Государь поневоле (СИ) - Осин Александр Васильевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Стрельцы гомонили! Обвинение было серьёзное и сказано хоть и мальчишкой, но государем. Никто не желал защищать Хованского. Я обернулся и увидел, что Майор зря время не терял, собрал стрельцов из караула, да схватил Таратуя, его сына Андрея и боярина Ивана Толстого. Купаясь во внимании толпы, решил добить:
— Нашли в пожарище мы огниво хитрое, что было Ивашке дарено! Он умышлял на убийство государей, и матушки царицы. Он хотел смерти невинной сестре моей царевне Наталье и всем другим царевнам. Промыслом божьим да трудом стрельцов стременного полка спасли мы большой дворец, а от моего терема только пепел да угли остались! Берите Ивашку Хованского, и коли вы слуги верные государям московским, то и сделайте с ним по совести!
Теперь с последними моими словами, Голицын перевалил пленников через перила и сбросил вниз. Раздался лязг железа и крики казнимых. Через минуту всё было кончено, а тела подняли на копьях перед толпой. Я опять повернулся к стрельцам. "Ну, что кровь есть, зрелище было, теперь надобно хлебца отвалить толпе. И, как говорил Ильич в анекдоте, теперь товаищи дискотека!"
— Стрельцы! Люд московский! За службу Вашу над ворами Хованскими, и во спасение чудесное сестры моей и всего семейства царского велю выставить вам у Москвы-реки сорок бочек вина из погребов кремлёвских! Пейте и радуйтесь!
Стрелецкое море отхлынуло от крыльца. Я спрыгнул с барабана на террасу. Преклонил колени перед патриархом, буркнув: "Благослови, владыко". Тот меня перекрестил и дал поцеловать крест. Я встал и осмотрелся. Стоявшие на крыльце застыли, не решаясь первыми куда-то идти. И Софья, и матушка смотрели на меня как-то удивленно и с некоторым страхом. Не ожидали от паренька таких выкрутасов. Майор, наоборот, был доволен. Красное лицо его выражало крайнюю степень одобрения, ну как мне это представлялось тогда. Лишь один ненавидящий взгляд я ощутил на своей спине — взгляд старого Ивана Михайловича Милославского. Оглядев ещё раз площадь, я вошёл в Грановитую палату.
Оказалось, что за время речи я промок от пота. Осознание того, что я сейчас отправил на смерть троих человек, никак не повлияло на мою совесть. Какая-то непонятная отстраненность, как будто разменял пешки на позицию. Вспомнил, как было предыдущий раз на этом крыльце, и удивился самому себе. И это я три недели назад пытался объяснить ребенку, что убивать плохо? А знаю ли я сам себя, чтобы читать нотации царю? Ведь никакого сожаления, а только удовлетворение от мести испытал. Наверное, главное было не смотреть в глаза казнимым. Хм. Так оказалось просто убить, убить одним языком. Рук не марал, всё сделали другие. Да и душу не чувствовал испачканной.
Так я думал, сидя на троне. Бояре Василий Васильевич Голицын и Тихон Матвеевич Стрешнев взяли на себя труд завершения "думской сессии". Зотова оправдали и обласкали. Имение Хованских забрали в казну. За Толстых вступилась Софья и, несмотря на давление царицы, сумела отстоять своих троюродных братьев — только Михаил Андреевич Толстой погиб.
Часть вторая
Глава 1
Июнь, 7190 (1682).
Уф! Переехали. Наконец я в Преображенском! Летний дворец не такой большой как Кремлёвский, но мы тут одни. Нет большого официоза. Мне разрешили выходить и по территории дворца свободно бегать. Я даже на берег Яузы прорвался. Конечно, быстро догнали, привели обратно к матушке. Но та была в глубоком смятении. После моего "выздоровления" на пожаре Наталья Кирилловна больше не пыталась давить на меня и как-то управлять моим поведением. Только грустно сетовала на моё непослушание. Добавила ей обиды и Софья. Царевна в полной мере обыграла казнь Хованского. Теперь в Стрелецком приказе только её люди и сидят. От стременного полка никого в летний дворец не пустили, а для охраны дали роту Бутырского полка. Как будто не царское семейство выезжает, а послы или купцы от басурман.
Сам переезд занял всё время четверга от окончания заутреней и до обеда. Сначала долго рассаживались по возкам. Мне отдельный царский транспорт не дали, отправили по малолетству с матушкой и сестрой. Потом Никольской выбирались из Китай-города. Дальше, как я понял, пошли по Мясницкой и мимо каких-то вонючих озер выехали из Белого города. Поезд шел медленно, с большими задержками у каждых городских ворот. В общем, тряслись в дороге долго, часа три-четыре. В прошлой жизни я по Москве от Красной площади до Сокольников раза в два быстрее пешком доходил.
Из окон дребезжащего по бревенчатой мостовой возка я пытался разглядеть столичную жизнь. Зеленоватое стекло окон слегка смазывало картинку. Гарцевавший рядом солдат часто перекрывал обзор. Но, тем не менее, что-то мне удалось заметить. Народ, конечно, завидев царский поезд, прекращал свои дела, крестился и кланялся проезжающей кавалькаде. Впрочем, кланялись далеко не все. То и дело свистела нагайка — наша охрана разгоняла не особо проворных. Я заметил, как стрельцы, стоящие на краю Лубянской площади, там, где в моем мире был политехнический музей, завидев нас, подобрались и схватились за бердыши. Некоторые из них бесстыдно тыкали пальцем в мой возок и что-то кричали своим товарищам. Там же стояли какие-то лабазы и бомжеватого вида мужики таскали на подводы большие мешки.
Дома вдоль улиц были почти сплошь бревенчатые. От улицы дома часто отгораживались высокими палисадами, из-за которых не всегда можно было разглядеть дворовые постройки. В белом городе вдоль улиц лежали деревянные тротуары, а за Красными воротами мы спускались к будущей площади трёх вокзалов практически по проселочной дороге мимо пасущихся коз и валяющихся в лужах свиней.
Уже на выезде из белого города я начал уставать и скоро, к удовольствию матушки, прекратил поминутно выглядывать в окно. Подъезд к самому дворцу не помню — задремал. Последним воспоминанием была маленькая девчонка, пытавшаяся прутиком отогнать стаю гусей в сторону от царского поезда.
Приехали и даже обедню стоять не стали. Поели и все повалились спать. Сиеста русская, мать её! Тут я и утёк. Спать-то из-за небольшого передрыха в возке не хотелось совсем. Так что я тихонько встал и бочком, бочком протиснулся мимо прикорнувших в сенях слуг, мимо храпящих на лавках в большой комнате Андрея Матвеева и Артемона Головина, через служебный переход спустился в подклет и оттуда выбрался на улицу.
Любимая резиденция матушки снаружи мне понравилась. Ничего так дворец на высоком холме, под синей металлической крышей. Весь из себя деревянный выгнулся он буквой Г, углом на северо-восток. Дворец состоял из пяти отдельных теремов, сблоченных подобием таунхауса с отдельными крыльцами и раскатами. Террасами он огибал красивую пятикупольную церковь. Кругом были леса да сады. Небольшой открытый косогор на севере, за большой избой, которая, как я узнал позже, именовалась "хороминой" и была чем-то вроде первого русского театра, спускался к ручью, впадающему в Яузу. К западу от дворца, за церковью до прудов стояли хозяйственные постройки и избы Преображенского. От царской резиденции их отделял небольшой пустырь. Преображенское своими двумя улицами доставало до будущей Стромынки, и от начинавшегося сада его отделяла широкая дорога к дворцу и небольшой забор. Сад занимал весь угол между дорогой и рекой. За Яузой, такой не похожей на привычный мне канал, начинались поля и перелески.
Выбравшись из подклета напротив церкви, я первым делом обогнул дворец с севера, и оврагом спустился к реке. На дворе у ворот немного народа таки было — солдаты, какие-то дворовые слуги, встречаться с ними не хотелось. Прошёл по берегу до начавшегося за плёсом сада. Я наслаждался летним ветерком, тёплым солнцем и неожиданной свободой. Это совсем не походило на моё путешествие по дворцу в день смуты и на, вспоминаемыми памятью Петра, царские выходы на богомолье или поездки на охоту вместе с государем Алексеем Михайловичем. Всегда царя или царевича сопровождал кто-нибудь: мамки, дядьки, стрельцы и ближние люди. А здесь я неожиданно оказался наедине с рекой и ветром. После московской духоты и, что скрывать, смрада, я не мог надышаться свежим воздухом. С радостью я ступал по мягкой, молодой траве, слышал жужжание пчёл и пение птиц. Даже тесная одежда с неудобными длинными рукавами не казалась мне такой удушающей, как в Москве.
