Начало - Кобылянский Павел Юлианович (читать книги онлайн полностью .txt) 📗

— Слушай, как тебя звать? — ткнула кулаком в плечо державшего меня человека.

— Ну… Дракон, — ответил он.

Моя челюсть отвисла… Нет, говорили, что драконы мастера маскировки… Но также говорили, что чуть ли не единственные, кто может их расколоть, — это тифлинги. Но это человек, я же вижу, что человек… Неужели прозвище… Нет, ну какой нахал. Последний дракон свалил с Деи смен пятьсот назад. Но до сих пор никто еще не набирался наглости вот так вот… Не буди лихо, пока оно тихо, что называется…

— Это прозвище, — сказал человек, заметив мое изумление. — А что не так?

— Пот… потом расскажу, — закашлялась я от такого невежества. — Назови полное имя, без прозвищ.

— Э-э-э… Ну Воронов Константин Аркадьевич, — человек, назвавший себя Драконом, явно не понимал.

— Хорошо, просто надо соблюсти одну формальность. — Я на секунду прикрыла глаза, припоминая официальные обороты. — Нет, не отпускай, так нормально…

Я чуть-чуть поерзала, устраиваясь поудобнее. Тирли, сидевший рядом и понимавший только половину разговора, как-то насторожился. Я наконец выстроила в уме все обороты официальной клятвы и начала:

— Я, Шейелена Теорн аэп’Шееллайт, принимаю на себя долг жизни и крови для Воронова Константина Аркадьевича, отражениями Хаоса и правом крови клянусь достойно нести его, пока Воронов Константин Аркадьевич не сочтет мой долг исполненным. И пусть вечный Хаос и мои предки, великий Шееллайт и великая Теорних, подтвердят, что я отдам долг достойно. Да будет Хаос свидетелем и поручителем.

И я вытянула руку ладонью вверх. Вообще-то по правилам надо было протягивать правую руку, но она сейчас была примотана к телу. Думаю, Хаос не обидится за такое нарушение. Сейчас на моей ладони должны были сплестись два лепестка — один из света, другой из тьмы — и, переплетясь, породить лепесток огня Хаоса. Если они не появятся — повод для долга признан недостаточным. Но куда уж достаточнее…

Ой, мамочка… У меня на ладони не стали танцевать свет и тьма, сразу полыхнул огонь Хаоса, и не один лепесток, а полноценное пламя, горело само пространство. Огонь нас с человеком не обжигал, но вот Тирли отшатнулся в сторону, трава на земле от безумного жара моментально распалась в пепел. Пламя начало разрастаться и через мгновение заключило нас обоих внутрь пляшущего огненного цветка. Земля под нами начала потрескивать от невыносимого жара, но ни наши тела, ни нашу одежду пламя по-прежнему не трогало. Вот лепестки огня сплелись в бешеном хаотическом танце, на мгновение замерли и… исчезли. Все, клятва принята. И ее подтвердили не отражения, а сам Хаос…

— И что все это значит? — спросил человек, расслабляя сведенные судорогой мышцы.

Глава 5

Отец Яков, иеромонах Пустынного монастыря, инквизитор, человек, Дея,

42 день первого сезона,

1218 смена от Основания (по сменоисчислению Оэсси)

Прав был отец игумен, когда благословлял меня в этот путь. Тысячу раз прав, как будто все предвидел. Так и сказал при прощании у ворот нашей обители: «Сыне, долгий путь тебя ждет, земли неведомые, твари непознанные. Спутники твои будут далеки от благочестия по нашим канонам, но по-своему праведные. Я не могу тебя наставить на этот путь, да и права не имею. Пусть Господь всеведущий укрепит твои помыслы и не даст усомниться в правильном выборе».

Как в воду глядел игумен, но про спутников он мог знать заранее. Да что там мог, знал наверняка. То вот про все остальное.

Я медленно шел вдоль дороги, загребая ботинками траву неизведанного мира. Тяжеленный бронежилет оттягивал плечи, автомат неприятно бил по ягодице прикладом. Я видел, что его можно как-то сложить, надо будет ребят попросить, чтобы сделали, может, поудобнее станет. Я и так уже схиму нарушил, приняв оружие, но майор неожиданно удачно подобрал сравнение с веригами, и я постоянно убеждал себя, что это просто кусок железа. Да и стыдно было бы идти налегке, я же видел, как эти ребята нагружены, я и так по сравнению с ними чуть ли не в пляжном костюме прогуливался. И кстати, когда они тащили меня по лесу на себе, то рюкзак-то с меня сняли, а каску, бронежилет и оружие на мне оставили. Так и перекидывали меня, как мешок какой, тихо ругаясь сквозь зубы.

Нет, таких солдат мне видеть еще не доводилось. Наша обитель как-то больше с безопасниками контактировала, военных не привлекали. И с боевиками их общаться приходилось не раз. Они тоже все воевавшие. И под смертью ходили, и убивали, и на войне были… Но… Другие они, совсем другие. Даже не знаю, как сказать.

С военными тоже доводилось общаться. Все иноки в нашей обители — служившие и воевавшие. Всякие есть, и рядовые, кто только срочную отслужил, и контрактники бывшие, да и офицеров много. После последней войны вообще много служивого люда к нам в церковь подалось. И не потому, что модно это стало, после десятилетий-то неверия, а потому что себя искали. Кстати, далеко не самые худшие слуги Господа из них вышли, по крайней мере из большинства. Искренне искупить грехи пытались, и не потому, что за себя боялись, а за тех страдать готовые были, кому сами вред нанесли. Пусть не своей волей, а во имя Отчизны, но все равно ведь нанесли.

Война вообще страшная штука. Я такого на исповедях наслушался, что сам заснуть не мог. Ведь как с исповедью: люди исповедуются, чтобы поделиться тем, что их гнетет. Поначалу, не понимая толком, что есть церковь, ждут, что мы скажем точно, что им делать надо, чтобы легче стало. Но ведь не так это. Свобода воли и право выбора каждому даны. Не может церковь этого нарушить. Мы можем только указать путь, ну плечо еще по дороге подставить, чтобы идти полегче было. Но путь человек сам выбрать должен. В том числе и путь служения Ему. И пройти его должен сам, от начала и до конца.

И когда я узнал, с кем мне предстоит работать, думал — опять встречу души покалеченные, войной изломанные. Ну, или полностью выжженные, и такие мне встречались. Те вообще людей мало напоминали, просто приложение к своему оружию, чтобы на курок нажимать. Я как увидел — так сразу владыке по возвращении подробнейший доклад написал. Ведь явно химией да внушением каким бесовским из ребят все человеческое выжигали… Нельзя так с людьми, даже во имя Отчизны или Господа нашего, нельзя. Во имя Господа особенно, чем мы тогда от упырей проклятых отличаться-то будем. Те, когда волю подавляют, и то личность не изменяют, а уничтожают, полностью душу из тела вышибают. Тоже плохо… Но тут душу сломали, изменили. Нет. Нельзя так…

Отец игумен полностью меня тогда поддержал. Я позже узнал, что он еще более гневный доклад в Священный Синод накатал. Вот только архимандрит… Ладно, мы еще поборемся… Сейчас не о том речь. Но в этот раз я чего-то подобного ожидал, особенно после того, как иноки Тимофей и Савва, которые последний год за пределами монастыря неотлучно при мне находились, меня отловили, когда я уже шел к игумену за благословением. Затащили в неприметный угол и жарким шепотом втолковать мне пытались…

Получается, эти пройдохи неисповедимыми путями узнали, кто со мной на этот раз будет, и оказалось, что про этих ребят они что-то знают.

— Пойми, отец, — как-то виновато басил Савва, уставясь в пол, — они другие. Мы сами на войне не в штабе и не при кухне отсиживались. Тоже под смертью ежечасно ходили, с нею спать ложились, с нею утром просыпались. И нельзя сказать, что всепрощением страдали. Но эти — другие. Они под смертью не ходили, жили они с ней. Они — это смерть, а смерть — это они.

— Точно, правильно сказал, старшой, — поддакнул ему Тимка. Ну не мог я его Тимофеем называть, даже в мыслях, не тянул он на Тимофея, несмотря на двухметровый рост и плечи не про всякую дверь. На спор кулаком стенку в два кирпича прошибал. И при всем этом совершенно детское губастое лицо с конопушками. Ага, дите лопоухое с группой инвалидности, тяжелейшей контузией и двумя орденами мужества. — Так нормальные мужики, веселые, водки с ними выпить милое дело. Не кичились, даже с солдатами нормально общались, без превосходства, хоть все офицерами были. Но они безжалостные, ни капли жалости, сострадания или прощения. Убьют — не поморщатся. Если надо будет деревню вырезать — вырежут, включая собак — и дальше пойдут, жестокие. Но не психи. Обид никому не спускали и не прощали. За своих глотки рвать готовы были. И рвали… Ничего не боялись.