Легион: Рим должен пасть. Карфаген атакует. Ганнибал Великий - Прозоров Александр
– Idem in me! [24]
На лице центуриона застыло крайнее удивление, но Федор, вероятно, выбрал не самые худшие слова, сумев потрафить капитану.
– Rusticanus [25], – проворчал тот, откладывая розги в сторону.
Снаружи уже начинало темнеть. Центурион указал ему на деревянную лежанку в углу барака и большую тумбу, куда он мог сложить свои доспехи. Для оружия полагалось отдельное место, о котором он узнал чуть позже, а пока центурион разрешил ему оставить меч при себе. Все это отныне должно было стать его мебелью, а сам барак – его новым жилищем.
Затем центурион отвел Федора в соседнее строение, оказавшееся столовой, где легионер, исполнявший обязанности повара, накормил его согласно приказу какой-то холодной кашей, отдаленно напоминавшей перловку пополам с тыквой. И все. С тем его новый командир и удалился, рыкнув на прощанье, что завтра для Федора Чайки начнется новая жизнь. Во всяком случае, сержант так истолковал несколько ругательств и жестов, которыми быковатый Гней Фурий Атилий с ним попрощался.
Так закончился первый день пребывания Федора на землях Рима. А на следующее утро барак стал заполняться новобранцами. Как оказалось впоследствии, Чайку действительно приняли за одного из трехсот необстрелянных солдат, в срочном порядке набранных для пополнения сил морских пехотинцев Тарента где-то в дальних районах примыкавшей к нему Калабрии. Их посадили на либурны и отправили морем к месту службы. Но этот караван с новобранцами угодил в шторм, где погибли все, даже не успев добраться до Тарента. Это означало, что никаких списков, где мог бы фигурировать Федор Чайка, тоже еще не существовало. И его посчитали счастливчиком – единственным спасшимся, но потерявшим память, так как на вопрос, из какой деревеньки в Калабрии его завербовали на службу, Федор не смог ответить, поскольку с трудом понял вопрос, да и понятия не имел, где вообще эта Калабрия расположена. Но, скорее всего, находилась она не очень далеко.
Впрочем, ни Гней Фурий Атилий, командовавший всеми центурионами, унтер-офицерами и морскими пехотинцами, приписанными к местной флотилии, ни другие командиры не стремились выяснить тайну происхождения новобранца со странным именем Федор Чайка. Не важно, кем он был раньше, главное, что теперь он стал новобранцем в морской пехоте города Тарента – союзника римлян, обязанного выставлять для военных действий по первому же требованию флот с обученными экипажами и укомплектованный морпехами. Новобранца следовало хорошенько выдрессировать, вдолбить в его тупую калабрийскую башку, что самое главное для него – это слушать своих командиров, хорошо служить Риму и умереть за него с почестями. А кем он умрет – безродным рыбаком-калабрийцем, пастухом из Апулии, случайно затесавшимся, не приведи Юпитер, в ряды доблестных союзников Рима горцем из Лукании или беглым самнитом – это уже совершенно никого не беспокоило. Мясо для бойни нужно всегда.
Хотя имя, учитывая реалии новой службы, сержанту вскоре пришлось слегка изменить. На Федр Тертуллий Чайка – это имя он сам себе придумал. Сказал, что память к нему частично вернулась. Тоже звучало не пойми как, но больше походило на римское. И главное, не так раздражало слух центуриона, которому было почему-то не выговорить имя Федор, постоянно исчезала вторая гласная буква. Поэтому сержант решил пожить какое-то время как Федр Тертуллий. А после прохождения курса молодого бойца у него появилась еще и кличка: medicus [26].
Первую неделю, после того, как барак набился до отказа молодыми парнями в туниках, согнанными со всех подчиненных Таренту областей, Федор пребывал в некотором шоке – все его о чем-то спрашивали, а он в ответ только мотал головой. Но деревенщиной его никто больше не обзывал. На первый взгляд, тут все были такие же. Однако в шоке пребывал не только бывший сержант отдельного полка морской пехоты Черноморского флота России, но и все остальные новобранцы. Еще вчера они все мирно пахали свои поля, возделывали огороды, пасли скот и латали рыбачьи лодки, а сегодня все попали в армию, где их ждали только тяготы и лишения армейской службы, а возможно, и скорая смерть от руки варваров. Но, что поделать, такова уж военная специфика во все времена, как начал догадываться Федор, оказавшись опять на службе. Тебя никто не спрашивал, пацифист ты или милитарист. Риму нужна армия, нужны легионы, так что, пастух ты или рыбак, все равно будешь служить, раз попал. И он стал служить.
Впрочем, как скоро выяснилось, кроме тягот и лишений бойцам полагалось кое-что еще. Например, неплохое жалованье, а в будущем, как вещал Гней Фурий Атилий при каждом построении, – к самым храбрым придет почет и уважение. А это дорогого стоит.
Первую неделю их гоняли как сидоровых коз в марш-броски по горам, заставляли заниматься гимнастическими упражнениями, бороться, плавать, кидать камни и драться на деревянных мечах. Центурионы и опционы сгоняли с них по семь потов, но, к удивлению Федора, настоящего оружия не давали. И он долго был единственным во всей манипуле обладателем настоящего меча и кожаного панциря, которые хранил на оружейном складе в специально отведенной ячейке, сдав их местному опциону под роспись – нацарапал что-то на лакированной деревянной табличке.
Все занятия они проводили без доспехов, в обычных туниках и сандалиях, а плавать вообще пришлось голым. Кроме того, предстояло плыть до мола и обратно между кораблей, на палубах которых собралась целая толпа морпехов, желавших в свободное от нарядов время поглазеть на соревнования. В голову сержанту сразу полезли навязчивые мысли о педерастах, в изобилии обретавшихся на просторах Римской империи. Он даже чуть поотстал от раздражения, но на его честь в воде (а также позже в казарме) никто не посягал, а потому он взял себя в руки и выиграл заплыв под восторженное улюлюканье наблюдавших с кораблей старослужащих. Даже заработал от центуриона краткую похвалу. А услышать от Гнея Фурия Атилия по кличке taurus [27] что-то кроме ругательств – само по себе уже дорогого стоило.
Через неделю таких издевательств, которые Федор, впрочем, выносил с философским спокойствием, – не зря же только что оттянул срочную на черноморском флоте – их построили ранним утром перед казармами. Обычно в это время новобранцы уже стаптывали сандалии в кроссе по каменным тропинкам между скал, вырабатывая выносливость.
Назревало, видимо, что-то экстраординарное. И действительно, скоро перед строем, состоявшим из их манипулы, уже приписанной к определенному кораблю, названия которого сержант, правда, еще не знал, и еще четырех манипул, тоже заранее расписанных по другим квинкеремам, появился какой-то незнакомый поджарый офицер в дорогих доспехах и богато украшенном шлеме. Его сопровождали еще двое таких же помпезных вояк и лично Гней Фурий Атилий. Незнакомый офицер, судя по дорогой кирасе и белой тунике с красной полосой, был не кто иной, как военный трибун.
– Гляди, Федр, – толкнул в бок сержанта, стоявшего во второй шеренге, невысокий крепыш по имени Квинт Тубиус Лаций, рыбак из деревеньки на морском побережье Бруттия, – сам Памплоний пожаловал.
Марк Акций Памплоний являлся командующим, которому подчинялись и сухопутные силы стоявшего в крепости Тарента римского гарнизона и его морское прикрытие. Это имя Федору уже приходилось несколько раз слышать в разговорах во время коротких минут отдыха между борьбой и перебрасыванием тяжеленных камней. За прошедшую неделю, днем и ночью находясь среди людей, говорящих на латыни, Федор сильно продвинулся в изучении разговорного языка. Он уже достаточно свободно изъяснялся с другими новобранцами и даже знал клички своих непосредственных начальников. Но птица столь высокого полета, как Марк Памплоний, появилась здесь впервые.
Едва командующий появился перед строем, наступила гробовая тишина. Новобранцы, казалось, даже перестали дышать. И только хохмач Квинт, откуда-то все знавший, опять толкнул Федора в бок и шепнул: «Сейчас присягу будем давать». А когда Чайка бросил на него удивленный взгляд, добавил: «Памплоний просто так в порт не явится. Он лучше в бордель пойдет, к бабам, чем лишний раз службу проверит. Да и зачем? Пока Гней ее тащит, за морпехов можно не беспокоиться. Острый пилум мне в анус, если я вру!»
