Дракула против Гитлера (ЛП) - Дункан Патрик Шейн (читать книги бесплатно .TXT) 📗
Пока мы блуждали по этому жуткому лабиринту из переплетенных деревьев, сумрак стал сгущаться, и эта атмосфера стала наполнять меня страхом. Что это за жуткое, сверхъестественное царство наваждений, в которое я попал?
Наконец, мы вышли из этого леса, в деревьях которого шептался ветер, и я обнаружил, что стою перед развалинами церкви. Ее рушащиеся стены были украшены сложной резьбой по камню, которая за сотни лет дождя и ветра поистерлась так, что ее невозможно было различить. Серый камень был весь черен от плесени и в зеленых пятнах лишайника. Среди сорняков и шиповника в беспорядке, там и тут, валялись упавшие на землю каменные блоки. Я осмотрел остатки арочной двери и очертания заострявшихся вверх отсутствующих окон; внутри церковного здания лежали разбитые белые мраморные плитки, между которыми проросли пучки сорной травы и бурьяна. Каменные блоки фундамента стен, по некоторым признакам, имели, похоже, раннее римское влияние или даже были возведены в то время.
От шпиля остался лишь каменный крест, лежавший прислоненным к осевшей, стершейся стене.
Перед нами лежало надгробие, вернее, его разбитые остатки, словно головоломка, кое-как собранная. Я с трудом разобрал имя на нем, резьба изгладилась за многие десятилетия: Варни.
За этими развалинами располагалось кладбище. Проржавевшая железная ограда обрушилась, а за надгробиями так долго никто не ухаживал, что из одного из них, лежавшего на земле, пророс дуб, расколовший мрамор и, вспучив землю, отбросивший его в сторону, вместе с несколькими другими надгробными памятниками.
Я не в силах был оторвать глаз от этих печальных развалин, но затем Ван Хельсинг вывел меня из этой моей меланхолической подавленности.
«Нам нужно поторапливаться, пока светло». Ван Хельсинг подтолкнул нас вперед, и мы двинулись через кладбище. В его черном чемоданчике что-то звенело, как китайские колокольчики на ветру, минорным аккордом. За оградой было еще одно кладбище, поменьше. У многих могил здесь вообще не было каменных надгробий, а только железные колья с маленькими вертикальными стеклышками, за которыми некогда лежали бумажки, давно истлевшие, само же железо проржавело и покрылось бугристыми пупырышками ржавчины.
«Это участок неотпетых мертвецов», объяснил Ван Хельсинг. «Убийц, вероотступников и неопознанных трупов».
Здесь было очень мало надгробий, но имелась большая усыпальница-мавзолей, внутри которой имелось, по-видимому, около сотни секций. Имена усопших были ничем не отмечены и даже не обозначены, о чем я и заметил вслух.
«Эпидемия гриппа», объяснил Ван Хельсинг, когда я стал осматривать затхлую гробницу внутри. «Погибло так много людей, что не хватило выживших, чтобы всех их опознать».
В самом конце этого бедного, позорного кладбища находилась огромная усыпальница, вдвое больше мавзолея, высеченная из черного гранита, покрытого серебряными блестками и красными прожилками, бегущими по ней, словно потоки венозной крови. Древняя резьба по сторонам ее и спереди была стерта стихиями, но я сумел все-таки разглядеть двух драконов, изображенных по обеим сторонам входа, хвосты которых извивались вокруг готической буквы D. На каждом из этих барельефов кто-то высек грубые изображения крестов.
Это производившее сильное впечатление внушительное сооружение по всей окружности было неоднократно обернуто проволокой, завитки которой отстояли друг от друга примерно на фут, а между камнем и проволокой были всунуты кресты, самые различные. Тут были сотни распятий, всех мыслимых размеров и типов. Простые деревянные кресты, некоторые из них (это было сразу видно) вырезаны были вручную; кресты из латуни, меди, стали, железа, некоторые довольно изысканной работы; часть из них с изображениями Христа, самых разных объемных и рельефных образов — от довольно грубых и примитивных до прямо как живого; Христа в муках на кресте или уже умиротворенного, принявшего на себя боль или кричащего, с опущенным от страданий взором или же глазами, поднятыми к небу, словно задавая извечный вопрос.
«Откуда взялись все эти кресты?», пробормотал себе под нос Ван Хельсинг. «Кто все это сделал? Мне казалось, я тщательно скрыл эту свою тайну».
Мы все трое стояли теперь у входа в этот склеп: я — словно в плену какого-то наваждения, Ван Хельсинг — скорее всего, погруженный в собственные воспоминания, а Павел непрестанно крестился, бормоча молитву. Ветер шелестел листьями деревьев, а ветви их бились друг о друга, словно стуча костями.
Наконец, Ван Хельсинг открыл свой медицинский чемоданчик и вытащил из него кусачки для проволоки. Он перерезал один провод, и на землю каскадом посыпалось множество крестов. Павел спешно бросился подбирать их с земли. Следующая перерезанная проволока — и груда этих крестов только увеличилась.
Перерезав последнюю проволоку, Ван Хельсинг отступил на шаг назад и дал знак Павлу, который вставил клинообразный конец домкрата между дверью гробницы и косяком. Он немного надавил, но массивная, тяжелая каменная дверь сдвинулась всего на дюйм. Проржавевшие железные дверные петли громко и протестующе заскрежетали после десятилетий недвижимости. Лицо Павла от натуги покраснело, жилы на шее у него напряглись, когда он, упершись ногами в землю, стал давить на рычаг со всех сил.
С сильным скрежетом, таким же громким, как оханье и кряхтение Павла, дверь, наконец, поддалась и немного приоткрылась, так, что я сумел ухватиться за внутренний ее край и помочь сдвинуть огромную каменную плиту, открыв гробницу. Я был готов к малоприятным ощущениям и неожиданностям, и действительно — сквозь образовавшуюся щель, похоже, слабым потоком вырвался дурно пахнущий, неприятный воздух.
Одна из железных петель, полностью проржавевшая, отвалилась и с грохотом упала на каменный пол. Внутри склепа оказалось небольшое окошко в стене, расположенное довольно высоко напротив двери, через которое струился слабый свет на саркофаг из черного мрамора, стоявший в центре гробницы. Саркофаг был стянут двумя стальными лентами, скрепленными двумя покрытыми ржавчиной замками. Все вокруг здесь было освещено каким-то жутким оранжевым свечением, и я увидел садящееся за гробницей в кроваво-красных, как смерть, тонах солнце. Вид подходящий, как никогда, подумалось мне.
Ван Хельсинг вошел внутрь, и я последовал за ним. Павел заколебался и снова стал бормотать себе под нос молитвы. На лице его были явно заметны страх и малодушие, и он, похоже, оказался не в силах переступить порог вместе с нами.
«Павел», сказал Ван Хельсинг, мягким, успокаивающим тоном. «Ты смотрел в лицо нацистским пулеметам, ты получил удар штыком, в тебя стреляли. И уж конечно, ты сможешь сделать и это».
«Я… не могу». Бедняга покачал головой. «Мать рассказывала мне… всякое об этом».
«Тогда жди здесь», сказал ему профессор и взял домкрат из его обмякших рук. Павел отошел подальше от гробницы.
Здесь пахло плесенью, сыростью и еще чем-то — нечестивым разложением. Я стал пытаться дышать ртом, пока профессор осматривал черные кирпичные стены. Старый раствор крошился, и несколько кирпичей выпало из стены и лежало на полу. Гробница была мрачной, ужасной и отвратительной; над поблекшим камнем и покрытым пылью раствором властвовало царство пауков.
Профессор подошел к маленькому окошку и выбил домкратом стекло. Этот внезапный, лишенный смысла акт разрушения меня удивил. Я не видел никогда прежде, чтобы действия профессора были бы чем-то иным, кроме как наполненными разумом и смыслом. Расчистив окно и выбросив разбитые осколки наружу, он залез в свой волшебный чемоданчик и достал оттуда компас, а также, как мне показалось, что-то вроде крестьянского альманаха-календаря. Сверившись с этим периодическим изданием, он определил через окно азимут.
А затем мы принялись за работу. Солнце зашло, и мы стали работать при свете факелов, Ван Хельсинг велел Павлу встать у окна, чтобы тот светил нам своим фонарем, работавшим на батареях, в разбитое окно, имитируя рассвет. Профессору все время приходилось поправлять Павла, чтобы тот светил ему под нужным углом, так как у Павла уставали руки. Я же занимался тем, что вбивал деревянные клинья в стену, точнее, в раствор, так, как указывал мне это делать Ван Хельсинг.
