Бандиты. Красные и Белые - Лукьянов Алексей (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Очень хотел бы написать тебе о своей жизни, но времени мало, поезд на Самару через час, и кузина моя — единственный верный человек, который может тебе эту весточку передать».
Стало быть, девушку Кузиной звать, понял Василий Иванович. Чудные имена у буржуев.
«Недавно были у меня гости из ВЧК. Очень интересовались тобой, даже просили помочь в одном щекотливом деле. Говорили, что ты мало доверяешь незнакомым людям, только с бывшими сослуживцами ласков и находишь общий язык. Меня, как бывшего твоего сослуживца, просили отправиться на фронт и воевать под твоим руководством. Юлили они долго, ничего толком не говоря, но я и без того понял, что ты чем-то им крепко насолил. Я, как ты можешь догадаться, отказался от столь лестного предложения.
Однако я имел глупость рассказать об этой истории Ночкову. Помнишь его? Мы встретились с ним случайно, кто-то на блошином рынке пытался залезть ко мне в карман. Я поймал вора за руку, им и оказался Ночков. Он после войны жутко опустился, стал вором, узнав меня, расплакался, умолял не заявлять в «уголовку». Я человек не злопамятный, извинился, что намял бока, и пригласил в издательство. Ночков пришел, я предложил ему должность счетовода. Не бог весть какие деньги, но концы с концами свести можно, плюс паек от наркомата просвещения.
Ночков старался, часто бывал у меня, иногда работал курьером. Не доверять ему, если не вспоминать случай на рынке, повода не было. И вот я, как последняя баба, разболтал о визите на Гороховую.
Ночков меня выслушал, возмутился наглостью большевиков, и я сразу забыл об этом разговоре. И вдруг Ночков увольняется, говорит, что отправляется на фронт, где ему, как кадровому военному, самое место. Мне это показалось странным. Работой своей он был доволен, и вдруг — такой отчаянный поступок. Вот и возникло у меня тяжелое предчувствие.
Очень не хочется мне думать плохо о своем командире, даст Бог — он действительно почувствовал тягу к оружию и сейчас где-то храбро сражается, неважно, на чьей стороне. Но если вдруг попутает черт и окажется Ночков у тебя в дивизии — гони его в три шеи, потому что не может это быть совпадением.
Надеюсь, служба твоя тебе не в тягость. Если будешь жив-здоров — пиши на этот адрес.
Твой Николай».
Такой черной злобы и кипучего желания убить Чепаев не испытывал даже в том бою с австрийцами, когда с ним бок о бок бились только Ночков и Гумилев. Василий Иванович смял письмо, засунул в карман и пошел искать предателя.
Но в толпе Ночкова найти было трудно. Чепай, пока шатался по вокзалу, поостыл, и к нему вернулась способность трезво соображать.
«Вот избавлюсь сейчас от Ночкова, любись он конем, — думал начдив. — Мне вместо него дадут кого-нибудь другого, кого — я даже знать не буду. Пусть лучше под боком ползает, змея подколодная».
Трудно было терпеть предателя, но Чепай справился. Поначалу виделся с начальником штаба реже, только по делу, а как совсем сердце остыло, так и до дружеских бесед дошло, до воспоминаний общих. В боевом планировании и в самом бою Ночков был хорош, как и прежде, а что «стучит» он в штаб армии или в ЧК — пусть стучит, лишний повод проверить, чего же он вынюхивает.
— Василий Иванович, может, пойдем уже и спросим, чего ему надо? — спросил Петька.
Чепай хлопнул себя по ногам:
— Давай!
Время было вечернее. Василий Иванович с Петькой дворами вышли к штабу, поднялись на крыльцо.
На штабе опять висел замок, и Ночкова внутри не было.
Талисман
Одно дело — обнести продовольственный склад или стащить котелок у ротозея-курсанта, хотя и там имеются некоторые тонкости; но умыкнуть из штаба дивизии начальника этого самого штаба — настоящее искусство.
Особенно когда действуешь почти в одиночку и на подхвате у тебя фраер ушастый.
Но Богдан справился. Не без помощи петуха — именно он подсказал, где Ночкова проще всего застать врасплох. Две задние доски сортира, в котором начштаба на пару минут оставался в одиночестве, они с Лёнькой аккуратно расшатали и, как только Ночков раскорячился в неудобной позе, выдернули его в глухой тупик, куда заезжали только повозки золотарей.
— На брюхо ему шибко не дави, — шепотом ругался Богдан на напарника. — Обгадится еще.
Лёнька послушно убрал колено с живота Ночкова, но при этом надавил на ребра, отчего начштаба сдавленно хрюкнул и громко замычал.
— Так у нас дело не пойдет, — рассердился Богдан и как следует огрел Ночкова по затылку сложенными в замок руками. Пленник тотчас обмяк и замолк. — Так-то лучше.
Ночкова уложили на носилки, укрыли одеялом до самого носа, Богдан встал спереди, а Лёнька сзади.
— Только не болтай, пока я говорить буду, — предупредил Богдан. — Лучше мычи, будто зуб у тебя болит. Поехали.
Они бегом, пока никто не видел, покинули тупик и по улице, удаляющейся от площади, понесли «больного» в сторону лазарета.
Таких носилок они сегодня видели предостаточно — тиф косил бойцов десятками. Оставалось только улучить момент, чтобы спереть носилки с одеялом, пару грязных халатов и отправиться на дело.
Перед лазаретом располагалась широкая карантинная полоса, которую посыпали негашеной известью. Здесь, как правило, не было ни души, только изредка патруль пробегал — быстро, чтобы заразой не дышать.
Богдан сдернул с Ночкова одеяло и целиком накрыл грязной простыней.
— Вы чего это здесь? — послышался строгий девичий голос.
Богдан встал как вкопанный.
— Сестричка, мы сегодня первый день. У нас там окочурился один, куда его теперь?
— Не туда, яма в другой стороне, — сказала маленькая девушка в сестринской форме и показала, куда уносили всех, кто не справился с болезнью.
— Говорил я тебе, балда стоеросовая! — ругнулся Богдан на Лёньку, и они побежали в противоположную сторону.
У края ямы они остановились.
Лёнька против желания заглянул в огромную братскую могилу, в которую сваливали погибших солдат, тех, кого смерть встретила не в бою, а в станице, кому просто не повезло выпить некипяченой воды. Тел было много, но различить под слоем негашеной извести лица или просто очертания было невозможно.
Богдан опустил носилки рядом с бочкой, из которой лопатой загребали известь, чтобы присыпать очередного покойника.
— Ладно, сторожи тело, я за лошадью, — сказал Богдан. — Маши лопатой на всякий случай, пусть видят, что ты не зря здесь околачиваешься.
— Ты что, совсем не боишься? — спросил Лёнька, хватаясь за деревянную лопату.
— Не-а, — ухмыльнулся Перетрусов. — Я же бандит.
Пока новый товарищ добывал транспорт, Лёнька кидал известь в яму, стараясь больше туда не заглядывать и вообще ни о чем, кроме лопаты, не думать.
Богдан появился минут через пять на белой неподкованной кобыле без седла.
— Во! Конь блед! — похвастался он.
— Как мы на ней поедем? — испугался Лёнька.
— А ты и не поедешь, ты меня здесь, в станице, ждать будешь. Нас троих эта кляча точно не довезет, к тому же ты даже в седле держаться не можешь, не то что без седла. Заныкайся где-нибудь поближе к штабу, хоть бы и там, за сортирами. Я ночью вернусь.
— Да меня поймают в два счета!
— До сих пор же не поймали. На вот, держи.
Перетрусов снял с шеи кожаный шнурок, на котором висел сверкающий в заходящем солнце петушок.
— Накось, зажми в ладони. Не бойся, он всегда холодный. Чувствуешь — зудит? Это хорошо, он тебя признал. Если почувствуешь, что нужно что-то делать, — делай первое, что придет на ум. Это моя чуйка.
— Это петух.
— Пусть петух. Смотри, потом вернешь, в нем вся моя удача.
— Как же ты без удачи-то?
Богдан пожал плечами:
— Раньше же обходился. Ну, помоги мне его на лошадь забросить.
Вдвоем они перекинули мычащего — очнулся! — Ночкова через хребет лошади, и Богдан лихо заскочил на нее сзади, через круп.
— Не геройствуй без меня! Если не вернусь — тикай отсюда куда подальше. Помяни мое слово — скоро здесь таких ям будет штук сто, и то не хватит.
