлович (читать книги без txt) 📗

Когда он вернулся в купе, Гитлер снова набросился на него:

— Вот вы курите и тем самым добровольно укорачиваете свою жизнь. Я тоже долгое время курил. Месяцами не ел горячего супа, питаясь черствым хлебом и разбавленным молоком, но зато выкуривал от двадцати пяти до сорока сигарет в день. Я тратил на это тринадцать крейцеров. Потом понял, что мои легкие ничуть не лучше отцовских (он умер от легочного кровотечения) и, если я не перестану курить и не выброшу сигареты в Дунай…

Затем он подробно рассказал Нижегородскому о системах здорового питания, проявив недюжинные познания в диетологии, порассуждал о проблемах рака и медицинской науки вообще, коснулся сельского хозяйства, в частности способов выращивания риса и т. д. и т. п.

В Мюнхене они вышли на перрон размять ноги.

— Вот город, где я хотел бы жить, — сказал Гитлер.

— Что же мешало?

— Переезд сопряжен с тратами, а у меня временами не было трех крон, чтобы внести недельную плату за комнату в нашем общежитии. Но теперь, если в Америке все устроится, я непременно вернусь и поселюсь в Германии. Где-нибудь на Рейне, например в Кёльне, или вот здесь. Но там я не останусь ни одного лишнего дня. И в Вену тоже не вернусь. Фон Либенфельс считает Вену центром Германского возрождения. Он продолжает делать ставку на Габсбургов, в чем я с ним категорически не согласен.

Они поехали дальше: Штутгарт, Страсбур, Мец… Это уже Франция, границу которой пересекли поздно ночью. В тот день они дважды посетили вагон-ресторан, и оба раза Гитлер, у которого наверняка должны были остаться деньги, скромно ожидал, когда за обоих расплатится Нижегородский. Взамен он из кожи лез, стараясь выказать ему всяческое почтение, хвалил чехов, называя их самой достойной нацией Австро-Венгрии (разумеется, после немцев), ругал поляков, пренебрежительно отзывался о венграх, приравнивая мадьяр к цыганам. Сразу после позднего ужина Вадим лег спать. Гитлер ушел в коридор, вернулся через час (очевидно, не найдя там собеседника), долго возился в темноте, устраиваясь на ночлег, потом еще с полчаса ворочался и наконец засопел. Во сне он часто бормотал что-то нечленораздельное.

Часов до одиннадцати следующего дня «фюрер», как Нижегородский называл про себя молодого Гитлера, лежал с головой под одеялом без признаков жизни. Когда он наконец высунул оттуда свой нос, то смущенно посмотрел на Вадима.

— Простите, вы не могли бы выйти в коридор? Мне нужно одеться.

Через несколько минут их поезд остановился в Вердене.

— Пойду пройдусь, — пробормотал все еще сонный Гитлер.

— Э, нет! Не хватало еще, чтобы вы отстали от поезда, — возразил Вадим. — Через несколько часов будем в Париже, там и прогуляетесь.

— А мы не могли бы задержаться в Париже на денек-другой?

— Исключено.

— Почему? Билет ведь все равно еще не куплен. Я бы уплыл на другом пароходе.

— Я уже послал телеграмму, и вас будут встречать в Нью-Йорке пятнадцатого числа на сорок девятом пирсе, куда причалит именно «Титаник». Идите умываться, потом будем завтракать.

Вторые сутки Нижегородский не отходил от своего клиента ни на шаг. Судя по всему, этот растяпа привык к необязательному бессистемному образу жизни и за ним нужен был глаз да глаз. Через полчаса Гитлер уже снова разглагольствовал обо всем на свете, перескакивая с одной темы на другую, забывая, с чего начал минуту назад очередную свою сентенцию.

— Наполеон — великий человек, но у него был один большой недостаток — привязанность к многочисленным родственникам. В этом есть что-то еврейское. Политический деятель должен отрекаться от семьи, это мое глубокое убеждение. В особенности от таких бездарных и жадных братьев и сестер, какими Создатель наградил незаурядного корсиканца. Я вообще считаю, что крупный политик не должен жениться. Как священнослужитель посвящает себя богу, так и он должен целиком посвящать себя нации. Но Наполеон совершил еще одну, самую большую глупость, которую история ему не простит — он устроил этот дурацкий поход на Москву, подарив русским победу. Они вот уже сто лет кичатся этой своей победой…

«Чья бы корова мычала», — подумал Вадим. Однако он понимал: глупо приписывать человеку то, что он должен совершить только через четверть века. Это будет другой человек.

— А как вы, вообще говоря, относитесь к женщинам, Адольф? — решил он поменять тему.

Гитлер, что бывало с ним редко, на сей раз задумался. Вероятно, в его голове не было еще выработано твердого мнения по этому вопросу, или его мнение часто менялось.

— Есть очень красивые женщины, — сказал он вдруг с долей некоторой мечтательности. — В Вене я встречал таких. Но женщина, даже очень умная, не в состоянии отделить разум от чувства. Она может поцеловать подругу и одновременно уколоть ее булавкой. И в этом нет ничего страшного. Страшно, когда женщина начинает рассуждать о проблемах бытия. Поэтому их участие в политической жизни недопустимо. Однако мы не можем лишить их возможности влияния на политиков и монархов. Вспомните Лолу Монтес, которая буквально свела с ума Людвига I. [18] Бедный король вынужден был отречься от престола в пользу сына, а танцовщица просто сбежала из Мюнхена. Нет, женщина плюс политика — это всегда гремучая смесь.

«Даже о бабах не может просто поговорить, — с досадой подумал Нижегородский. — Откуда в двадцатидвухлетнем парне столько не свойственной молодости дребедени? Кстати, у него ведь скоро день рождения».

Гитлер тем временем вспомнил Екатерину Великую, затем перешел на Петра I, которого ценил как монарха, но о котором знал лишь понаслышке. Потом он заговорил об американских индейцах. При этом выяснилось, что он прочел все шестьдесят романов Карла Мая и был его восторженным почитателем.

— А вообще-то я не люблю художественную литературу и никогда не читаю в газетах и журналах литературных разделов. Почему я должен забивать голову выдумками всяких неврастеников? Они пишут, что на ум взбредет, а миллионы читают, да еще спорят о прочитанном: что это автор хотел сказать такого-этакого в данном произведении. А автор просто денег хотел заработать, и ничего больше.

— Значит, вы не читали Достоевского?

— Даже не слыхал о таком. Он что, поляк?

— Русский. В одном из его романов бедный петербургский студент приходит к выводу, что одни люди (их немного) — суть наполеоны, а другие (все прочие) — «твари дрожащие». Первые, благодаря своей исключительности, имеют право на все, вплоть до убийства. И он убивает двух женщин ради горсти монет, после чего подает милостыню падшей проститутке.

Это была, пожалуй, самая длинная тирада Нижегородского из всех им произнесенных в этом поезде. Гитлер на секунду задумался.

— И чем же кончилось?

— Судом и каторгой.

— И в чем же смысл? — Концовка ему явно не понравилась.

— В том, что роман называется «Преступление и наказание».

— Очередная русская моралистика, — махнул рукой австрийский всезнайка, — рассчитанная на их бездарную, никчемную интеллигенцию.

В следующую секунду он позабыл о литературе, провел ладонью по щекам, еще не вполне свыкнувшись с отсутствием бороды, и спросил:

— Как вы думаете, господин Пикарт, мне так лучше? У нас в предместье Линца в Леондинге еще лет десять-двадцать тому назад брились лишь актеры да священники. А кроме них только один из местных не носил бороды и за это слыл франтом.

К вечеру девятого они прибыли в Париж и тут же купили билеты на утренний поезд до Шербура. Следовало спешить — до отхода «Титаника» из Саутгемптона оставалось меньше суток и ровно сутки до его прихода в Шербур.

— Сравните голову Зевса или благородные профили Афины и Аполлона с головой Христа, и вы поймете, как низко пало человечество с приходом новой религии. Греки, которые тоже были германцами, как впоследствии и римляне, непостижимы для нас и по сей день величием своих замыслов. Шесть тысяч спартанских семей держали в повиновении полмиллиона илотов! А заведись в их среде хоть один еврей, и Спарта рухнула бы, как трухлявое дерево. Но египтяне были не менее достойными людьми.