Бандиты. Красные и Белые - Лукьянов Алексей (лучшие бесплатные книги txt) 📗
С этими словами Троцкий покинул кабинет Михаила Васильевича, оставив командарма один на один с полученной информацией.
Думал Фрунзе долго, ошибаться не хотелось. Он не верил во всю эту галиматью с волшебными предметами. Может, под артефактами подразумевалась некая стратегическая информация, которую невозможно взять с боем? Хотя тогда зачем Троцкому сочинять про каких-то львов? Сказал бы прямо, без экивоков.
Когда голова уже заболела от мыслей о Чепае- ве, и Фрунзе был готов плюнуть на осторожность и снять начдива, решение вдруг пришло само собой. Не получается придумать силовую операцию по изъятию чертова артефакта? Так надо заслать к Чепаеву агента, а лучше — двоих, чтобы хоть у кого-нибудь получилось. Пока дивизия Чепаева стоит в Николаевске, своих людей к нему не приставишь — он к чужим подозрителен. А вот если отправить начдива в Александров Гай формировать новые части для наступательной операции, ему неминуемо придется брать незнакомых людей.
Когда эта мысль осенила Фрунзе, у него будто гора с плеч свалилась. Он радировал Троцкому, что приступает к операции «Лев».
Оставалось найти надежного агента.
Ёжиков
Последней каплей в чаше терпения командующего армией стал резкий отказ Чепаева выдвинуть дивизию в Симбирскую губернию для подавления крестьянского бунта. Этот расклад даже политически безграмотный поймет, не говоря о политработнике Ёжикове.
Что стоило начдиву поднять свою дикую дивизию и утопить кулаков в их собственной крови? Но вместо выполнения приказа Чепаев продиктовал шифровальщику такое послание, от которого даже ординарец Василия Ивановича, Петька Исаев (который сам от сохи и загибал на учениях такие рулады, что мухи дохли) густо покраснел. Самое мягкое выражение, которое использовал начдив, было «любитесь конем».
— У меня половина личного состава из тех мест, мать их так, — бушевал Чепаев. — Они что, хотят, чтобы вся дивизия взбунтовалась? Я им покажу! Собрались, понимаешь, золотопогонники в Реввоенсовете, против своих же воевать заставляют! Да я Ленину! Лично Ленину жаловаться буду! К стенке этот Реввоенсовет!
Реакцию штаба ждать пришлось недолго: Фрунзе пригрозил трибуналом и прочими страшными карами, намекнув, что в селе Балаково стоит небольшой отряд чекистов, как раз по соседству с домом Чепаевых.
Василий Иванович радировал: «Только попробуйте!» Штаб армии замолчал. Это вовсе не означало, что Фрунзе сдался. Возможно, он уже отдал приказ взять семью Чепаева под стражу.
Василий Иванович с каменным лицом ждал ответа. Наконец радиостанция ожила — командующий отдал начдиву приказ оставаться в Николаевске до особого решения Реввоенсовета.
—Я вам еще покажу... — зло прошипел Чепаев и вышел прочь, хлопнув дверью.
Реввоенсовет долго принимал решение. Уже подавили бунт в Сенгилее и окрестностях, уже сошел снег, а дивизия по-прежнему стояла на квартирах в Николаевске. Назначенный комиссаром внутренних дел в уезде, Чепаев терпеть не мог этой должности. Стихией Чепаева был бой, открытое столкновение противников, а тут приходилось следить за соблюдением законности. А какая может быть законность, когда у каждого есть если не винтовка, то наган или обрез, а у некоторых — и «максим» на сеновале?
Все решалось по законам военного времени. Чепаева не оставляло чувство, что расследования и дела шились белыми нитками, и нельзя было дознаться — виноватый ли к стенке встал или просто тот, кто под горячую руку попался.
Сегодня, по счастью, обошлось без расстрель- ных дел. «Форд» мчал Чепаева с митинга в штаб. Рядом сидел Ёжиков, явно недовольный очередным выступлением начдива.
— Ну, чего насупился, комиссар?
— Вы, Василий Иванович, будто не в Генштабе учились, а в церковно-приходской школе, — фыркнул комиссар.
— Что опять не так?
— Да все у вас одно и то же: пустая говорильня. Что красный боец вынес из вашей речи? Я сам ничего не понял, хотя реальное училище заканчивал.
— А чего им нужно понимать, скажи мне, мил человек? Врага они знают? Знают! Шашкой махать умеют? Да лучше меня умеют! Тут главное — боевой дух поддерживать в бойцах. Такие речи — они самое то! Комиссар у нас ты, вот и рассказывай им про политику и прочее, а я им отец родной, бойцы над речами командира думать не должны.
Василия Ивановича понесло, он высказал дивизионному комиссару все, что думает: и про то, что его боевое формирование не на фронте бьется, а сидит в тылу и разлагается в плане дисциплины; и про то, что кто-то пустил нехороший слух, будто дивизию вообще расформируют за неподчинение Реввоенсовету; и про кулацкий бунт в Сенгилее.
— Я как мог умалчивал про это дело, чтобы мои не взбунтовались, а какая-то тварь все равно разболтала. Это какой там кулацкий бунт, в Сенги- лее-то?! Десять раз продналог собрали с одних и тех же — это вам не кулацкий, это голодный бунт. Чем крестьянин землю засевать будет? А если бы мои орлы взбунтовались и пошли против власти?
— Контрреволюционные вещи говорите, товарищ Чепаев, — попытался возразить Ёжиков.
— Чего?! Говорю?! Ладно, любись оно конем, говорю — значит, говорю. Зато не делаю! А остальные-то, погляди, так и бросились в Сенгилей! Вот это и есть самая опасная контрреволюция — своих бить.
— Кулаки утаивали продукты. Голод в стране.
— А у них — не голод? Ты на земле-то жил, комиссар? Лебеду жрал?
— В Питере дети умирают!
— А если крестьянин помрет, кто к сохе встанет? Дети из Питера?! А, что с тобой говорить! — Чепай махнул рукой. — Нахлобучили тебя, политически грамотного, на мою голову, а сейчас еще и начальника штаба какого-то нового прислали, не знаю даже, что за тип, любись он конем.
Ругань стихла сама по себе. Чепай был как сухая солома: распалялся моментально, жарко горел, а потом дунул ветер — и даже пепла не осталось.
Ёжиков стоически вынес отповедь. Он знал, что часы начдива сочтены, что по прибытии в штаб его арестуют, отдадут под трибунал и, скорее всего, расстреляют. Все высказывания Чепаева комиссар записывал и дословно передавал наверх. Для этого Фрунзе и прислал Витю Ёжикова комиссаром в дивизию Чепаева. Каким бы эффективным ни казался чепаевский партизанский метод, такого отчаянного вольнодумца на передовой долго держать не могли: того и гляди, переметнется к белым.
Комиссар никак не мог понять, как этот неотесанный чурбан завоевал славу народного героя и заступника, лихого командира, не знающего, что такое поражение. Василий Иванович был демагогом и смутьяном, скандалистом и матерщинником, и даже трехмесячные курсы в Генштабе его не изменили. При этом бойцы обожали начдива, командиры были преданы ему, будто собаки. Даже гражданское население, настроенное против красных, уважало чепаевцев и никогда не отказывало в провизии и ночлеге.
Впрочем, уже неважно: секретная шифрограмма, полученная Ёжиковым накануне, сообщала, что на днях прибудет новый начальник штаба дивизии. Этот начальник уполномочен заменить начдива, и Ёжикову предписывалось оказать содействие в смещении Чепаева. Видимо, придется поить штаб, чтобы вязать Чепаева пьяным, иначе может случиться конфуз.
В штабе было тихо: часовой стоял навытяжку и глазел в пустоту, явно спал, зараза, радист задумчиво грыз карандаш, наблюдая, как ползают по антенне мухи, ординарец нагло валялся на старой софе, подмяв под голову папаху. В воздухе витал запах несвежих портянок.
— Подъем! Белые! — злобно гаркнул Чепай на ухо Петьке.
Петька подскочил, потянулся сначала за шашкой, потом за наганом, но оружие лежало на столе и дотянуть до него он не мог.
— Опять ночью по бабам шлялся! — Чепаев метал громы и молнии. — Под трибунал пойдешь, шельма!
Петька заметался еще отчаянней, запнулся о сапоги, полетел кубарем на пол, вскочил, едва не забодав Ёжикова, и выбежал в двери.
— Вот! — рявкнул Чепай Ёжикову. — Вот что значит — в тылу стоять. Распустились! Вот она — контрреволюция, похуже всяких колчаков и Деникиных! Что молчишь?! Где твой казачок засланный?!
