Цвет сакуры красный (СИ) - Орлов Борис Львович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗
Обед Волкову понравился. Наваристые щи с приличным куском мяса, пшенная каша, обильно сдобренная маслом, к которой полагалась изрядных размеров котлета, сладкий чай и хлеб, выданный без счета. Правда, только ржаной, но и так неплохо! Допив свой стакан, Всеволод огляделся и, прежде чем сообразил, что делает, рявкнул намертво вбитую в подкорку команду:
— Прекратить прием пищи! Встать! Выходи строиться!
Сидевшие парни моментально вскочили и нестройной толпой повалили из столовой. А к Волкову подошел давешний краском. Окинул парня внимательным взглядом, помолчал, а затем спросил:
— Отец в Красной Армии? Или брат?
Всеволод задохнулся. Да, мать твою, что ему отвечать? Правду? И как тогда объяснять все, что вот только что произошло? Соврать? А если проверит по документам, и выяснит, что отец в РККА не служит, а никакого брата и вовсе нет? Во, попал…
— Товарищи, призывника Волкова тут нет? Его срочно к товарищу Киму вызывают!
Волков незаметно перевел дух: посыльный появился исключительно вовремя. Он шагнул вперед:
— Я — Волков.
В ответ последовало короткое «За мной!» и через минуту Всеволод уже сидел перед очень серьезным корейцем со шрамом через все лицо. Петлицы его гимнастерки украшали четыре квадрата[3].
— Аната ва нихонго о ханасимас ка?[4] — внезапно спросил товарищ Ким.
— Хай, сукоси ханасимас.[5] — ответил Волков.
— Сиреи-кан но мейрей о хока но хеиси ни дзёто суру кото ва декимас ка?[6]
Всеволод задумался. Быть военным переводчиком — конечно, хорошо, но, если быть честным, его знаний японского на такое дело не хватит. Никак не хватит. А потому он, тщательно подбирая слова, ответил:
— Ватаси ва соре о тамесита кото ва аримасен. Ватаси ва сейко суру ка доо ка вакаранай…[7]
Кореец подумал, а потом, все еще по-японски спросил: где призывник освоил язык страны Восходящего Солнца. Эту легенду Всеволод вместе с отцом разработали давно и выучили, как «Отче наш», а потому парень рассказал, что языку его во Владивостоке учил японский офицер, который помогал его покойной матери и вообще — был, наверное, коммунистом.
Ким выслушал историю, покивал головой, а потом велел немедленно собрать вещи и следовать за ним. На немой вопрос «Куда?», он, улыбнувшись, ответил:
— Вам очень повезло, товарищ Волков. Вы отправляетесь в первую совместную дивизию, которую сейчас начинают формировать вместе с японскими товарищами. Мы с вами поедем в места вашего детства, — тут Всеволод напрягся, ожидая всего чего угодно. И содрогнулся, услышав продолжение, — На Дальний восток…
Из Ярославля четверо призывников вместе с товарищем Кимом уезжали поездом. Сперва — до Москвы, а там, перейдя с одного вокзала на другой, двинулись на Дальний восток. Впрочем, вот так просто перейти с Ярославского на Казанский повезло далеко не всем: в Москве уже дожидались своей очереди на отправку не одна и не две — девять воинских команд.
Ким не стал задаваться вопросом, где и когда призывник Волков приобрел опыт армейской службы, а просто сообщил начальнику одной из команд, что парня следует поставить старшим, а заодно поручить ему же провести первые уроки японского. Оказавшись пусть временным, но начальником, Всеволод приготовился доказывать свое командирство силой, но, к его удивлению, ничего подобного не потребовалось. Четыре десятка парней совершенно спокойно приняли известие о его назначении, даже наоборот — предлагали помощь. «Однако, — размышлял недавний сержант Волков. — Приходится признать, что в этом времени отношение к службе в армии — принципиально иное. Или это именно в этом мире? Надо будет папане письмецо черкнуть — заодно и спросить…»
Его команда загрузилась в общий вагон и неспешно покатила на восход. И снова Всеволоду оставалось только поржаться происходящему: их кормили в вагоне-ресторане. Правда, не слишком дорогим комплексным обедом, но сопровождавшие их командиры не имели ничего против, если призывник за свои средства заказывал что-то другое. Причем, из цены заказанного блюда вычиталась стоимость того, вместо чего его заказали и что было проплачено по воинскому требованию[8].
Вечерами в вагоне надрывались две тальянки, и призывники дружно пели «Дан приказ ему на запад», «Наш паровоз», «Мы молодая гвардия», «По долинам и по взгорьям» и еще множество разных песен, известных и не очень. Иногда к призывникам присоединялись и командиры, и тогда хор выводил:
Мы не знали устали,
Проходя тайгой,
Согревал нас в ярости
Бешеный огонь
Молодые мускулы окрепли в те года,
Славься, Приамурская вторая, навсегда![9]
Всеволод не удержался и тоже спел «Эх, дороги», а потом, плюнув на последствия, исполнил «Some Say the Devil Is Dead»[10], сопроводив исполнение собственным переводом. Сальные слова, балансировавшие на грани непристойности, привели простодушных призывников образца 1930 года в восторг, и уже в Благовещенске — конечном пункте их маршрута, команда шагала, дружно вопя безбожно перевранные слова этой песенки, вполне сошедшей за маршевую. За что краскомы и взгрели старшего по команде призывника Волкова. Правда, отчитывая, они еле сдерживали улыбки, что не укрылось от внимательного взгляда отставного сержанта, и потому он особенно не переживал.
Лагерь формируемой дивизии оказался километрах в пяти от города — рядом с селом, носившем смешное название Будунда[11]. Всеволод только присвистнул, когда увидел стоящие в чистом поле ворота, несколько легких вышек и ряды брезентовых палаток. «Однако, — мысленно хмыкнул бывший сержант. — На улице примерно плюс пять по Цельсию. Днем. Ну да, — он резко выдохнул и последил за клубами вырвавшегося изо рта пара. — Ночью — минус, с гарантией. И жить в палатках? Веселая у нас начинается жизнь…»
В палатках имелись печки-буржуйки, но Волков прекрасно понимал, что толку от них не будет. Имелось несколько дощатых зданий — столовые и учебные классы, но в основе — все те же палатки. «С другой стороны, — размышлял Всеволод, — все не так, чтобы и плохо. Либо мы здесь — до осени, максимум, либо нам что-то построят. Или мы сами построим. Но одно можно сказать совершенно точно: здешнюю зиму мы в палатках не перезимуем…»
Их отправили получать форму — новенькую, хрусткую, с залежавшимися складками, такие же новенькие сапоги, по две пары портянок, полотенца и завели в громадную палатку-баню, где возле печей было нестерпимо жарко, а в двух шагах от них — нестерпимо же холодно. Призывники, постоянно ежась и вздрагивая, кое-как вымылись. Потом был обед — странноватый, на взгляд Волкова и несъедобный, на взгляд всех остальных. А все потому, что обед оказался японским. Мисосиру[12], сифудо-тяхан[13] и сасими[14] из лосося, осьминога, креветок и еще какой-то рыбы с дайконом и листами сисо потрясли воображение призывников. Они бестолково тыкали палочками в чашки, самые смелые пытались зацепить собственными ложками или хлебнуть из чашек через край. После чего тут же кривились и начинали плеваться: вкус был непривычен и казался неприятным. Впрочем, как и запах…
Единственными, кто быстро освоился с незнакомыми блюдами, оказались двое комсомольцев-корейцев из местных и, разумеется, Всеволод. Корейцы вытащили свои чоккарак[15], а бывший сержант взял лежавшие рядом с ним хаси[16], и вся троица налегла на еду.
Сидевшие за соседним столом японцы весело поглядывали на новоприбывших и со смехом обсуждали их мытарствия с обедом. Достаточно быстро Волкову надоело слушать примитивные остроты недавних крестьян — происхождение японцев он определил по тем сравнениям и эпитетам, которыми они награждали советских красноармейцев, а потому он оторвался от еды и громко четко произнес на языке детей Аматэрасу:
— Грубый подобен горбатому, невоспитанный — хромому. Солдат не тот, кто жрет все, что видит, а тот, кто свой долг свято выполняет! Еще что-то смешное есть? Тогда скажите — вместе посмеемся.
