Смилодон - Разумовский Феликс (книга жизни txt) 📗
— Правда ваша, шевалье. К тому же у меня разыгрался аппетит, — кивнул Буров, и карета покатила на восток, вдоль Сены, к улице Шаррон, откуда до монастыря Магдалины-великомученицы было рукой подать. Ночь была тихая и ясная. В слюдяные окна заглядывала луна, стук копыт дробно разносился по пустынным улицам, ехали в молчании, убаюканные мягким ходом.
“А вот интересно, — думал Буров, развалившись на парчовых подушках, — если бы не было всяких там дантонов да маратов, может быть, и революция прошла бы стороной?” В глубине души ему было жаль, что подобная мысль не посетила его немного раньше, на балу. Право же, везунчик этот Дантон, настоящий баловень судьбы, просто в рубашке родился, криворотый гад…
Карета между тем сбавила ход и остановилась в проулке, у монастырской стены. Кроны платанов, выглядывавших из-за ее края, отбрасывали сизые тени; крыши, трубы, кресты и розетки были будто вырезаны в чернильном небе. Вот она, обитель послушания, место отдохновения смиренного духа. Триумф архитектуры, воплощающий величие истинной веры. Невольно хотелось осенить себя крестом, снять не только шляпу, но и парик. “Хороша у них стена, шестиметровая. Наверху небось еще битое стекло вмуровано”, — восхитился Буров, а шевалье с видом завсегдатая подошел к воротам и взялся за дверную колотушку. Рука у него была тяжелая, приспособление чугунным, так что оконце калитки открылось без промедления.
— Что вам угодно, господа, — полюбопытствовали из темноты, — здесь, на этом острове покоя среди океана суеты?
Голос был низкий, хриплый и уж явно не женский.
— Нам угодно отдохнуть душой и телом, — в тон ему ответил шевалье и, не вдаваясь в подробности, заслал в окошко луидор. — Вот на содержание храма.
Монету приняли, звучно взяли на зуб и помянули бога. Лязгнул засов, скрипнули петли, и в дверном проеме показался человек — с фонарем в одной руке, с палкой в другой и с плечами шире, чем у Дантона.
— Заходите, господа, — поклонился он и поманил гостей в уютную, насквозь пропахшую ладаном привратницкую. — Прошу вас.
Там, в полутьме, сидела на оттоманке хорошенькая монашка и, подобрав под себя ноги, с хрустом ела яблоко.
— Купите маски, господа, — требовательно сказала она, бросила огрызок на стол и вытащила откуда-то с полдюжины обычных, ничем не примечательных масок. — Луидор пара. На ваш выбор. Арлекин, Пьеро, Панталоне…
— Смотри-ка, не так давно были по ливру, — удивился шевалье, однако с легкостью отдал монету, украшенную королевским ликом — плевать, не свое. Да и вообще он был не жаден, более того, широк.
— Все течет, господа, все меняется. Когда-то и Мария-Магдалина была невинна, — монашка усмехнулась, поднялась, без всякого смущения обулась и глянула на человека с дубиной. — Огюстен, без меня не впускай никого, будь стоек. — Чему-то рассмеялась, взяла фонарь и сделала манящее движение: — Пойдемте, господа, я покажу вам дорогу. Не отставайте.
Путь был недальний — через монастырский дворик, осененный тенями кленов, по крытой, изгибающейся подковой галерее. У массивной, резного дуба двери провожатая остановилась.
— Вам сюда, господа, — сказала она, — надевайте маски. Приятного аппетита. — С усмешечкой повела плечом, развернулась и пошла по галерее назад. Мигающий фонарь ее шипел, дымился и казался жалким светлячком, издыхающим в объятиях ночи. Буров и шевалье открыли дверь и очутились в просторном, ярко освещенном зале. Вот где было весело так весело. Струился волнами табачный дым, в галантном танце сочетались пары, низкому бубнению контрабаса вторили гобои, скрипки и клавир. Играли изящный менуэт в двенадцать форланов.
— Доброй ночи, господа, — подошла монахиня и на монахиню-то не похожая: дворянская стать, оценивающий взгляд, усадила за столик, с улыбкой, двигаясь легко, налила вина. — Будьте как дома.
А пригожие девицы в пикантных чепцах уже несли закуску, салаты, паштеты. Все изысканное, ничем не уступающее по вкусу разносолам маркиза де Сальмоньяка. Понятное дело — уплочено.
— Нет, по-моему, здесь значительно лучше, чем в Королевской академии, — сказал с энтузиазмом Буров, попробовав паштет и отхлебнув вина, — кормят, поят, никакой толпы, а главное, Скапен всего один. Надеюсь, он никуда не денется до сладкого. Шевалье, разрази меня гром, это ведь не французское вино? И не фалернское. Уж не аликанте <Изысканное итальянское вино.>ли?
Да, все здесь было действительно не так, как на халявном балу, пахло хорошими духами, манеры пирующих были безупречны, сверкали огнями бриллианты и смарагды, слышались разговоры типа:
— А что Луи, все еще стреляет ласточек? <Король Франции Людовик XVI маниакально любил охоту на птиц.>
— Да нет, нынче весь день потратил на изготовление замка. Ключ к нему делал всю ночь <Он же, король Франции Людовик XVI, имел еще одну страсть — изготовление замков, хотя слесарем он был весьма посредственным.>.
— Вот как? Этак ему придется скоро наклонять голову при входе в свою спальню. Чтобы не зацепиться рогами.
Или:
— Герцогиня, чтоб вы знали, граф — особа чрезвычайно темпераментная. Представьте ситуацию — ясный день, гостиная, солнце, пробивающееся сквозь щели гардин. И проказник Купидон, выпустивший — нет, не стрелу — весь колчан герцогине в чувствительное место. Медленно, со страстной улыбкой она подходит ко мне и молча обвязывает мою голову платком, чтобы с парика не осыпалась пудра. Я, естественно, без тени сомнения оказываю ей ту же услугу. Затем герцогиня подымает свой подол — а панье у нее особого устройства, с большим разрезом, и панталонов она не носит, упирается руками в подоконник и… Ваше воображение, граф, может дорисовать подробности. А под окнами в это время герцог забавляется со своими борзыми. Забавная ситуация, граф, вы не находите? А вот еще:
— Женская расточительность, мон шер, не знает предела. А если сюда добавить еще и дурной вкус… Подарил жене альбом эстампов, раскрашенных, в сто листов, в подражание фривольным гравюрам Моро-младшего, для оживления нежных чувств и развития темперамента. И что же она сделала? Пустила эстампы на обои. Вы ведь знаете, мон шер, эту дурацкую моду, когда картинки вырезаются и наклеиваются на бумагу, а сверху все покрывается лаком. Таким вот образом мастерят экраны, ширмы… и обои. Превращая будуар в спальню дешевой потаскухи. И это женщина? Ни вкуса, ни огня, ни шарма. Только рента. Нет, положительно, мон шер, все бабы дуры. Давайте лучше выпьем на брудершафт, за нас с вами, сладкий вы мой, за нашу восхитительную дружбу…
Словом, в зале царила атмосфера непринужденного веселья. Да, здесь правили бал Эрос с Бахусом, но красиво, по-римски. Монашки, что сидели за железной решеткой, перегораживающей зал надвое, смотрели на пирующих и глотали слюни. Было на кого полюбоваться.
— Конечно, это замечательное место, — согласился шевалье и с удовольствием отправил в рот кусок свинины, тушеной с трюфелями. — Как только появляется возможность, я непременно заглядываю сюда. Кухня здесь не в при мер лучше, чем в любом борделе, да и девочки поаппетитней, к тому же относительно недорого. Единственное неудобство — решетка, — он поймал недоуменный взгляд Бурова, пригубил розовое “Полиньи” и усмехнулся. — Да, да, князь, таковы здешние правила. Все любовные манипуляции вы можете производить только через эту чертову решетку. Вот за теми экранами <Вид ширмы.>, стоящими по углам. Некоторым это так действует на нервы, что они приводят с собою дам, чтобы потом уединиться с ними в кельях. То есть, как это там у нас, по-русски, со своим самоваром в Тулу?.. Тс-с-с, проклятье! Я вам этого не говорил, вы, князь, это не слышали. Чертова конспирация, нет от нее спасу даже в борделе. Дьявол! Так вот, о чем это я? А? О бабах! Дам здесь, между прочим, и так хватает, наведываются без кавалеров, их решетка не смущает. К слову сказать, она крупноячеиста, а уж отполирована-то, князь, отполирована… Можете сами убедиться в этом, только не забудьте про “английский плащ”. Да, кстати, вы совершенно правы, это аликанте. Старое, доброе аликанте, вино Беатриче и Петрарки. М-м, божественный вкус.
