Уроки ирокезского (СИ) - Климова Алиса "Луиза-Франсуаза" (читать книги .TXT) 📗
Хорошо, что девочки встретились, и особенно хорошо, что у них теперь окажется несколько свободных от прочих забот часов чтобы просто поговорить. Ага, девочки. Матери четырех и трех детей. Самый меткий стрелок России (а, скорее всего, и мира) и самая бесстрашная телохранительница. Снова рядом со мной – и, вероятно, из-за того, что они обе были рядом, я почти не обратил внимания на раздавшуюся где-то неподалеку стрельбу.
Но потом – когда идущая от своей машины Лиза начала стрелять сразу из двух пистолетов куда-то поверх моей головы, я поднял глаза вверх. И увидел падающий на меня провод ЛЭП…
Глава 81
Станислав Густавович был, конечно, очень недоволен, но внешне это почти не проявлялось. То есть люди, не знавшие его по крайней мере лет десять, могли настроение Станислава Густавовича и не заметить – ну а только что назначенный на должность министр социального обеспечения даже и не подозревал, что шанс потерять министерское кресло у него оказался почти стопроцентный. Однако "почти" все же не означает "наверняка", а специалист все же неплохой…
Даже очень хороший – ведь просто "неплохой" и близко к столь важному посту не подобрался бы. Так что Станислав Густавович глубоко вздохнул, подавил душившую его эмоцию и повторил:
– Не существует обстоятельств при которых государство может нарушить свои социальные гарантии. Закон един для всех граждан России, и если у женщины выросло шестеро детей, то пенсия ей положена с достижения ею пятидесяти четырех с половиной лет. Причем Россия будет платить эту пенсию независимо от того, испрашивает ее женщина или нет. Просто потому что она ее уже заработала.
– Но ей же столько просто не нужно! – все же господин Гензель, похоже, не до конца осознавал, чем ему предстоит заниматься.
– А вот это, Павел Петрович, уже точно не ваше дело. Вы, как министр, должны следить за тем, чтобы каждый гражданин России по достижении пенсионного возраста получал причитающуюся ему пенсию. Сполна получал – ну а то, чтобы у России деньги для этого нашлись, это уже забота других министров. И, поверьте, они найдутся – а как эти деньги пенсионер возжелает потратить и возжелает ли вообще – до этого ни одному министру не должно быть никакого дела. Разве что министру финансов, да и то в случае, если пенсионер при жизни пенсию потратить не успеет – чтобы налог на наследство в бюджет Державы собрать…
Сидящий рядом Иосиф Виссарионович усмехнулся:
– Я думаю, что здесь министру финансов хлопот не прибавится. Она-то пенсию потратить точно успеет…
Павел Петрович, сообразив, что его аргументы ни малейшего воздействия ни на Канцлера, ни на его сотрудников не оказали, пожал плечами и, направляясь уже к двери, заметил:
– Я закон нарушать не буду и не собираюсь, однако мнение свое не изменю. Личное мнение…
Станислав Густавович посмотрел на улыбающегося Иосифа Виссарионовича:
– Вы тоже считаете, что закон нужно менять?
– Сейчас уже не считаю. Вы правы в одном: закон должен быть един для всех. Но вы в своем споре с Гензелем упустили главный аргумент: только когда закон применяется безо всяких исключений, люди – каждый гражданин России – будет уверены, что все они действительно равны перед законом. И никто перед ним не будет… как там говорил Волков… Никто не будет более равен чем другие. А это важнее какой-то копеечной экономии – и улыбка Джугашвили стала еще шире.
Последние слова настолько развеселили Станислава Густавовича, что он продолжал хохотать и после того, как Джугашвили тоже ушел. Да, умеет этот грузин пошутить… Впрочем, с хорошим настроением и работать приятнее – а работы невпроворот. И на сегодня, и на завтра, и на…
Станислав Густавович взглянул на календарь. Да, работа хватит на много лет. И это – радует.
Очередной свой юбилей я отметил на острове, где каждое лето отдыхал последние лет пять. На своем личном острове под названием Левитос – его я купил у греков вместе с тремя островами поменьше за пару миллионов рублей. Острова греки продали мне с удовольствием, поскольку тогда финансовый кризис добрался и до Европы, а два миллиона за пятнадцать никому не нужных квадратных километров – сумма по нынешним временам огромная. К тому же греки все же не забыли, кто им вообще все эти острова "подарил", так что эти островки они продали насовсем и "со сменой гражданства" – и у меня появился свой небольшой архипелаг в Эгейском море, а у России – дополнительная база в самой середине этого моря. Не очень-то и нужная, но…
А "юбилей" хоть и "полукруглый", но вот так, в полном здравии и с ясной головой отпраздновать свое стодвадцатипятилетие – это здорово! Жалко, что рассказать никому не получится…
Хотя я и пытался. Когда я валялся парализованным, рассказал всю свою историю Камилле. Долго рассказывал, а жена с огромным удовольствием слушала. Но когда рассказ закончился, она очень ласково улыбнулась и сообщила все, что она об этом думает:
– Наверное кое-кому это может даже понравиться. Но не мне: ты уж больно много ужасов для этой истории навыдумывал. Понятно, что марксисты – это люди с совершенно больной моралью, но поверить в то, что они станут убивать дворян просто за то что они родились дворянами, отбирать последний хлеб у крестьян… Достаточно было бы показать их такими, какие они и есть на самом деле, то есть продажными наемниками банковского капитала. Так что лучше тебе еще раз сюжет обдумать – и я уверена, что книжка получится замечательная. Просто сейчас ты не совсем здоров, вот всякие ужасы тебе в голову и лезут – но ты выздоровеешь. Обязательно: у тебя же такое уже не в первый раз… даже жалко, что здесь освещение электрическое, а то бы я с удовольствием снова на себя лампу опрокинула…
Вообще-то мне повезло, причем повезло трижды. Первый раз повезло в том, что подстанцию "на всякий случай" (по распоряжению Даницы, конечно) охраняло больше сотни человек, так что наемник с винтовкой просто не смог подобраться туда, откуда меня можно было достать. Второй раз повезло в том, что когда пуля разбила изолятор, падающий провод сначала зацепил металлическую ограду – и из-за короткого замыкания сработали предохранители Новоярославской электростанции. Мне, конечно, все равно досталось – емкости провода длиной в двести двадцать километров хватило бы чтобы меня просто поджарить, но в третий раз мне повезло в том, что Лиза из двадцати четырех пуль девять все же загнала именно в провод и он упал метрах в трех от меня. Так что я "поймал" только "шаговое напряжение" – тоже немало, но все же не смертельно. А Лиза-то там оказалась не сама по себе, ее, оказывается, тоже Даница пригласила "на всякий случай"…
Нет, все же тогда повезло и в четвертый раз – доктор Батенков и в этот раз не оставил жену без присмотра. Мне он не сказал, останавливалось у меня сердце или нет, но ребра, делая непрямой его массаж, все же поломал. Впрочем, это-то не очень и важно, важен результат: я остался жив.
Правда вот конечности "по привычке" отключились, это да… совсем отключились. И не только конечности, на этот раз я даже глаза открыть пару месяцев не мог. Зато мог дышать и даже тихонько стонать… так "постаныванием морзянки" я с окружающими и общался. Камилла говорила, что я еще немножко улыбаться почти сразу смог и именно то, что ее визиты в больницу (ориентируясь, вероятно, на звук ее голоса) отмечал улыбкой, и заставляло ее верить в то, что я снова выкарабкаюсь…
Ну а меня заставляло в это верить ее искреннее убеждение в том, что я выкарабкаюсь. Не сразу, конечно – но уже в начале двадцать пятого года я стал потихоньку рассказывать жене свою историю. А в апреле даже нарисовал (хотя и довольно паршиво) золотую статую в центральном холле Университета и само здание…
Рассказывать я ей это стал уже дома, куда меня перевезли из больницы. Правда переезд не повлиял на уровень внимания, оказываемого мне врачами: все так же дважды в день мне делали массаж, разнообразную (точнее своеобразную) гимнастику, благодаря чему к осени я потихоньку начал чувствовать собственные конечности. То есть они начали болеть, причем по мнению одних врачей от детренированности, а по мнению других – от излишней нагрузки на мышцы. На причины мне было наплевать, и я радовался тому, что Камилла давно уже успела синтезировать ибупрофен: он боль, конечно, полностью не снимал – но делал ее терпимой, а "заново привыкать к опиатам" у меня не было ни малейшего желания…