Теплая кровь. Том 1: Вторжение (СИ) - Суханов Артём (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
– Раскололи субчика, ваше благородие! Сознаётся, гад!
– Это ты молодец, братец, – капитан победно посмотрел на Богдана, – запыхался поди? Так на, братец, молочка выпей!
Фельдфебель степенно, как полагается добросовестному служаке, принял из рук офицера крынку и принялся опорожнять её быстрыми глотками, мастерски уберегая от густых белых капель свои роскошные усы и жандармский френч цвета хаки. Богдан несколько минут смотрел, как ходит туда-сюда крепкий фельдфебельский кадык, прежде чем задать логичный в данной ситуации вопрос.
– В чём именно сознался?
Ход кадыка остановился в одно мгновение, а сам фельдфебель резко оторвался от крынки и стал глупо лупать глазами то на капитана, то на Богдана.
– Тебе его высокоблагородие, господин инспектор, вопрос задали, – сухо обратился к фельдфебелю Димов, – в чём именно сознался эрзинец?
– Дык не знаю я, ваше высокоблагородие, – пожал плечами фельдфебель. – У нас ведь как обычно бывает? С ними ж по-человечески говорить бесполезно. Поэтому отводим такого субчика куда подальше, я его и метелю там молча, пока не заговорит. Вот и в этот раз я его пока ножнами-то бил, Сенька, напарник мой, слушал. Вижу, Сенька руками машет, значит, начал эрзинец по-нашему говорить, по-склавийски. Говорит быстро, как у них бывает, тараторит, но у Сеньки-то уже блокнот приготовлен, он туда сразу пишет всё. Ну а я пошёл, значит, доложиться. Ежели признается гад не в том, в чем надо, так по новой начнем, у меня не заржавеет!
По фельдфебелю было видно, что он не понимает, отчего господин инспектор из губернского Костовска смотрит на него с такой злостью. Фельдфебель явно уже давно так работал и имел в своём ремесле немалый опыт. И всё это при полном попустительстве начальства, то есть капитана Яна Димова. Богдан не хотел лезть в дела местных жандармов, но игнорировать подобное поведение государственных служащих он просто-напросто не имел права.
– Тебя как зовут, служивый? – обратился он ко всё ещё державшему в руках крынку фельдфебелю.
– Гавриил Аргиров, ваше высокоблагородие!
– Вот что, Гаврила, возьми ты эту крынку, да выйди вон. Мне с начальником твоим потолковать нужно, – едва за жандармом затворилась дверь, Богдан тяжело посмотрел на беззаботно прислонившегося к стене Димова.
– Это так вы вершите Государево правосудие, господин капитан? Бьёте людей почем зря, пока те не начнут невесть что молоть, лишь бы их до смерти не забили? – грозно надвинулся на него Лазаров.
Димов отлепился от стены и сел на сундук. Фуражку с государевой кокардой он снял и положил рядом. Сундук сторожа был маленьким и низеньким, и сидевший на нём жандарм, сам по себе не маленького роста, сейчас смотрел снизу вверх на сидящего на высоком стуле Лазарова.
– Неделю назад унтер у меня погиб, господин инспектор, – сказал он, уставившись в пол. – По правде-то говоря, погибло их пятеро, вы, наверное, уже отчёт прочитали, пока сюда ехали. Только хоть пятеро и погибло, обидно мне за одного. Цанёв у него фамилия была. Дело тут вот в чём, господин инспектор. Цанёв у меня в Сагиле поставлен был. Это деревенька к югу от Ичитьевска. Тут не больше одной версты будет, считай, городская черта почти. Таких деревень вокруг штук сорок, и туда я периодически унтеров отправляю для пригляда. Вот в Сагиле Цанёв стоял. В прошлом году, когда Ичит разлился сильно, местным в их деревнях совсем нечего жрать стало, так голова распорядился припасов им отгрузить. На местах за раздачей груза унтера следили. И вот в Сагиле Цанёв так всё мудро сделал, будто его Верховное Существо в темечко поцеловало. Ямщикам по спинам надавал, чтоб они разворованное назад вернули, местным все мешки с крупой раздал по справедливости. Любили его местные, в общем, слов нет. Первый гость был в их деревне. Он и, помимо наводнения, дела нашего профиля в селе разбирал. Знаете, небось, всю вот эту сельскую романтику с кражей кур и поросят или когда пьяный глава семьи с топором за чертями гоняться начинает. Совсем там освоился, в общем говоря, работал. Вроде даже девку из тамошних присмотрел, жениться хотел.
Лазаров уже понял, чем закончится этот рассказ из жизни провинциального жандарма. Они всегда оканчивались одним и тем же.
– Господин капитан, я понимаю, куда вы ведёте, но это не даёт вам права…
– Нет, – резко обрубил Димов. – Не понимаете. Вам, господин старший инспектор Синода, кажется, будто бы я оправдываюсь. Вот только я не оправдываюсь, господин старший инспектор. Я вам специфику нашей работы объясняю. Обождите прерывать, сами сейчас всё поймёте.
Лазаров замолчал. Однако Димов не спешил продолжать, всё также глядя в пол и подбирая слова.
– В деревне этой его и убили, – наконец сказал он, – как вы, господин старший следователь, наверняка уже догадались. Но дело тут не в гневе или в каком-то желании мести всем эрзинам за их вероломство, нет. Дело в том, что все жители деревни, все эрзины, наивно улыбаясь мне и моим парням, врали в глаза, будто ничего они не видели, будто унтер-офицер Цанёв в лес пошел по неведомой нужде, и кто там ему голову проломил, они, деревенские, не знают. И так они это всё говорят наивно, что прям поверить можно. Если бы мы перед этим у одного из деревенских «Сброя» семизарядного из кобуры Цанёва не нашли, то, наверное бы, и поверили. – Лазаров невесело хмыкнул.
– И вот представьте картину, господин старший инспектор. Они тебе в глаза говорят, что не знают ничего. А ты знаешь, что знают. А они знают, что ты знаешь. И вот трясёшь ты перед их лицом пистолетом твоего погибшего подчиненного, а они всё «не знай-не знай», «не понимай-не понимай». И за издевательство то не примешь, так они честно в глаза смотрят. С ума сойти можно, доложу я вам. И так во всём. Пока силу не почувствуют, включают дурочку и ни слова тебе, кроме «не понимай». Другая эта культура, абсолютно, господин старший инспектор, у них нравственности нет как понятия. Если для нас Верховное Существо – исключительно умозрительный персонаж, который может есть, а может и нет его, то им боги через шаманов своих напрямую говорят, что делать. И за пределами сказанного шаманами ничего у них нет - ни благородства, ни благодарности, ни даже простой человеческой жалости. Одно нас с ними роднит, господин старший инспектор. Одна черта единственная. Через неё только и работаем с ними, чертями.
– Страх? – Богдан уже понял, куда клонит Димов.
– Страх, – кивнул офицер, – страх смерти. Они как понимают, что фельдфебель их сейчас до смерти забьет, что, натурально, о спасении жизни думать надо, так и начинают тараторить. Всё скажут, лишь бы их в родную деревню живыми отпустили. А иначе никак. Я это неделю назад прям очень хорошо уяснил, раньше-то сомнения были. Тоже на парней злобился, что они сразу с пинков начинают. Только вот жандармы мои эту истину сильно раньше меня поняли, кроме разве что Цанёва, прими, Верховное Существо, его душу.
Подобные разговоры с провинциальными капитанами и полицмейстерами для Лазарова были делом обычным. Мелкие начальники в затерянных посреди лесов и гор мелких городках и посёлках то принимались учить жизни губернского чиновника, то, как капитан Димов, начинали исповедоваться в своих выставленных напоказ невеликих грехах. О такой откровенности полицейских и жандармов с собственным начальством Лазаров никогда не слышал. Возможно, виной тому было место его службы. Синод ведь всегда ассоциировался в первую очередь с полными философской мудрости проповедями пасторов из Церкви Верховного Существа и лишь потом с мрачными чиновниками надзорного ведомства, одним из которых как раз и являлся Богдан. А может быть, дело было в нём самом - невысокий рост, субтильное телосложение, преклонный возраст и привычка не лезть в дела, которые его не касаются, вместе создавали впечатление человека безобидного и незлобивого. Впечатление это, как правило, рассеивалось ровно в тот момент, когда это было нужно самому Богдану.
– Ты, служивый, если поплакаться захотел, – вкрадчиво произнёс Лазаров, глядя в глаза офицеру, – так возьми водки да поплачься своим друзьям. А если душу успокоить хочешь и благословение на битье эрзинов получить, то это тебе уже в церковь, к пастырским философствованиям. А меня от этого, будь добр, избавь. Я такой же, как ты, служака и сопли тебе утирать не собираюсь. Радуйся, что эрзин, которому твои унтера горячих накидывают, давеча ножом в меня бросался, что я в рапорте и укажу. Иначе, капитан, большие к тебе вопросы возникли бы у костовских дознавателей. И никому дела не будет, что местная чернь только палку понимает, ясно? Лично меня не трогает, как ты свои дела делаешь, но беззаконием мне в лицо не тычь. А то тыкалку тебе обломаю, усёк?
