Идальго (СИ) - Номен Квинтус (хорошие книги бесплатные полностью .txt, .fb2) 📗
Однако, посмотрев на Канкрина, Любарский решил на этом свое выступление закончить и, не дожидаясь приглашения от царя, сел на место. И, хотя Егор Францевич ничего на выступление Василия Васильевича вслух не сказал, дискуссия как-то резко завяла.
— Хорошо, я думаю, что на этом мы на сегодня закончим. Через неделю было бы неплохо мне иметь планы по каждому заводу, мы их с Егором Францевичем отдельно изучим… Спасибо, господа.
Когда все расходились, ко мне подошел Бенкендорф:
— Александр Васильевич, вы уверены, что выделение каждому рабочему квартиры отдельной не приведет к росту противоправных дел со стороны тех, кому это не достанется? Ведь если подобное дойдет до ушей хотя бы столичных рабочих…
— Егор Францевич в одном был прав: подобное нужно будет и на прочих заводах устраивать. Не сразу, но… а давайте пойдем куда-нибудь пообедать, и я вам расскажу, как потребность в деньгах на подобные строительства уменьшить в разы. Тут ведь главное — не давать всем всё сразу, а показать, что такое будет всем скоро доступно, то есть всем, кто работает хорошо и знания свои увеличивает.
— А вы уверены, что Россия сможет скоро такое проделать?
— Скоро, Александр Христофорович — понятие растяжимое. Но тут о сроках вообще речи не будет, иная засада ждет нас на таком пути. И вот как ее избежать… Вы все же столицу знаете куда как лучше меня, так подскажите, где два взрослых и не самых глупых человека могут посидеть, пообедать славно и поговорить часа два-три так, чтобы им никто не помешал. И чтобы никто даже не услышал, о чем они меж собой беседуют…
Бенкендорф город знал, и хорошо знал живущих в городе людей. Поэтому обедали мы с ним у него дома, на Морской улице, куда мы из Эрмитажа — то есть из Зимнего дворца, в котором было совещание — дошли пешком за пятнадцать минут даже никуда не торопясь. Ну что сказать, повар у него был отличный, итак что мне обед очень понравился. А потом понравился и ужин: разговор наш сильно затянулся. Да и вообще он закончился «на полуслове», просто Александр Христофорович сказал, что «так мы вообще ни о чем не договоримся». То есть мы и не договаривались, уже где-то через час после окончания обеда он с сильной досадой произнес:
— Возможно, граф, в ваших Аргентинах все эти предложения и имеют какой-то смысл, но в России они мне кажутся в принципе неосуществимыми. Вы просто не понимаете русских людей, вот что я вам скажу.
— Не берусь оспаривать ваши слова, но все же отвечу: люди — они везде одинаковые. И везде одинаково упертые, везде люди в большинстве своем просто не желают что-то в своей жизни менять, даже если и жизнь у них совершенно убогая. Но я одно знаю: если людей, хотя бы и насильно, поместить в условия гораздо более хорошие, чем у них было раньше, то очень скоро эти люди будут думать, что они всегда так жили и уже и дальше захотят жить так же. Единственное, им придется уже постоянно напоминать, как паршиво им жилось раньше, причем исключительно, чтобы они себе большего не потребовали. Человек ведь — скотина неблагодарная, но если из человека эту благодарность все же достать… Одна из первых заповедей пресвятой девы заключается в том, что люди должны благотворительность к ближнему проявлять, и не из-под палки, а по велению души.
— Много вы мужиков найдете, желающих по велению души ближнему помочь…
— Сейчас — очень немного найду, если вообще таковые изыщутся. Но я вот с чем согласен: если нынешних мужиков к благотворительности принуждать, то уже дети их, с младых ногтей подобную благотворительность видящие и буквально с молоком матери ее впитывающие — хотя бы и из-под палки — сочтут благотворительность к ближнему уже нормой жизни. Дайте мне десять лет — и таких детей уже будет во множестве, а через два поколения людей, иных принципов придерживающихся, все окружающие будут считать ненормальными и станут таковые изгоями.
— Все это лишь теории красивые, но сказки — они все такие. А жизнь — она совершенно иная, и мечтам бесплодным потакать не станет.
— А я, Александр Христофорович, снова повторю: мужик, получивший знания, в школе нормальной проучившийся семь лет, всего полезного сделает уже в сорок восемь раз больше, чем мужик необученный. И даже если ему, этому мужику, впятеро больше всего дать, то все равно выгода подучится невероятная. Я в принципе готов вам подобное живьем показать.
— Через семь лет? А дождусь ли я?
— Вы, как мне известно, довольно близки к императору. Попробуйте с ним договориться о том, чтобы он выделил мне, из казенных земель и с казенными же крестьянами, сотню тысяч десятин — и я вам покажу разницу уже через пять лет. Но вы и сей срок большим назвать можете, а посему предлагаю начать с малого: десять тысяч десятин, тысяча душ — не в собственность, а во временное пользование, и не с целью прибыль получить, а только для нужд демонстрации — и уже на третий год — это нынешний считая, который уже на селе уже, считай, завершился — я дам самые веские доказательства моей правды.
— Просимое-то получить труда большого нет, особенно если Егору Францевичу сказать, что все расходы на крестьян казенных вы на себя взять готовы. Но опасаюсь я, что все же душу мужика русского вы не постигли, а потому ждет вас одна лишь неудача.
— Ну а я так не думаю. И тем более не думаю, что мне уже по просьбе моей земляного масла их Баку десять бочек сюда доставили.
— А какое отношение масло сие к вашим сказкам имеет? Им, конечно, хорошо колеса смазывать…
— А вот этого я вас заранее говорить не стану.
— Удивляюсь я, на вас глядя: вы запросы выдаете… не то, чтобы непомерные, но более чем странные, а объяснять их вовсе не желаете. Так мы вообще ни о чем не договоримся!
— Тогда пойдем еще одним путем: через две недели, считая с этой минуты, я вам покажу совершенно новое изделие. Которое России за год принесет денег больше, чем все крестьяне Санкт-Петербургской губернии. И когда вы сами уверитесь в том, что эти слова мои окажутся истиной, то и все остальное вы мне постараетесь дать. То есть не вы, а император… и Егор Францевич, конечно.
— Ну… значит, разговор наш через две недели и продолжим, я вас правильно понял?
— Совершенно верно. Разрешите откланяться?
Глава 14
Керосиновая лампа произвела на Александра Христофоровича очень сильное впечатление. Ну то, что светила она ярко и красиво, тоже сыграло свою роль, но впечатлился он по иному поводу:
— Лампа ваша диво как хороша, но мне интересно, каким манером сия лампа доходу дать России сможет больше, чем вся губерния столичная?
— Саму лампу сделать, включая расходы на металл, стекло и работу, обойдется недорого, хорошо если в рубль она встанет, а если постараться, то и в полтину уложиться можно. Причем постараться явно стоит: мало кто за нее будет готов больше рубля платить.
— И где же здесь вы выгоды видите?
— Горит в ней выпаренная из нефти, что мне привезли, часть, именуемая керосином. Из двадцативедерной бочки нефти трудами самыми невеликими керосина добыть можно ведер, думаю, шесть. И вот если бутыль в два с половиной фунта продавать владельцу такой лампы за четвертак — а этого лампе хватит как бы не на месяц — то каждый покупатель лампы за год продавцу керосина доход принесет в три рубля. То есть бочка нефти принесет уже восемнадцать рублей.
— Вы такие суммы называете, что аж дух захватывает!
— А вы, Александр Христофорович, вспомните, как я просил Апшерон казенной собственностью объявить и землю там ни под каким видом людям не продавать и не передавать. Так вот, при весьма умеренных вложениях, я думаю потребуются суммы не более миллиона рублей…
— Да уж, миллион — вообще не деньги рядом с чистым доходом в восемнадцать рубликов!
— Так вот, вложив этот миллион Россия сможет там, возле Баку, добывать уже свыше двадцати тысяч бочек нефти… в день. Сами понимаете, при таких раскладах лампы керосиновые можно людям вообще бесплатно раздавать!
