Время Бесов - Шхиян Сергей (серии книг читать бесплатно txt) 📗
Кругом все было заброшено и пустынно. Нас никто не вышел встречать, и Даше пришлось отправиться на поиски медперсонала. Она поочередно колотила во все запертые двери, пока, наконец, не добилась, чтобы ее услышали. Из «квартирного корпуса» вышел высокий, сутулый мужчина с заспанным, несмотря на дневное время, лицом, и спросил сиплым, простуженным голосом, что нам нужно.
— Товарищ Нестеров, — окликнул его Илья Ильич, — это я, Опухтин. Нам нужна медицинская помощь! Мы раненые!
Нестерова сообщение ничуть не взволновало, он зевнул, не прикрывая рта рукой, и, не интересуясь, кто ранен и куда, посоветовал:
— Так вам нужно ехать прямо в губернию, здесь все равно ничего нет.
Глядя на заспанного товарища, я понял, что без эффективного вмешательства извне он ни за что не проснется, и попросил Ордынцеву:
— Помоги мне спуститься
Она подошла к пролетке и подставила мне плечо Я сполз с сидения и кое-как добрался до земли. Такое самоуправство товарищу Нестерову явно не понравилось, и он чуть шире приоткрыл небольшие глаза.
— Говорю, ничего здесь нет! Езжайте в губернию!
Я ничего ему не ответил и, опираясь на Дашино плечо, доковылял до крыльца, на котором по-прежнему стоял фельдшер Особых задумок, чтобы привести его в чувство, мне не требовалось. У меня давно накопился большой и, главное, разнообразный опыт общения с отечественными придурками
— Ты знаешь, товарищ доктор, — намеренно повысив его статус, процитировал я речь бандита Бени Крика из одесского рассказа Иосифа Бабеля, — что на всякого доктора, даже доктора философии, приходится три аршина земли?
— Чего? — вытаращился на меня Нечаев — Это ты о чем, товарищ? Вам конкретно, по-партийному сказано, ехайте лечиться в губернию!
Понимая, что с литературной классикой немного перемудрил, я пошел другим, конкретным путем — вытащил из кармана наган, взвел курок и выстрелил точно над головой товарища Нечаева в притолоку его казенной квартиры.
Как и ожидалось, фельдшер проснулся быстро и окончательно. Он даже выполнил элемент утренней гимнастики, присел на месте.
— Ты, над кем, вошь тифозная, трубка клистирная, надсмешки строишь? — опять используя классические образцы советской изящной словесности, истерически возвышенным голосом продолжил я свой монолог. — Над дореволюционным большевиком издеваться вздумал? Мы что, даром Царицын брали и кровь мешками проливали?!
В подтверждение своего обиженного состояния я еще два раза выстрелил из офицерского нагана мимо головы фельдшера.
— Чтобы йод, бинты и спирт немедля предоставил, а то у меня и на тебя, скрытая контра, еще одна найдется пуля.
— Товарищ! Помилосердствуй! — закричал пробудившийся фельдшер. — Я же не знал, что ты наш большевик! Все предоставлю в лучшем виде, окромя спирта! Его, клянусь, нет ни капли, весь на лечение вышел!
— Ну, смотри, если обманул, в расход пущу! — сказал я, временно прекращая истерику и стрельбу. — Теперь помоги раненому товарищу и смотри у меня, контра! Сволочь!
Как всегда бывает при правильном менеджменте, все тотчас ожило и показало хороший темп и ударную работу.
Появились даже сторож и две санитарки, толстые бабы, похожие одна на другую, хотя и были разного цвета, роста и толщины. Нас с Ильей Ильичем они на руках отнесли в амбулаторию, куда спустя минуту влетел товарищ Нечаев с литровой бутылью йода и перевязочными материалами.
— Ты, товарищ, не думай, — говорил он, бережно снимая мои самодельные бинты, — мы для героя революции, чего хочешь! Сразу бы сказал, кто ты, а то тут всякие, кому не попадя ходят, от работы отвлекают!
Выплеснув запас энергии, я уже привял, тем более, что больно мне было безумно. Неумелый фельдшер как мог обработал рану, и я даже на несколько минут потерял сознание. Очнулся уже на больничной кушетке в пустой палате. Товарищ Нечаев остался заниматься Опухтиным, а встревоженная Даша сидела рядом и держала меня за руку.
— Тебе плохо? — спросила она с непривычной теплотой в голосе.
— Теперь лучше, — соврал я. — Не беспокойся, у меня раны быстро заживают. А как с Опухтиным?
— Фельдшер говорит, что у него легкое ранение, только его сильно побили.
Что говорит товарищ Нечаев, мне было совершенно все равно, а вот то, как на меня смотрит товарищ Ордынцева, тронуло. Я протянул к ней руку и погладил круглое колено в поношенных солдатских галифе. Она смутилась и накрыла мою руку ладонью.
— Тебе правда лучше? — спросила она, как мне показалось, только для того, чтобы что-то сказать.
— Наклонись ко мне, — попросил я.
Она наклонилась, и я поцеловал ее в щеку. Даша посмотрела прозрачными глазами и покраснела.
— Не надо, вдруг кто-нибудь увидит! А ты мог его убить? — переменила она тему.
— Кого, фельдшера? Нет, конечно, это я провел с ним воспитательную работу.
— Ты знаешь, меня напутал тот мальчик. Откуда у подростка такая жестокость?
Я мог сказать многое, и то, что революция разбудила у людей самые полярные чувства и то, что такие выродки встречаются значительно чаще, чем принято считать, и теперь настали их дни, когда можно реализовать самые сокровенные, скрытые в подсознании мечты и чаянья.
Но все такие разговоры попахивали психоанализом и были не для начала двадцатого века и, тем более, не для этого сурового времени К тому же меня самого немного смущал нравственный аспект случившегося. Конечно, мальчик был моральным уродом, и вырасти из него могло только чудовище, но сразу же вспомнилась чистая слеза ребенка, так что пришлось обходить вопрос:
— Он сам жертва, — неопределенно сказал я.
Ордынцева удивленно на меня посмотрела:
— Но ведь он же убивал людей
— Его так воспитали.
— Значит, мы зря застрелили мальчика? — не очень огорченно спросила она.
— К сожалению, по-другому было сделать нельзя.
— Почему?
— Потому что он убийца, а за убийство человека нужно нести ответственность!
— Получается какой-то заколдованный круг!
— Никакого круга, все закономерно, — решительно сказал я, чтобы закрыть неприятную тему.
К счастью в это время санитарки внесли в палату перевязанного Опухтина, так что разговор прервался сам собой. Вслед явился сам Нечаев. Илья Ильич стонал и ругал фельдшера:
— Мы с тобой, Нечаев, товарищи по партии, а ты со мной обращаешься как с какой-то контрой! Я все-таки пока еще живой человек, мог бы лечить и поласковее!
Еще окончательно не пришедший в себя после трепки фельдшер диковато глянул в мою сторону и виновато ответил:
— Я же говорил, ехайте в губернию, медицина — занятие умственное, а я больше интересуюсь политическим моментом. И как тебя, товарищ Опухтин, умудрило так пораниться?
— На реквизицию ездили, — недовольно ответил он, — одного недобитого пощипали, да милицейский Петров польстился себе все забрать Навел на нас отца с братом, они троих наших товарищей погубили, а меня вот эти товарищи спасли, — показал он в нашу сторону.
— Много взяли? — не очень заинтересовавшись судьбой милиционера Петрова, спросил фельдшер.
— Нет, одну мелочь. Мы этого буржуя уже третий раз трясем, брать оказалось особо нечего.
— Чего же тогда Петров польстился? — задал резонный вопрос Нечаев.
Опухтин посмотрел на него прямым, очень честным взглядом и пожал плечами:
— Я почем знаю, если тебе интересно, у него и спрашивай.
— А где реквизированное? — задал новый вопрос фельдшер.
— Сдали в Уком, — не моргнув глазом, соврал Илья Ильич.
— Ты что, раненый сдавать возил?
— А как же иначе, там же было революционное достояние!
— А! — протянул фельдшер. — Ну, а с Петровым что? Сбежал?
— Вроде того, — опять ушел от прямого ответа Опухтин. — Я без сознания был, не помню,
— Ну ладно, выздоравливайте, — пожелал нам Нечаев и отправился по своим делам.
— Боитесь товарища? — спросил я, когда мы остались одни.
— Не то, что боюсь, но береженого и бог бережет. Ценности и вправду пустячные, а уже семь душ за них к генералу Духонину отправилось.
