Прыщ - Бирюк В. (читать книги без регистрации полные txt) 📗

Я допустил несколько ошибок. Причины… Да очевидно же! Психанул, заигрался. Сочетание скуки и бессмысленности времяпрепровождения с острым чувством неизвестной, но — смертельной, угрозы… С наглядным примером смертельности кистеня по темечку…

Ни убежать, ни атаковать, ни замереть… Все основные человеческие реакции в ситуации опасности — не эффективны. Сижу — как мух, в паутине запутавшийся. С неизбежным и скорым прибытием паука.

Сочетание истеричности и гиперактивности с некомпетентностью и спешкой привели к… к превышению меры необходимой самообороны. Вообще-то, мы все должны были там помереть. Но мои ошибки наложились друг на друга и, вопреки одним законам природы, благодаря другим, на фоне всеобщего бардака… — получилось желаемое.

При нагреве смеси углеводородов, которую и представляет собой стеарин, водород соединяется с серой. Что и даёт нужный мне запах. Факеншит, я столько раз нюхал протухшие яйца! Но не подумал, что эта хрень в естественной природе, как продукт разложения органики, никогда не достигает концентраций, свойственных химическому производству. Сероводород не намного менее токсичен, чем циан:

Вдыхание концентрированного газа убивает с одного раза. Ещё хуже то, что при небольших концентрациях довольно быстро возникает адаптация к неприятному запаху. «Паралич нюхательного нерва».

Второй прокол: сероводород очень даже хорошо горит. И при этом — выгорает.

Третий: это ж был «лепёж на коленке» — однородной смеси не обеспечивалось.

Три недостатка: ядовитость, пожароопасность, неоднородность — взаимно погасили друг друга. «Делать из дерьма конфетку»… А из трёх? Можно ли считать результат «конфеткой»? Хотя сладковатый привкус во рту…

Среди ночи назначенный, наконец-то, дневальный сменил прогоревшую свечку перед иконкой. Естественно, поставил мою — она больше и гореть будет дольше, лишний раз голову от стола, где он дрыхнет, отрывать не придётся. Она погорела-погорела и полыхнула. Факел где-то… на ладонь. Половина проснулась от яркости пламени, остальные — от запаха. «Адаптация»… она, конечно — «да». Но не сразу.

Дружно обменялись упрёками по теме: кто что вчера кушал и почему в казарму принёс, а не оставил в сортире. Легли спать дальше.

А я тревожусь! Поскольку сладковатый металлический привкус во рту не проходит, и вдруг вспоминаются всякие другие последствия: утомление, головокружение, сильное беспокойство, утрата обоняния, коллапс… — так это ещё самая слабая форма поражения! А дальше… судороги, кома, отёк лёгких… А «сильное беспокойство» — у меня уже началось…!

И тут оно снова на ладонь полыхнуло! Нервы у меня не выдержали, я скомандовал срочную эвакуацию личного состава. Личным примером. Некоторые пытались возражать, но очевидный довод: святой Глеб во гневе огнь и вонь посылает — подействовал. Выскочили — кто в чём. Я-то… не скажу — «умный», правильнее — параноидальный. Поэтому одетый. А вот остальные…

— Может, мы сходим, одёжу свою возьмём?

— Куда?! Оно сейчас опять полыхнёт!

— Почему это? А ты откуда знаешь? А! Это ж евоная свечка! Здоровущая, вонющая, проклятущая! Это ж он таку зраду исделал! Это из-за него мы тут на снегу голые и босые! Бей ублюдка злокозненного!

И понеслось… Точнее: они понеслись на меня. С кулаками и выражениями. А я — от них. Но, как оказалось — не туда. Прямо за углом налетел на Мончука — вызвали уже старика.

Дальше вы уже знаете: пошла «Кающаяся Магдалина».

Как мне стыдно…! Как я раскаиваюсь…! Сижу в оружейке, прихлёбываю смородинный сбитень на малиновом листе и покаянно выплёвываю дохлых пчёлок.

Тепло, темно, тихо, вкусно… Но — не долго: дверь распахнулась, пришёл Будда.

За несколько последних дней нашего общения, я научился разбираться в оттенках его буддистской мимики. Точнее: в оттенках отсутствия мимики. Обычное, неподвижное, плоское лицо. Узенькие, прищуренные глазки, плотно сжатые губы. Редкие экономные движения. Всё — выражает ярость. Без каких-либо внешних ярких выражений.

— Зачем?

— Дядя Гаврила, ну ты же сам сказал: если там жить нельзя будет, то я смогу сюда перебраться.

— Я сказал?! Так ты…! Вона ты как…

А что разве нет? Говорил же он: «чтоб жить нельзя». Но почему на меня с такой злобой? И — с презрением. Брезгливо.

— Жаль. Жаль что у Акима сынок… Хотя… чего от ублюдка ждать. Так. Ты мне не надобен. К службе — не годен. Собирай вещички — пойдём к конюшему.

Да что ж он так-то?! Я ж ничего худого…

— Дядя Гаврила, ты, никак, решил, что я на тебя доносить буду? За твою спину, за слова твои — прятаться?! Я такого никогда…

— Досыть. Собирайся. Или пинками…?

Вот даже как!

Пожалуй, зря я так хорошо разобрался в оттенках отсутствия мимики на этом буддо-бурятском лице: такая волна презрения, отвращения… Хоть захлебнись. Будто унюхал кусок дерьма свежего… И с чего? — С того, что я ему его же слова напомнил? Но я же правду сказал!

Ничто так не раздражает собеседника, как правда. Особенно, цитирование ему — его же. Но — в неподходящий момент.

Вот же ж! Ведь мог чуть иначе сказать, не столь аргументированно, без акцентирования цитирования… Ляпнул не подумавши — потерял друга. Ну, не друга, а доброе к себе отношения хорошего человека. Из-за мелочи, из-за одной фразы. Которую он воспринял как… как намёк. Как намёк на возможное распространение искажённой информации, выставляющей его инициатором моей глупой шутки. Типа:

— Начальник сказал — я сделал. Я — не я, вонища — не моя. Вот — босс, с него — и спрос.

Кубло. Княжеский двор — клубок гадюк. Вот такие… передёргивания, умолчания, недоговаривания с искажениями — постоянный элемент здешней жизни. Они в этом живут, они к этому привычные, они именно такое — понимают, предполагают и находят. Потому что — этого ищут. И даже не желая — ожидают. А мои слова:

— Я же просто пошутил! Ну, повоняло малость, пугануло чуток, но ведь без злого же умысла! Это же шутка такая!

Лепет зловредного хитрована, косящего под простодушного юнца-деревенщину из глухого захолустья.

Назад отыграть… «даже бессмертные боги не могут сделать бывшее — небывшим». В смысле: попробовать-то можно. Но осадочек останется. У обоих. Навсегда.

— Слушаюсь, господин главный княжий оружничий. Собираюсь.

Доказывать, объяснять… Можно, нужно. Но — потом. Когда эмоции схлынут, ситуация устаканится. А пока… будут приняты решения. Какие-то. На основе взаимного недопонимания. И о моих мотивах — ложного представления. С этими решениями и оргвыводами нужно будет жить. Как-то. Если меня сейчас со службы вышибут… без права на повторную попытку… Акима я подставил капитально. И всё семейство: Марьяшу с Ольбегом. И всех моих людей.

Факеншит! Из-за глупой шутки! Ведь вдолбила же ещё первая жизнь: никогда не шути с иностранцами! Они же тупые! Они же шуток не понимают! И плевать, что здесь иностранец — я. Что тут я сам — иноземец, иноверец и инородец.

Коллеги-попаданцы! Не шутите на «Святой Руси»! Никаких подколок, острот, розыгрышей! Не поймут-с, не оценят-с. Но так вдарят…!

— Утро доброе. Хорошо ли спалось-почивалось?

Дверь открылась, в проёме появился главный княжий кравчий Демьян. Радостно улыбающийся. Следом за ним в оружейку просочился давешний «свистящий салоп». Будда хмуро глянул на вошедших, что-то буркнул и уставился в угол.

— Вижу-вижу, гневается наш оружничий, сердится. Гром гремит, земля дрожит, молнии сверкают. Тебя, Гаврила, дворник искал, дела у него какие-то срочные.

— Ничё. Отведу отрока к конюшему, а после к дворнику схожу.

— А зачем? Пострелёнка и я могу отвести. А то дворник сильно тебя ждёт. Чего передать-то? Конюшему?

— Ничего. Сам скажу.

— Экий ты невежливый. Гаврюшка…

— Что?!

Выражение крайнего озлобление на буддистской физиономии выглядит не только отталкивающе, но и весьма пугающе. Сочетание скуластости, оскала и прищура вызывает в памяти выражения типа: «Поганый хан Змей Тугарин». И прочие… стихийные бедствия. С чего это Будда так вызверился? Даже когда на меня смотрел — хоть и злобно, но не настолько. Это ж просто какое-то… застарелое бешенство!