Теотль Сухоруков (СИ) - Кленин Василий (книги онлайн полные версии txt, fb2) 📗
Но я снова ошибся.
Глава 3
Амо
Эти самые служки оказались чем-то вроде знахарей. Или мелких жрецов. А, скорее всего, и тем, и этим в одном флаконе. Они протерли мое тело каким-то отваром, а потом напихали прямо в раны вонючую густую смесь. Через пару минут мое тело горело чистым огнем. Я орал и бился в их руках, не давая себя связать. Особенно полыхал член — мне хотелось собственными руками оторвать его и выкинуть. Как же ужасно, когда нет никакой возможности прекратить боль!
Где-то через час-другой меня отволокли к моей яме-тюрьме — и мешком бросили вниз. Как был — голого, израненного. Я лежал, осмысливая свой новый мир: рухнувший, разбившийся, разорванный на мелкие клочки… А вечером мне, как ни в чем не бывало кинули новую миску с отвратительным несоленым варевом — и я нашел в себе силы подползти к миске! Подползти и трясущейся грязной рукой запихать в рот холодный клейстер.
Как же омерзителен человек в своей жажде жить. Жить, несмотря ни на что.
— Шикалли! — началось новое утро. Первое утро, которое я встретил с ужасом. Ужасом от ожидания новых пыток.
Но на этот раз пронесло. Меня не вызывали из ямы. А вонючая мазь оказалась эффективной: раны горели огнем, но следов воспаления не было. Кормили меня редко, но обильно — так что даже клейстер потихоньку восстанавливал силы.
Оказалось: даже так тоже можно жить.
Я промыслил последнюю мысль и тут же яростно залепил себе пощечину. Нельзя! Ни за что нельзя жить так!..
Правда, через два дня в мою яму снова спустили бревно с зарубками. И весь ужас, упиханный заботливым разумом на максимальные глубины памяти, моментально всплыл на поверхность. Я забился в дальний угол ямы, бормоча:
— Амо… Амо… Амо… Амо… Амо…
Пришлось страже спускаться вниз, залепить мне несколько крепких затрещин, чтобы я перестал брыкаться и кусаться, и силой выволочь наверх. Мои подозрения оказались небеспочвенными: меня снова ждал столб для истязаний. И в этот раз всё было во много раз хуже, чем в прошлый. Я знал, я ждал всех тех ужасов, так что провонял страхом всё подворье еще до того, как нож коснулся моего тела. Трус во мне упорно отказывался принимать неизбежную боль, тело дергалось, отбивалось, поэтому астекам сперва пришлось крепко избить меня, чтобы я начал «достойно» принимать положенное.
И так стало происходить раз за разом. Иногда несколько дней подряд, иногда я получал пару-тройку дней «отдыха». Всегда по-разному. Макуильмалиналли мог воткнуть мне нож в плечо или начать резать щеки. Или заставлял высунуть язык и протыкал его каменным шилом. Это было самое страшное: когда ты сам должен что-то делать для того, чтобы тебе потом причинили жуткую боль. Всё тело вопит: нет, не смей! Но тебя уже так подавили, что ты не сопротивляешься. И сам смотришь на себя с изумлением (как будто со стороны): ты действительно делаешь это?!
Главный ужас в том, что к этому невозможно привыкнуть. Панический страх наполнял меня каждый раз. И он только нарастал, потому что я начинал готовить себя к нему с самого рассвета. Страх оказался хуже, чем боль. Он разъедал меня изнутри. Я становился его рабом. Превращался в зверя, которым командует его страх.
Только ночи, только накатывающая темнота давали мне какое-то утешение. Тьма и уединение — в этом сконцентрировалось всё мое понимание счастья. Сиюминутного жалкого счастья оскотинившегося от постоянной боли человека. Мне кажется, астеки смогли бы легко выдрессировать меня. Я бы с радостью исполнял любые трюки, делал самое унизительное — только им это не было нужно. Они хотели лишь причинять мне боль. И мою кровь.
Я слегка ошибся, назвав себя редкой бутылкой вина. «Вино», конечно, было элитное. Только бутылка конечна. А я мог вырабатывать кровь еще и еще. Корова, дающая священную влагу. Как долго они смогут меня доить? И честно ли это, прятать такую жертву от Уицилопочтли?
На самом деле, тогда я не задавался этими вопросами. Просто радовался ночи, опасался дня, жрал клейстер и в ужасе пытался зарыться в землю, когда в яму опускали бревно.
Точно также я поступил и в этот раз. Бревно стукнуло комлем о дно ямы, а я уже верещал в ужасе в самом темном углу. Обычно, за этим следовали побои.
Но не сегодня.
— Тлапак! Тлапак! — настойчиво звал меня наверх стражник. Будь я в норме, то сразу заметил бы его непривычную взволнованность.
Он еще что-то говорил, и только раза с пятого в мой затуманенный разум проникла фраза: столба не будет, боли не будет!
— Правда? — прошептал я на науатле.
— Нельтилицтли! Правда! Лезь наверх! — стражник проявлял просто чудеса терпимости.
Едва я оказался наверху — меня споро связали. «Обманули!» — вспыхнуло в голове, я судорожно забился в путах… Удивительно, но меня даже не стали бить. Просто дернули за веревку и потащили на двор. Солнце — отвратительное яркое — принялось царапать меня своими лучами. Во дворе мельтешила куча народа, но до моей персоны никому дела не было.
Неужели, правда? Неужели меня сейчас не станут кромсать ножами?
Предательские слезы снова потекли по моим изрезанным щекам.
Уже до обеда большой караван вышел из Уашкаякака и двинулся вдоль Атояка. На север. Это был не совсем караван. Конечно, кругом хватало носильщиков с огромными тюками и корзинами, но почти половина народа — это были воины. Не меньше сотни. Мой страх слегка притих, и робко проклюнулось почти умершее любопытство. Воины богато украшены, почти все носили звериные маски-шлемы. У некоторых в руках поблескивали копья с тумбажными наконечниками. Но основная масса несла здоровенные маки.
Меня на этот раз не стали привязывать к палке и вообще вели отдельно от всех. Руки, тело, шея — были связаны несколькими веревками. Вокруг меня шли четверо воинов, и каждый держал в руках свой конец веревки. Так что меня можно было легко дергать в любую сторону. В глаза бросились их необычные щиты. Конечно, заметно меньше, чем у Черного воинства, но всё равно намного крупнее тех, что я раньше видел у местных индейцев. От нас переняли? Или астеки и сами такое умеют?
Отсутствие ямы, дорога, уводящая дальше и дальше от большого города — всё это оживляло меня. Люди вокруг по-прежнему внушали ужас, но, когда идешь бок о бок с ними несколько часов — даже к ужасным людям можно привыкнуть.
Первая ночевка прошла в маленьком городке, меня запихали в темный чулан, забыв покормить. Однако, даже валяясь связанным на куче прелой кукурузной ботвы, я засыпал с чувством облегчения: наконец, в темноте; наконец, один. Что голод? Фигня! Намного ценнее отсутствие страха.
Хотя бы, ненадолго.
Утром астеки все-таки вспомнили, что их пленник голодный. Понятно, что специальной тюремной диетой им заниматься было некогда. Так что внезапно мне досталась не особо чёрствая лепешка и кусок свежепожаренного мяса! Я аж рычал, пока ел. Потом меня связали — и вчерашний день повторился полностью. Отличием было то, что мы вошли в относительно безлюдные места. Горы стиснули равнину, нависая толпой гопников, интересующихся финансовым благополучием пятиклашки. Я догадался, что мы идем уже по Куикатлану: то ли узкой долине, то широкому ущелью. Я слышал об этом крае с крайне плодородной землей, которой, при этом было так мало. Куикатлан соединял Страну Облаков с северными землями, давно и прочно захваченными астеками. За один день нам дважды встретились вереницы носильщиков — торговая магистраль работала по полной.
Вторую ночь мы провели в лесу. Теперь уединиться оказалось трудно. Лежа, в связанном состоянии, я пытался заползти в какую-нибудь ложбинку, чтобы хоть иллюзия одиночества создалась — но бдительная стража каждый раз злобно окрикивала меня и выволакивала к костру. Я практически не уснул за всю ночь: постоянно вздрагивал от любого шума, любого движения. Астеки окружали меня повсюду, и это было ужасно. Я понимал, что вряд ли меня снова начнут пытать… но страх чихал на мое понимание. Он правил мной.
Несколько дней пути по Куитлакану совершенно вымотали меня. Даже, если отряд останавливался вечером в какой-нибудь деревне, место под крышами находилось только для начальства, а мне приходилось ночевать среди воинов. От тотального недосыпа, помноженного на общее хреновое состояние и тяжелую дорогу, голова моя шла кругом, я спотыкался и падал, получая злобные пинки и тычки. После каждого удара мое сердце замирало, я холодел, переставал двигаться — и получал новые удары. Четверка стражей, «заботе» которых меня поручили, уже откровенно ненавидели своего пленника и не скрывали желания прибить меня. Увы, строгий приказ не позволял им это сделать.
