Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ) - Бирюк В. (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
— Не можешь».
Я повторяюсь? — А жо поделать?
— Русь — бесправная!
— И нафиг! На что нам право коли оно мОчи не даёт?
Разница между правом и возможностью, есть в русской жизни элемент постоянный и повсеместный.
Для наместника, который «лилии белей», разница обернулась смертью. «Правом отпущения» он был «наделён». А вот возможностью… Полез к чужой жене и нарвался. Дубьём прибили и бросили. Замёрз. Хоть и «пухл был».
Елизария поставили вместо Ионы в Пронск. У него было время подумать. Впредь к моим людям он относился… сторожко. Не мешал. После и польза от него была.
Я опасался, что Антоний озлится, начнёт «рогом переть», «вятшесть» свою доказывать. Ошибся. Не учёл логики. Не логики вообще, а логики поведения конкретной личности в конкретной фазе её развития.
Черниговский епископ прожил длинную и яркую жизнь. С множеством побед и поражений.
Его должны были отрешить от сана, но грянул раскол. И он, кондовый грек, его поддержал. Против другого «кондового грека» — тогдашнего митрополита, против «самого» — Патриарха Константинопольского.
Раскол «имени Климента Смолятича» не был, как может кому-то казаться, борьбой русского православия за свободу, за независимость от греков, хотя бы — за сохранение доходов в русских епархиях. Это была борьба русских князей за право безнаказанно нарушать законы своей родины. Резать русских людей за-ради гордыни своей.
«Ежели стол не идёт к князю, то князь идёт к столу» — говаривал Изя Блескучий. И шёл. По трупам. Митрополит-грек, пытавшийся интердиктом остановить кровопролитие, «усобицу», восстановить законность — вынужден был бежать, вскоре умер.
Антоний же приветствовал Волынского князя, который вне очереди, против русского закона — «лествицы» сел в Киеве. Приветствовал из Чернигова, где местная ветвь рюриковичей всегда была враждебна не только волынским, но и мономашичам вообще.
В Чернигове менялись князья, брат убивал брата. Антоний отпевал покойных, исполнял обряды и восхвалял очередного правителя. Служил молебны «на победу», благословлял на битву рать одного князя, после, с иконами и колоколами встречал рать другого, победителя. Тут, рядом, сходились в кровавых сечах волынские, смоленские, ростовские полки, накатывали на Чернигов половецкие орды, наведённые на Русь одним князем против другого, резали друг друга киевляне, предавали своих законных (кстати — Черниговских) государей, забивали дубьём до смерти… А Антоний — оставался епископом. Причащал, исповедовал, отпевал. Умиротворял ссоры и поднимал на битвы.
Очередной митрополит (Константин Первый), только пришедший от престола Патриаршего, ужаснувшийся нравам русским, бежит из Киева. Бежит — к Антонию. И, умирая вскоре, велит бросить тело своё псам бродячим на съедение. Антоний, хоть и потрясён такой волей в завещании — исполняет.
Правда — недолго. «Пока гром не грянет». Ибо в тот день случилась в Чернигове и Киеве страшная гроза с бурей. Столь наглядно явленная воля господня, с сорванными крышами и разбитыми молниями крестами церковными, убедила похоронить останки совестливого митрополита хоть бы и скромно, но по-христиански.
Смертельная ссора со Свояком по поводу «поста в середу и пяток». Ссора, в которой «раскольник» Антоний следует Патриаршему решению, а не «Всея Руси» и своего князя.
После смерти Свояка — обман боярской верхушки, посылка тайного гонца «законному претенденту», которого приманивает не правом, а беззащитностью вдовы и богатством покойного — пограбить можно. И — провал замысла: сын Свояка поспевает в Чернигов раньше.
Тысяцкий черниговский кричит об обмане на всех углах. Известие о клятвопреступлении попадёт в летописи. Со всем людям русским понятным обоснованием «Ибо был тот Антоний — грек».
Удивительно: постоянно повторяющееся на «Святой Руси» — «греческая вера», «греческое благочестие», «греческая древняя мудрость». Основание для искреннего восхищения, стремления приобщиться. И тут же устойчивое словосочетание, общая уверенность: «грек — лжец». Вероучители — обманщики? А — «истинная вера»? — Это же их, двуличных, проповеди!
Антоний — грек. И пытался, хотя бы обманом боярской господы, возбуждением алчности князя-претендента, крохобора Гамзилы, заставить князей русских исполнять русский же — не греческий! — закон о наследовании. Как его противник, тоже грек, тридцатилетней давности. И снова не получилось.
«Хотели как лучше, а получилось как всегда».
И — ничего.
Ни киевские князья с митрополитами, ни черниговские князья с боярами — не могут сдвинуть Антония. Ни церковный суд, ни народное мнение, ни княжья немилость — ничего не имеет власти над ним. Умирает, заморенный голодом в Киевских застенках Нифонт Новгородский — не на того князя нарвался, тонет в Дунае Леонтий Ростовский — добрался-таки до него «народный проповедник» Феодор.
А Антоний, сидючи вблизи постоянно взрывающегося разным дерьмом Киева, на одном из основных военных путей, участвующий практически во всех княжеских и церковных сварах — живой и невредимый.
Уникальная выживаемость. Всё время в самой гуще, в сердцевине двадцатилетней войны. Часто — на проигравшей стороне. И всё равно — выворачивается, снова поднимается.
Мы были с ним в этой части схожи. Если Боголюбский привлекал меня способностью к новизне, к невиданным прежде решениям, сочетавшимися в нём с последовательностью, занудством, что и мне свойственно, то Антоний — живучестью, непотопляемостью. Это некоторое сходство позволило нам лучше понимать друг друга.
Но об этом позже.
Я «вошёл» в Муром серьёзно. Не только деньгами в строящееся училище. Фактория, племена на Мокше и дальше, ход по Оке… Мне нужна была «благосклонность» властей в этом городе. Илья и Иона — её обеспечивали. Не от богатых подношений, а сходством мыслей и целей. Иных начальников — мне здесь было не надобно.
Передача мне земли для стройки была оформлена документально. Но все понимали — «филькина грамота». В любой момент власть может решить аннулировать сделку. Через три года Антоний признавался мне в Киеве, что не стал «поднимать волну» именно потому, что решил:
— Пусть построят. После, всё едино — заберу.
Время. Черниговский епископ не учёл фактор времени. Того, что ситуация вокруг меня менялась значительно быстрее, чем было ему привычно. «Всеволжск взлетает как ракета».
Через три года у нас уже об других заботах головы болели.
Вот такая забавная история, девочка. Началась с глупого и грубого слова. Не там и не той сказанного. А обернулось… разнообразно.
Изгнание Елизария из Мурома дало отдачу. Придя в Рязань, он, естественно, пожаловался наместнику Рязанскому. Тот, собрата защищаючи, побежал к князю. Живчик, конечно же, взволновался, возбудился, кинулся «спасать церковь святую православную от происков шпыня злобного лысого».
В смысле: прислал мне сигналку. С укоризной. Типа: ай-яй-яй.
Я же вежливый человек! — Тут же извинился-покаялся. Типа: виноват, больше не буду.
В смысле: попов из Мурома — Ильёй Муромцем вышибать.
Да и то правда — у нас что, других богатырей нет? Я ещё до Васьки Буслая не дошёл. Вот тот — «да»! Зря он, что ли, аж в Иерусалим хаживал?
Однако Живчик, увидев мою вежливость, начал проверять меня «на прогиб» дальше.
— А чегой-то купчики твои мыта не платят? Ни — за проход, ни — за торг. А давай-ка будут платить.
На «Святой Руси» в ходу две налоговых системы.
Подать, «урок», как по «Уставной грамоте» Ростика в Смоленске. «А с Елно — три гривны и лисица». И плевать — уродился ли в нонешнем годе хлебушек, хорошо ли рыбка в Десне ловилась.
Другой вариант — мыто. «Ногата с головы, полугривна с лодки».
Уточню: подоходный налог — крайняя редкость. Типа: «Десятинной церкви — десятину дохода от княжеских поместий». Обычно же доход невозможно подсчитать и проконтролировать со стороны.
