Дарю вам праздник - Мур Уорд (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
Зато теперь мне пришлось точно устанавливать месть, где разыгралась трагедия — я это было делом отнюдь не простым, ведь в сумерках все холмы кажутся одинаковыми. Потом мне пришлось помогать воссоздавать все обстоятельства налета как можно точнее. Здесь Мидбин был в какой-то мере поставлен в тупик ограниченными возможностями своей аппаратуры — камера могла снимать лишь при ярком дневном свете, вечерняя полутьма была ей недоступна.
Я подбирал костюмы и грим, я говорил, кто и что должен делать, я руководил репетициями… Хорошо хоть Мидбин согласился, что мне не надо играть самого себя — ведь поначалу я, пусть и видел все, сам оставался невидим, и с терапевтической точки зрения моим присутствием смело можно было пренебречь. Сам Мидбин орудовал камерой.
На любой тинографической студии лишь фыркнули бы с презрением, посмотрев нашу продукцию, и уж наверняка ни один тинозал не снизошел бы до того, чтобы ее продемонстрировать. После некоторых колебаний Мидбин решил не озвучивать ленту; он счел, что озвучивание не прибавит ей ценности, только увеличит стоимость — так что и звуковыми эффектами мы не могли похвастаться. Конечно, мы все равно невольно гордились своим первым опытом в области тинографии — но, к счастью для этой нашей гордости, на первом просмотре не было никого, кроме девушки, меня, Эйса, управлявшегося с волшебным фонарем, и самого Мидбина.
В темноте скачущее на экране изображение в первые же минуты создало настолько поразительную иллюзию подлинности происходящего, что, когда один из всадников помчался на нас, мы все невольно отпрянули. Несмотря на то, что лента была снята совершенно по-дилетантски, она казалась нам верхом художественности, Но, к сожалению, вершиной терапии она на стала. Результат не оправдал усилий, Девушка реагировала так же, как на рисунки; в сущности, эффект был еще менее удовлетворительным. Бессвязные звуки, которые она издавала, как и прежде поначалу выражали тревогу, а под конец
— ужас; ничего нового. Однако Мидбин похлопал Эйса и меня по спине — его напоминающее адамово яблоко брюшко при этом весело прыгало вверх-вниз — и заявил, что еще до конца года девушка будет тараторить, как политический деятель.
Я не замечал никакого улучшения; на мой взгляд, от показа к показу не менялось ничего. Тем не менее, день за днем мы продолжали крутить смертельно надоевшую нам ленту, и так заразительна была вера Мидбина в успех, что мы скорее обрадовались, чем испугались, когда, спустя несколько недель, при виде того, как на экране «дон Хайме» в очередной раз скорчился, изображая смерть, девушка вдруг надолго потеряла сознание.
Мы тут же решили — во всяком случае, Эйс и я решили, Мидбин лишь руки потирал, — что после этого ее немота пройдет сразу и полностью. Нет, конечно; спустя еще несколько просмотров в тот же критический момент она вскрикнула. Это был настоящий вскрик, ясный и резкий, совсем непохожий на те сдавленные звуки, к которым мы привыкли. Правота Мидбина теперь казалась неоспоримой. Ни один немой не смог бы издать столь четкий, пронзительный крик.
Следуя другой своей теории, Мидбин вскоре отказался от идеи помочь девушке выражать свои мысли по-испански. Теперь он сосредоточился на обучении ее английскому. Метод его был донельзя прост; с самым серьезным видом он указывал пальцем то на один предмет, то на другой и нарочито монотонным голосом произносил их названия по нескольку раз.
— У нее будет несколько необычная манера выражаться, — заметил Эйс. — Одни существительные, и все в единственном числе, а рот будто камушками набит. Представляю себе долгожданный день. Она говорит: «Человек-стул-стена-девушка-пол». А вы тут же хлоп в ответ: «Ковер-потолок-земля-трава».
— Когда понадобится, я перейду к глаголам, — сказал Мидбин. — Все в свое время.
Должно быть, она обращала на наши разговоры друг с другом не меньше внимания, чем на то, что Мидбин вдалбливал ей, потому что однажды совершенно неожиданно указала на меня и вполне отчетливо выговорила:
— Ходж… Ходж.
Это взволновало меня. Странно, но я не почувствовал ни тени того раздражения, какое во мне обычно вызывала ее привычка бегать за мной и все время крутиться рядом. Нет. В душе была смутная, робкая радость — и благодарность за постоянство.
Похоже, когда-то девушка знала английский или хотя бы его начатки, потому что вскоре, учась пользоваться существительными, которым обучал ее Мидбин, она, как бы на пробу, почти вопросительным тоном начала добавлять глаголы и прилагательные. «Я… иду?…» Опасения Эйса относительно того, что она непроизвольно станет копировать безжизненный тон Мидбина, оказались неосновательны; у нее обнаружился грудной, с пленительными интонациями голос, и мы буквально наслаждались, слушая, как она словно ощупью пробирается от слова к слову.
Однако поговорить с нею или хотя бы спросить ее о чем-то до сих пор оставалось невозможным. Когда Мидбин спросил: «Как вас зовут?», она лишь озадаченно уставилась на него и вновь будто онемела. Но несколько недель спустя вдруг, указав на себя, застенчиво произнесла: «Каталина».
Значит, ее память не была поражена — во всяком случае, не была поражена полностью. Оставалось, однако, только гадать, что она помнит, а что инстинкт самосохранения заставил ее забыть; в ту пору на прямые вопросы она почти не отвечала. О том, что касалось ее, она начинала говорить безо всякой связи с предшествующими нашими репликами, всегда внезапно.
Звали ее Каталина Гарсия; она приходилась младшей сестрой донье Марии Эскобар и жила с нею вместе. Насколько ей было известно, иных родственников у нее нет. В школу она возвращаться не хотела; там ее учили шить, там были с нею добры, но она не была там счастлива. Пожалуйста… ведь мы не выгоним ее из Хаггерсхэйвена, нет?
Мидбин вел себя теперь, словно любящий отец; он и гордился достижениями своего чада, и боялся, как бы оно уже не подросло настолько, чтобы стремиться выйти из-под родительской опеки. Ему мало было того, что речь девушки восстановилась; теперь он буквально наизнанку выворачивался — вернее, пытался вывернуть ее, — тщась узнать, что она сама думала и чувствовала на протяжении долгих месяцев немоты.
— Я не знаю, правда, не знаю! — в конце концов запротестовала она по завершении одного из подобных допросов. — Я бы сказала, честное слово. Помню, иногда я понимала, что со мною говорите вы или Ходж… — и она кинула на меня преданный взгляд, от которого совесть моя заныла, но гордость задрала нос. — Но это было как-то так… вдалеке… я даже не очень уверена, что говорят именно со мной. Я часто… или мне только казалось, что часто?.. пыталась с вами заговорить, я хотела знать, настоящие вы люди, или все это во сне, хотела, чтобы вы мне это сказали. Ужас! Я не могла выговорить ни слова, и потому мне становилось еще страшней; а тогда и этот мой сон делался еще более жутким.
Как-то раз, вскоре после этого разговора, она вдруг пришла ко мне, когда я возился в поле с молодыми побегами кукурузы — умиротворенная, свежая и как-то удивительно уверенная в себе. Несколько недель назад я знал бы наверняка, что она нашла меня специально; теперь это могло быть и случайностью.
— Если я в чем и была тогда уверена — так это в том, что ты разговариваешь со мной, Ходж, — сказала она. — В моем сне ты был реальнее всего.
И спокойно, неторопливо ушла.
Барбара, которая после голосования с явной нарочитостью не говорила ни слова о деятельности Мидбина, в конце концов заметила — казалось, совсем беззлобно:
— Значит, теория Оливера все-таки подтвердилась. Ну и повезло тебе.
— Что ты имеешь в иду? — сразу насторожившись, осведомился я. — Для меня-то в чем тут везение?
— Ну, как же. С твоей ролью пожилой дуэньи при дурочке покончено. Теперь она сама может спросить дорогу.
— Ах, да. Это правда, — пробормотал я.
— Нам не придется больше ссориться из-за нее, — заключила Барбара.
— Конечно, — сказал я.
Мистер Хаггеруэллс во второй раз снесся с испанской миссией, напомнив о своей первой телеграмме и о равнодушном ответе на нее. Тогда нас удостоил визитом чиновник, который вел себя так, словно он и писал тот ответ. Скорее всего, так оно и было; он всячески давал понять, что лишь верность служебному долгу понуждает его иметь дело с такими варварами, как жители Соединенных Штатов.
