Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Смирнов Леонид Эллиевич (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
Глава одиннадцатая
Архиерейский пруд
Увидев отца, я обнаружил, что он изрядно приободрился.
– Матери звонил? – шепнул я ему, когда нас вели по коридору крепостного бастиона, разводя по камерам.
– Ей сообщит инспектор, – шепнул в ответ отец. – Главное – не делай глупостей. Нас скоро выпустят, сынок.
Сидя в одиночке и вороша в памяти события последних месяцев, я вспомнил и об исчезнувшем из города четыре месяца назад отряде Игната Мостового. Наверняка он уже вернулся в Кедрин. Отец ничего не говорил мне о его судьбе, а сам я не спрашивал.
Первый день заключения прошел спокойно. Нас вовремя и довольно сносно кормили, по очереди сводили в душевую помыться. На допрос меня не вызывали.
Потом началась долгая-предолгая ночь. Мучила бессонница. Чудились какие-то голоса, крики – то ли казнимых, то ли пытуемых. Потом я сообразил: это со мной разговаривают стены камеры, они помнят всех, кто сидел здесь когда-то…
На следующий день все переменилось. Охрана без конца топала по коридорам, бренча связками ключей и гремя чугунными дверями камер. Караульные помещения гудели от шумных споров, порой я даже разбирал отдельные слова. Что происходит? Мне было изрядно не по себе.
Несколько раз надзиратели подходили к двери моей камеры, открывали глазок и молча разглядывали меня, будто я – заморская диковина. Обед вдруг оказался ресторанным: подали жареную медвежатину и красное вино. А ближе к ночи меня повели к коменданту крепости. Я обнаружил у дверей его кабинета усиленную охрану – четверых пластунов с автоматами наперевес.
В огромном кабинете на стульях у массивного письменного стола сидели мой отец и три больших начальника: городской голова, полицмейстер и военный комендант.
– А вот и ты! – радостно воскликнул отец, вскочил на ноги, подбежал ко мне, обнял за плечи. Потом усадил рядом с собой. Он был возбужден и весел.
– Теперь все в сборе. Можно начинать? – недовольным голосом осведомился господин градоначальник. Отец кивнул.
– Я хотел спросить у вас, Федор Иванович. Что произойдет, если в Кедрине появится ехидна?
– Это чисто теоретический интерес или чудовище уже в городе?
Господин градоначальник молчал, играя желваками.
– Ну хорошо… – Отец кивнул. – Так вот: о стерляжьей ушице придется позабыть и о заливном судаке тоже. Рыбаки перестанут ловить рыбу. Бабы не пойдут на речку стирать белье, детишки не смогут купаться в жару. Клюкву и морошку на болотах не пособираешь. А ежели зараза попадет в колодцы, скотину не напоить, огород не полить. Так что голод это. И Кедрину не выжить. Никак…
– Что же делать, Федор Иванович? Как спасти уезд?
– Придется вызывать подмогу – каменских и-чу. Если, конечно, Гильдия согласится вам помочь… после нашего ареста.
– А если нет?
– Страшная штука, когда личинка ехидны попадает в человеческий организм… Придется запастись привозной водой, объявить в уезде новый карантин, перегородить Кол-добу густыми сетями, чтоб ни одна личинка не проскользнула вниз по течению, и сбросить в зараженные водоемы бочки с крысомором. Деревья вокруг надо сжечь из огнеметов – они могут быть заражены. Личинки нередко забиваются в трещины коры и годами спят, пока не представится благоприятная возможность…
С каждой новой фразой господин градоначальник все больше серел лицом, стискивал и без того туго сжатые кулаки. Смотреть на него было больно. Отец живописал беды, которые обрушатся на наш благодатный край, и я наконец понял: он куражится, тешит душеньку, и месть его сладка. И тогда – впервые в жизни – мне стало за него стыдно.
– Где же взять столько яда? – с тоской спросил военный комендант.
– Купите у фаньцев. Правда, они скорей всего уже в курсе нашей беды. Разведка у них поставлена замечательно. Итак, фаньцы заломят цену. Но даже если три шкуры драть будут, соглашайтесь. Иначе потом придется заплатить во сто крат дороже.
– Настанет время, и я вам выставлю счет! – вдруг с тихим бешенством произнес градоначальник.
– Не валяйте дурака, любезнейший, – пронзительно-ледяным голосом стеганул его отец и, выдержав паузу, произнес равнодушно: – Я устал от пустого разговора. Распорядитесь, чтобы нас отвели в камеры.
Господин градоначальник не выдержал. Вскочил на ноги, опрокинув стул, и взорвался:
– Будьте вы прокляты! Я ведь знаю!.. Вы своими руками!.. Это измена! – орал он, побагровев, как перезрелая малина.
Полицмейстер и военный комендант сидели с каменными лицами.
– Извольте не кричать на меня, – спокойно произнес отец, поднялся с табурета и шагнул к двери.
Господин градоначальник в испуге отшатнулся к стене: ему показалось, будто отец намерен его прикончить.
– Я арестован и не могу ни помочь, ни навредить Кедрину, – добавил отец и зычно позвал: – Надзиратель! – И когда усатый фельдфебель в потертом жандармском мундире просунулся в дверь, отец сказал ему: – Господин градоначальник приказал отвести нас в камеру.
Вопросительный взгляд на начальство. Начальство стоит, отвернувшись к окошку-бойнице и что-то высматривает на речном берегу. Надзиратель козырнул и привычно гаркнул:
– Слушаюсь! Руки за спину! Впе-еред!
Нас выпустили из крепости под утро – господин градоначальник потребовал соблюдения всех формальностей. Городской прокурор оформил кучу бумаг, закрывая уголовное дело. Отцу в камеру принесли доставленный фельдкурьером оригинал постановления с туманной формулировкой: «В силу изменившихся обстоятельств дела».
– Ну что, «умыл» городничего, сынок? – пробормотал дед, которого несли на носилках санитары. Отец шел рядом, держа его за руку.
– Умыть-то умыл, да вот только спину теперь не подставляй…
– А ты чего хотел? Это война… – Голос деда был слаб, но ум по-прежнему крепок. Глаза ввалились, под ними набрякли синие мешки, щеки покрыла болезненная желтизна. За два последних дня он сильно сдал.
Это была последняя боевая операция Ивана Сергеевича Пришвина. Вылазка в особняк Булатовича дорого ему стоила. Проклятый шестиголов нарушил в нем равновесие, и разом вышли из строя все органы деда. Попади он сразу же домой и пройди курс восстановительной терапии фань-ских и-чу, быть может, и обошлось бы. А в тюремной больнице, куда его положили вместе с ослепленными и обожженными бойцами, лечение ограничилось уколами магнезии да витаминов.
На казенном моторе мы отправились домой. Отцу было плевать, что господин градоначальник считает минуты, ожидая нашего прибытия.
Слишком мало просидели мы в крепости, чтобы как следует прочувствовать свое освобождение. И все равно: приближаясь к «гнезду» Пришвиных – с каждым перекрестком, промелькнувшим за стеклом, – я ощущал, как теплеет у меня в груди и тяжесть сходит с сердца.
Мать встречала нас на парадной лестнице. Молчала, Держалась за перила, не в силах сойти вниз. Лицо ее осунулось – остались одни глаза. Отец первым выскочил из машины, взлетел по ступеням, обнял жену. Она обмякла в его руках, уронила голову ему на плечо.
Но уже спустя минуту мама снова была полна энергии, потащила младших в ванную, а они наперебой рассказывали о своих приключениях и готовы были не закрывать рот, верно, до самого утра.
Мы с отцом перенесли деда в его комнату на первом этаже и осторожно сгрузили на потертый кожаный диван – любимое лежбище Ивана Сергеевича. Лучший лекарь кед-ринских и-чу и наш старый семейный врач ждали деда, сидя на венских стульях. Их загадочные инструменты, пузырьки, мешочки и коробочки с лекарствами были выгружены из старинных саквояжей и в особенном порядке разложены на могучем письменном столе. Мы не стали мешать – поцеловали деда в висок, подержали за руку и ушли.
Один за другим Пришвины тщательно отмылись от пота и грязи, переоделись в чистое, все вместе поели домашнего, показавшегося сказочно вкусным борщеца. И лишь затем мы с отцом вышли к терпеливо ожидавшему нас мотору. В Архиерейский сад, где поселилась ехидна, поехали мы вдвоем – двойняшки и Сельма были оставлены дома, несмотря на их отчаянные просьбы. Тут уж мать встала стеной.
