Сирота (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич (бесплатные серии книг TXT) 📗
– И верно, бесовщиной дела его не отдают. Но что тогда?
– Пока что в ум не возьму.
– А еще что дивное за ним замечал?
– Да много всякого. Землянку он себе поставил чудно. Однако же внутри получилось чисто, сухо и тепло. А все из-за очага особого. Сказывает, что сам выдумал. Дрова в нем горят. Жар идет. А дым сразу на улицу убегает, отчего ни сажи, ни духоты.
– Он сказал, как она устроена?
– Сказать-то сказал, но как-то мудрено. Так что я ничего не понял. А еще он лампу из глины слепил. Вроде лампадки, только с хитрой крышкой. Отчего она горит много ярче. Как несколько свечей.
– О! – оживился митрополит.
– Андрейка сказал, что лампа очень простая в устройстве. И надобно тебе испрашивать у Государя нашего царя и Великого князя грамотку, дабы никто кроме Матери-церкви таких ламп на продажу делать не смел. А как все сладиться, то он мастеровым нашим все покажет и расскажет. Если мы с ним ряд заключим и обязуемся платить ему сотую долю от вырученных денег.
– Не жирно ли будет?
– Мню, то не единственная польза будет от отрока сего. Тут и печь дивная, и лампа, и заправка в лампу.
– Заправка?
– Мне ведомо все, что Андрейка покупал. А от дома отца его осталось только пепелище. Все татары разорили. Однако же лампа у него имелась. И в ней плескалось изрядно масла с непривычным запахом, но на что-то похожим. Да и жег он его без оглядки.
– Может тоже отцово наследство? Если Прохор был таким куркулем, то почему бы ему и горшок с маслом, взятый без всякого сомнения на саблю у татар, где-нибудь не закопать на черный день?
– Ты сомневаешься в его словах?
– Как божий день ясно, что это взор. Прохор видно сам тишком промышлял торговлишкой запретной. Если бы грабежами, то всплыло бы. Оттого и держал товар прикопанным, дабы с оказией отправить дальше.
– А чего сам в долги залезал? Ведь иной раз ему совсем тяжко становилось.
– Питие винное уважал?
– Был грех. Но загулы его были скромны. И игр всяких денежных не вел.
– Значил копил деньги на что-то или кому-то долг отдавал большой.
– Ну… Господь его знает, как там все было. Одно ясно – надобно этого отрока не упустить. А то ведь упорхнет из гнезда и поминай как звали. Осторожен он больно и боязлив. Разумеет ясно, что краску за полную цену не продать в Туле. Нет ни у кого таких денег. Да если и были бы, то не дали.
– Значит он ведает, какая этой краске красная цена?
– Да.
– Еще интереснее… Пообщаться бы с ним. Да с каленым железом поспрошать, что там за разбойничий вертеп его батя устроил…
– Отче, он ведь всего лишь отрок…
– Потому и поспрошать ныне, ибо если по весне его поверстают в поместные дворяне, то уже не подступишься без веской причины.
– А нужно ли? Покамест он нам одну пользу приносил. И краску эту сдал. И лампу дивную, но простую измыслил. А то, что хочет сотую долю, так в том дивного ничего нет, как и в том, что знает цену краски. Он ведь по Туле после гибели отца полдня бродил, с купцами беседовал. Все выспрашивал их что, почем и в какую цену. Наверняка от них нахватался.
– Как у него вообще хватило наглости спрашивать с Матери-церкви даже долю сотую?! – хмуро произнес митрополит. – Сопляк! Или не ведает, кому указывает?
– Он сказал, что или так, или никак. Лампу разобьет и более делать не станет. У него же поместье в разорении. Из людей только два холопа и остались. Если не доходец этот, то ему и выезжать не с чего станет.
– Дивлюсь я на твои слова, – покачал головой митрополит. – Ты хоть понимаешь, какие это деньги?
– Нет, – честно ответил Афанасий.
– Если лампадка сия особливая светить станет как несколько свечей, то купить ее пожелают многие. Посему в год той сотой доли будет сотни рублей. Для простого поместного дворянина – огромные деньги! Не по Сеньке шапка!
– Так что же? Как с ним уговариваться?
– Пригрози гневом церковным за утаивание.
– А деньги?
– Предложи ему разом сто рублей. С него и этого будет довольно.
– Отче, – осторожно произнес Афанасий, – я гнев твой понимаю. Но Андрейка… он… он может и отказаться.
– Отказаться?! – вновь нахмурился митрополит.
– Нрав у него не прост. Он ныне в глуши со своими холопами зимует. В землях отца его. А там окрест на пару дней пешего пути татары опустошили все. Потому как обет он принял. Грозный обед. Встретиться со смертью лицом к лицу. Чай сей отрок не сильно испужается угроз. К тому же очаг он добрый себе поставил. Все в нем просто, токмо не могу уразуметь, почему дым бежит у него туда, куда ему надобно, а не в землянку. И ежели такие печи Мать-церковь поставит в палатах Государевых, то…
– Афанасий, а жить он как будет дальше? – устало вздохнув, спросил Макарий. – Он кто? Отрок-сирота. Жаждущий в поместные дворяне верстаться. Ежели церковь даст ему денег много, то как он со своими товарищами по оружию ужиться сможет? Человек слаб. Особенно, подверженный тяжелым лишениям. Ему и сто рублей – много. Ибо другие поместные дворяне на зависть изойдут и дурное удумают. И падет он, вслед за отцом своим. Год-два и преставиться. Юн он еще и глуп.
– Да, – тихо произнес Афанасий, соглашаясь с митрополитом. О ситуации в таком разрезе он даже как-то и не подумал. Ведь точно на зависть изойдут. И закончится это может очень мрачно…
– Ежели не дурак, то поймет. А если дурак, то тем более ему деньги такие в руки давать не след. Даже если лампу и печь эти мы не получим, то Бог с ними. Жили как-то без них и еще проживем…
Глава 7
1553 год, 23 января, где-то на реке Шат
Утро.
Холод.
И мороз.
– Замечательно замерз! – нервно буркнул сам Андрейка, грезя, будто телогрейка, душу греет им злодейка, грязной тканью облепив и блохами одарив…
Кхм…
Зимняя жизнь Андрейки и его людей стабилизировалась и как-то вошла в свою колею. Пробуждение. Подогрев воды. Умывание и чистка зубов подручными средствами. Общая тренировка. Завтрак. И дела. А так как бегать по окрестным лесам не требовалось, то дела эти пошли намного веселее. По сути им приходилось только за дровами ходить. С волокушей ручной, топором и… пилой.
Да, парень ее все-таки сделал.
Устинка и Егорка немало ворчали, поняв, чем отрок занялся, но прямо возразить не смели. Однако, когда оценили эту поделку в действии, то кардинально переменили свое отношение.
Выковать небольшую полосу металла, да на горячую вырубить с одной ее стороны крупные зубья особой сложности не составило. А вот с заточкой намучались. Но это окупилось многократно после, когда они этой лучковой пилой [47] начали разделывать сухостой прямо в лесу перед укладкой на волокушу. Валили сухостой они, как и прежде, большим топором на длинной ручке. А вот дальше теперь все сильно упрощалось. Что экономило им немало времени и сил, позволяя фокусироваться на более важных задачах. Точнее над задачей. Потому как парень работал над доспехами для себя. И холопы, прекрасно понимая, что это архиважная задача, старательно ему в этом деле помогали.
Вариантов того, что парень себе мог изготовить имелся вагон. В теории. На практике, ему нужно было как-то объяснить окружающим появление у себя этих доспехов. И ничего лучше, чем «снял с разбойника» в голову ему не приходило. А что можно было взять трофеем с татя? Правильно. Ничего серьезного. И боже упасти – анахроничного. Поэтому массу интересных конструкций, которые тупо не бытовали в регионе ему пришлось отбросить. Как и те, что считались слишком дорогим снаряжением.
К вопросам легализации присоединялась и проблема роста. Парень ведь рос и еще не один год будет делать это «грязное дело». На таком-то питании да под соусом регулярной тренировки странно рассчитывать на иное. Поэтому, волей-неволей его выбор оказался ограничен одной только кольчугой.
Ее и надставить просто, легко увеличивая габариты. И вопросов к самому факту ее существования вряд ли у кого-то возникнет. Кольчуги ведь на Руси в XVI веке ходили очень широко, выступая основным типом доспеха. Ну и делать ее можно было как получится, потому как их разнообразие здесь, на фронтире, зашкаливало. Разбойник мог принести на своих плечах вот буквально что угодно – от крепкой «праотеческой» кольчуги, сделанной из толстых, прочных колец до легкого панциря из мелких плоских колец. Да и из соседних регионов «гости» могли пожаловать в виде каких-то персидских, османских или еще каких поделок. Так что придираться никто не должен.
